Предложение было принято, и суд стал совещаться относительно рода испытаний.
Между тем пан Лукаш, оглянувшись, увидел позади какую-то фигуру. По всей вероятности, это был судебный пристав, но лицом он удивительно напоминал тайного советника, который на земле прославился громким процессом, будучи обвинен в воровстве, мошенничестве и незаконном присвоении чинов.
— Если не ошибаюсь, я имею честь быть с вами знакомым, — сказал Лукаш, протягивая руку приставу.
У пристава сверкнули глаза, он уже хотел взять Лукаша за руку, как вдруг Криспин оттолкнул его и, обращаясь к приятелю, крикнул:
— Оставь его, Лукаш! Это же черт!.. Хорош бы ты был, если бы он тебя схватил.
Пан Лукаш сильно смутился, затем стал внимательно разглядывать этого субъекта и, наконец, шепнул адвокату:
— А ведь до чего люди любят преувеличивать! Сколько раз я слышал, что у черта огромные рога, точно у старого козла, а у этого рожки маленькие, как у теленка! И даже не рожки, а едва заметные шишечки…
В эту минуту адвоката подозвали к судейскому столу. Председатель что-то шепнул ему на ухо, а Криспин громко спросил Лукаша:
— Скажите, не приходилось ли вам в своей жизни делать пожертвования с благотворительной целью?
Лукаш заколебался.
— Я не помню твердо, — сказал он, — мне ведь уже семьдесят лет.
— А не хотели бы вы сейчас что-нибудь пожертвовать на благотворительные дела? — спросил адвокат и многозначительно подмигнул Лукашу.
Пану Лукашу совсем этого не хотелось, но, заметив знаки, которые делал ему Криспин, он согласился.
Ему подали перо и бумагу.
— Напишите объявление, как если б вы его давали в газету «Курьер», — предложил Криспин.
Пан Лукаш сел, подумал, написал и отдал бумагу.
Прокурор прочитал вслух:
— «Лукаш X. — домовладелец, проживающий на улице… номер… жертвует с благотворительной целью три (3) рубля серебром. Там же продаются инструменты для каменщиков и сдаются квартиры по умеренным ценам».
Услышав это, судьи остолбенели, адвокат закусил губу, а черт так и покатился со смеху.
— Обвиняемый, — крикнул прокурор, — что вы тут написали? Это реклама для вашего дома, а не объявление о пожертвовании. С благотворительной целью жертвуют бескорыстно и не устраивают заодно свои имущественные дела.
После этого назидания пану Лукашу дали другой лист бумаги. Дрожа от страха, несчастный присел к столу и написал:
«Неизвестный вносит в пользу бедных пятнадцать копеек».
Но тотчас же зачеркнул слово «пятнадцать» и написал: «пять».
Ознакомившись с новым объявлением, судьи покачали головами, однако решили, что с такого, как Лукаш, хватит и этого пожертвования, лишь бы оно было бескорыстным.
Но вдруг вмешался черт:
— Скажите, пан Лукаш, с какой целью вы пожертвовали на бедных эти пять копеек?
— Для спасения моей грешной души, сударь, — ответил Лукаш.
Черт снова расхохотался, председатель суда стукнул кулаком по столу, а адвокат стал рвать на себе волосы.
— Старый осел! — крикнул он Лукашу. — Ты же слышал, что пожертвование должно быть бескорыстным. Значит, не ради сообщения о сдаче квартиры и даже не во имя спасения души!.. Но ты, видать, до того жаден, что даже пяти копеек не пожертвуешь на бедных, не требуя за это награды, да еще такой, как спасение души!..
Судьи поднялись со своих мест. В их грозных и грустных взорах Лукаш прочел страшный приговор.
— Пристав! Проводите обвиняемого в последний круг ада! — приказал председатель.
Но черт лишь махнул рукой.
— А зачем нам такой постоялец, — сказал он, — который собственную душу ценит в пятак?
— Что же нам с ним делать? — спросил прокурор.
— Что вам будет угодно, — ответил черт, презрительно пожимая плечами.
— Я предлагаю подвергнуть обвиняемого еще одному испытанию, — выступил адвокат.
Он подошел к председателю и о чем-то тихо переговорил с ним.
Председатель, посоветовавшись с судьями, снова обратился к Лукашу:
— Обвиняемый! С нами остаться вы не можете, черт от вас тоже отказывается, так низко вы сами оценили свою душу. Поэтому мы решили подвергнуть вас последнему испытанию: пусть душа ваша вселится в старую туфлю, которую вы на днях выбросили в мусорный ящик… Dixi.
Рассуждения председателя о душе пан Лукаш выслушал безучастно, но упоминание о туфле его заинтересовало.
В эту минуту черт легонько подтолкнул его к окну; старик посмотрел через решетку, и — о, чудо!.. — он увидел свой двор, окна своей квартиры (по которой кто-то расхаживал), наконец, кучу мусора и на вершине ее свою туфлю.
— Мда, — буркнул Лукаш, — а, пожалуй, поспешил я ее выбросить!.. Да уж очень дорого стоила починка…
Во двор вошла жалкая, оборванная нищенка. Она сильно хромала, припадая на ногу, обмотанную грязной тряпкой.
Она посмотрела на окна, очевидно собираясь попросить милостыню. Но в окнах никого не было, и нищенка направилась к мусорному ящику, надеясь хоть там что-нибудь найти. Вдруг она заметила туфлю Лукаша.
Вначале этот опорок показался ей уж очень плохим. Но лучше тут ничего не было, да и боль в ноге ее донимала, и женщина подняла туфлю.
Пан Лукаш зорко следил за каждым движением нищенки. Когда же увидел, что та берет туфлю и собирается уйти с ней со двора, он крикнул:
— Эй, эй! Баба, это моя туфля!
Нищенка обернулась и ответила:
— Да уж вашей-то милости на что такая рвань?
— Рвань не рвань, а все-таки она моя. А даром ничего брать не полагается: это похоже на кражу. Не хочешь греха на себя взять, так… помолись за упокой души Лукаша.
— Слушаюсь, ваша милость, — согласилась нищенка и забормотала молитву.
«Однако эта туфля еще имеет большую ценность», — подумал Лукаш.
Затем он сказал уже вслух:
— Вот что, баба: раз уж я подарил тебе такую обувь, ты хоть погляди, кто это там расхаживает у меня в квартире…
— Слушаюсь, ваша милость! — ответила нищенка и пошла наверх, с трудом ковыляя.
Через несколько минут она вернулась и сообщила:
— Кто там ходит, не знаю: не стали мне дверь отпирать!..
Старуха уже собиралась уходить, но пан Лукаш все не отпускал ее.
— Мать, а мать! — крикнул он. — За такую хорошую туфлю ты бы хоть позвала мне дворника.
— А где он? — спросила нищенка.
— Должно быть, на улице, где заливают тротуар.
— Нет его там, я уже смотрела.
— Верно, пошел за водой к колонне Зыгмунта. Ну, туфлю взяла, так сходи за ним.
— Что? За такую рвань бежать к Зыгмунту? — спросила нищенка.
— Конечно! — ответил пан Лукаш. — Не даром же!
Старуха, несмотря на свое убожество, вышла из себя:
— Ах ты скряга! — крикнула она. — Да провались ты в пекло вместе со своей рванью! — И нищенка с такой силой швырнула туфлю, что, влетев в окно, она со свистом пронеслась над головой Лукаша и упала на судейский стол, покрытый зеленым сукном.
Пан Лукаш оглянулся.
За ним стоял суд в полном составе, а желчный прокурор, увидев туфлю на столе, воскликнул:
— Вот вам corpus delicti — вещественное доказательство беспредельной жадности этого негодяя Лукаша. — Затем, обернувшись к адвокату и стоявшему за ним черту, добавил: — Делайте с обвиняемым, что хотите. А нам судить его и выносить ему приговор уже просто неприлично!
Судьи сняли с себя мундиры, надели штатскую одежду, в которой их схоронили, и ушли, даже не взглянув на Лукаша. Только умерший от апоплексического удара судья, всегда отличавшийся вспыльчивым нравом, едва переступив порог, презрительно плюнул.
Черт хохотал, как сумасшедший, а адвокат Криспин еле сдерживался, чтобы не броситься на Лукаша с кулаками.
— Себялюбец, скряга!.. — кричал адвокат. — Мы вселили твою душу в старую туфлю, надеясь, что хоть в этой оболочке она кому-нибудь окажет бескорыстную услугу. И все шло именно так, как мы хотели: нищенка нашла туфлю и могла бы хоть часок ею попользоваться, а ты, даже помимо своего желания, совершил бы добрый поступок. Но куда там!.. Из-за твоей проклятой жадности все пропало… Ты навек погубил туфлю: теперь, когда ее вернула к жизни твоя мерзкая душа, она должна отправляться в последний круг ада!..
И действительно, черт, взяв со стола туфлю, бросил ее в люк, из которого вырывалось страшное пламя и доносились стоны и лязг цепей.
— А что ты с ним сделаешь? — спросил адвокат, указывая ногой на Лукаша.
— С этим экземпляром? — протянул черт. — Да выгоню его из ада, чтобы он тут нас не позорил… Пусть возвращается на землю, пусть во веки веков сидит на своих ассигнациях и закладных, содержит дом, продает с торгов имущество бедных жильцов, обижает родных детей. Здесь эта гнусная личность только запакостила бы нам ад, а там, обижая людей, он по крайней мере окажет нам услугу.
Услышав это, Лукаш погрузился в мрачные размышления.
— Позвольте, — спросил он, — но где же я все-таки буду?
— Нигде! — с гневом ответил адвокат. — На небо или чистилище ты и сам, я полагаю, не рассчитываешь, а из ада, несмотря на наше заступничество, тебя выгоняют. Ну, — прибавил адвокат, — прощай и пропади ты пропадом!..
Тут Криспин поспешно сунул руку в карман, чтобы не подавать ее Лукашу, и вышел из зала.
Лукаш остолбенел, он простоял бы так целую вечность, если бы черт не пнул его ногой, крикнув:
— А ну, двигайся, старый хрыч!
Они вышли из суда и быстро зашагали по улице, спасаясь от ватаги чертенят, которые, увидев их, стали кричать:
— Смотрите, смотрите! Вон скрягу Лукаша гонят под конвоем из ада!..
Черт едва не сгорел со стыда, сопровождая подобного прохвоста, но пан Лукаш, видимо, утратил всякое самолюбие: он не только не оплакивал свой позор, а совершенно хладнокровно поглядывал по сторонам. Черт даже плевался со злости и, чтоб его не узнали, повязал щеку пестрым носовым платком, как будто у него болели зубы.
Шли они очень быстро, поэтому пану Лукашу мало что удалось увидеть. Однако ему показалось, что ад чем-то похож на Варшаву и что наказания, которым подвергались грешники, скорее были продолжением их жизни, чем какими-то выдуманными муками.
Мимоходом он заметил, что чиновники городской управы целыми днями разъезжают в решетчатых телегах по адским мостовым, не многим отличающимся от варшавских. В витрине книжного магазина пан Лукаш заметил брошюру под названием «О применении асфальта для адских мук и о преимуществах его перед обыкновенной смолой». Это старику очень понравилось: значит, все предприятие по асфальтированию улиц со всем своим живым и мертвым инвентарем попало именно туда, куда пан Лукаш его в гневе послал. Встретились ему тут молодые варшавские повесы, имевшие обыкновение приставать на улице к женщинам. В наказание им дали гаремы из жертв их дикой страсти. Однако каждой из этих гурий было по добрых восемьдесят лет; плешивые, со вставными зубами, они иссохли, как скелеты, и тряслись, как желе. Несмотря на это, все они проявляли непостижимую ревность и претендовали на исключительное и непрестанное внимание.
В ратуше несколько комитетов совещались по вопросам канализации и санитарии, изучали причины вздорожания мяса и тому подобное. Поскольку изо дня в день говорилось об одном и том же без всяких последствий, то многие участники этих почтенных собраний в тоске и отчаянье выбрасывались из окон и разбивались, как спелые арбузы. К несчастью, всякий раз их размозженные останки подбирали, кое-как склеивали и снова отправляли в зал заседаний.
Видел тут пан Лукаш и муки литераторов.
Редакторы газет осуждены были вечно раздувать огромные самовары, вмещавшие тысячи стаканов воды, тщетно силясь довести их до кипения. Работали они безмерно, до полного одурения, и все же вода в самоварах оставалась чуть теплой. Наконец, она стала даже протухать, но так и не нагрелась.
Не менее жестокие муки терпели театральные рецензенты, превратившиеся, по велению свыше, в балетных танцоров, певцов и актеров; дважды в день они играли в спектаклях, а потом читали собственные рецензии, некогда написанные о других, а теперь направленные против них самих. Хуже всего было то, что публика, верящая печатному слову, не считаясь с трудностью их положения, принимала эти рецензии за чистую монету и безжалостно издевалась над авторами-актерами.
Только авторы популярных брошюр по экономике совершенно избавились от мук, так как их литературные труды давали изучать самым закоренелым грешникам. Читая эти брошюры, несчастные рвали на себе волосы, грызли собственное тело и осыпали страшными проклятьями своих палачей. Благодаря этому экономисты пользовались в аду довольно шумной известностью.
Все это пан Лукаш успел увидеть, торопливо шагая по улицам ада в сопровождении ватаги чертенят, кричавших ему вслед: «Смотрите, смотрите! Вот он — варшавский домовладелец Лукаш, которого под конвоем гонят из ада!..»
Наконец черт, сопровождавший Лукаша, не выдержал. Еще никогда его безмерная гордыня не подвергалась подобным испытаниям. Утратив хладнокровие, он схватил Лукаша за шиворот.
Полумертвый от страха себялюбец, ощутив сильнейший пинок пониже спины, взлетел в воздух с быстротой пушечного ядра.
Даже дух перевести не успел…

От сильной боли пан Лукаш очнулся.
Открыв глаза, он увидел, что лежит на полу возле кровати. Халат его распахнулся, точно от порывистого движения, а шарф свалился с головы и свисал с подушки.
Старик с трудом приподнялся. Огляделся по сторонам. Да, это его собственная кровать, его квартира и его халат. В комнате стоит та же самая мебель и тот же запах асфальта, которым заливают тротуар перед домом.
Лукаш взглянул на часы. Шесть… и сумрак уже прокрадывается в комнату. Значит, шесть вечера. В последний раз он слышал, когда пробило три часа.
Что же он делал с трех до шести?
Должно быть, спал…
Ну, разумеется, спал. Но какие страшные сны его мучили!..
Сны?
Да, наверное, сны… Конечно, сны!.. Ад, если он вообще существует, должен выглядеть совсем иначе, и вряд ли его партнеры по преферансу выступают там в роли судей.
И все же это был удивительный сон, удивительно отчетливый, точно вещий, и в уме пана Лукаша он оставил глубокий след.
Но был ли это сон?.. Если да, откуда, в таком случае, эта тупая боль в пояснице, словно черт коленкой дал ему пинка?
1 2 3 4