Она вспомнила, как, охваченная радостным волнением, переодевалась к обеду в «розовой» спальне — в собственной очаровательной комнате; как ласкали обоняние ароматы косметики и как нежило кожу мягкое прикосновение шелка, когда она надела потрясающий вечерний туалет — свое первое взрослое платье. Как потом вошла в открытую дверь большой гостиной, как к ней подошел Эдвард и взял ее за руку со словами: «А мы пьем шампанское…»
Всего год прошел. Но теперь уже и время другое, и мир другой. Джудит вздохнула, снова взяла ручку и продолжила письмо.
«Бидди в порядке, но все еще мало на что годна. Дело осложняется тем, что я до сих пор хожу по утрам к Хестер Лэнг на занятия стенографией и машинописью. Часто выхожу из дома, не успевая повидать Бидди — она еще спит. Конечно, приходит миссис Дэгг, так что одна она не остается, и все-таки у меня такое ощущение, что она ко всему потеряла интерес. Ей ничего не хочется, она никого не желает видеть. Звонят приятели, но она даже не съездит на партию в бридж и вовсе не бывает рада, если нежданно нагрянут добрые друзья.
Единственная, кто не желает с этим положением мириться, невзирая на все видимое безразличие Бидди, это Хестер Лэнг . Думаю, Хестер и будет тем человеком, кому суждено заново сблизить Бидди с друзьями. Не знаю, что бы мы без Хестер делали. Такая умная и добрая. Она появляется вАппер-Бикли под разными предлогами чуть ли не каждый день. На следующей неделе, кажется, она планирует пригласить кое-кого на бридж и настаивает, чтобы и Бидди там обязательно присутствовала. И правда, пора ей снова начинать бывать на людях. Сейчас, в этот момент, она гуляет с Мораг, а когда вернется, я приготовлю чай.
О Неде она молчит, и я тоже не заговариваю о нем: думаю, она еще не в состоянии говорить об этом. Лучше будет, если она заинтересуется работой в Красном Кресте или чем-нибудь подобным. Слишком деятельный она человек, чтобы сидеть сложа руки, когда идет война, и не вносить в общее дело свою лепту.
Надеюсь, я не очень вас расстроила, но не говорить же мне, что все прекрасно, когда это не так? Впрочем, я уверена, что очень скоро ей будет лучше. Как бы там ни было, я пока с ней, мы отлично ладим, так что за нас не беспокойтесь.
Послезавтра наступает новый год — 1940-й. Скучаю по вам до смерти и нередко жалею, что я не с вами, но после всего, что произошло, понимаю, что поступила правильно. Как бы мы волновались о Бидди, если бы она была сейчас предоставлена самой себе.
Самое время закругляться — я замерзла. Пойду подброшу дров в камин в гостиной и задерну светомаскировочные шторы. Бидди и Мораг вернулись, вижу из окна; они вошли в ворота и поднимаются по дорожке. Нам пришлось расчищать ее от снега и посыпать золой из топки котла, чтобы бедный почтальон, которому приходится всех обходить пешком, не сломал себе ногу.
Самые сердечные приветы. Напишу в СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ.
Джудит».

1940

Прошла суровая зима — много лет не бывало такой стужи, даже старики не помнили, — к концу марта снег и лед почти сошли, только на пустынных просторах Дартмура кое-где, забившись в укрытых от солнца низинах и прильнув к каменным оградам с наветренной стороны, еще уцелели сугробы. День становился длиннее, западный ветер принес с собой тепло, на деревьях набухли почки, вернулись с зимовья перелетные птицы, высокие изгороди Девона украсились первоцветом, а в саду Аппер-Бикли закивали на ветру своими желтыми головками первые нарциссы.
Нанчерроу наполнился столичными жителями, сбежавшими из Лондона, чтобы провести Пасху в Корнуолле. Томми Мортимер ухитрился заполучить в своей гражданской обороне недельный отпуск, а Джейн Пирсон привезла обоих своих детей на целый месяц. Муж ее, серьезный, благонамеренный Алистер, находился во Франции в составе экспедиционных войск, а их молоденькая няня вернулась к профессии медсестры, взяв в свои руки хирургическое отделение в каком-то военном госпитале в южном Уэльсе. Оставшись без нянечки, принужденная ублажать и воспитывать своих отпрысков самостоятельно, Джейн мужественно претерпела путешествие поездом до Пензанса и, едва приехав, сдала малышей на руки Мэри Милливей, а сама забралась на диван и, потягивая джин с апельсиновым соком, пустилась болтать с Афиной, короче — расслабилась совершенно. Она по-прежнему обитала в своем домике на Линкольн-стрит и, проводя время в полное свое удовольствие, не имела намерения уезжать из Лондона. Никогда еще она так не веселилась в вихре светских развлечений, беспрестанно обедая в «Риц» и «Беркли» с неотразимыми франтами гвардейцами и бравыми офицерами ВВС.
— А как же Родди с Камиллой? — поинтересовалась Афина, словно речь шла о щенках и почти ожидая, что Джейн сейчас ответит что-нибудь вроде: «да я их на привязи оставляю».
— А!.. — беззаботно отмахнулась Джейн, — с ними сидит приходящая домработница. Либо я оставляю их с маминой горничной. — И сразу же о другом: — Душа моя, хочу тебе рассказать… Это что-то необыкновенное… — И она потчевала Афину рассказом об очередном захватывающем знакомстве.
Все эти ветреные гости привозили с собой собственные талоны на масло, сахар, бекон, топленое свиное сало, мясо. А Томми Мортимер пожертвовал запас невероятных довоенных деликатесов из «Фортнум энд Мэйсон»: заливное из фазана, орехи кешью в шоколадной глазури, ароматизированный чай и белужью икру в крошечных баночках.
Миссис Неттлбед, обозрев все эти приношения, выложенные на кухонный стол, выразила сожаление, что мистер Мортимер не удосужился разжиться приличной свиной ножкой.
Штат прислуги в Нанчерроу к этому времени изрядно сократился. Неста и Джанет взяли расчет: одна собиралась надеть военную форму, другая — пойти на военный завод. Палмера и второго садовника призвали в армию, их заменил Мэтти Померой, пенсионер из Роузмаллиона, который приезжал каждое утро на скрипучем велосипеде и работал со скоростью улитки.
Хетти, слишком молоденькая, чтобы на что-нибудь сгодиться, по-прежнему била посуду на кухне и сводила с ума миссис Неттлбед. Правда, и для гостей теперь кончилась пора блаженной праздности: надо было самим следить за затемнением окон, убирать постель, помогать с мытьем посуды, таскать дрова. Трапезничали все еще в столовой, чинно, как всегда, но большая гостиная была уже вся затянута чехлами от пыли и закрыта, а лучшее столовое серебро, почищенное и аккуратно сложенное в замшевые мешочки, изъято из употребления до конца войны. Неттлбед, избавленный от нудной обязанности полировать серебро до блеска, что в прежние времена отнимало у него чуть ли не по полдня, незаметно перешел от работ в доме к земледелию. Этот процесс происходил постепенно, Сначала Неттлбед взял обыкновение похаживать из кухни в сад, чтобы проверить, не отлынивает ли старик Мэтти от работы, скрывшись со своей вонючей трубкой за теплицей на тайный десятиминутный перекур, потом стал вызываться накопать картошки или срезать кочан капусты для миссис Неттлбед, а вскоре уже заведовал огородом, назначал сроки посадки и сбора урожая, надзирал за Мэтти — и делал все это с присущей ему скрупулезностью и знанием дела. Натянув купленные в Пензансе резиновые сапоги, он вырыл глубокую борозду под фасоль. Мало-помалу его постная мертвенно-бледная физиономия покрылась загаром и брюки на нем стали висеть. Афина готова была поклясться, что в глубине души Неттлбед любит землю и только теперь он обрел свое истинное призвание, на что Диана со смехом заметила, что это, пожалуй, не так уж и плохо — иметь загорелого дворецкого, особенно, если он не будет забывать вычищать грязь из-под ногтей перед тем, как подавать суп.
В середине пасхальных праздников, в ночь на восьмое апреля, скончалась Лавиния Боскавен.
Она умерла в собственной постели, в своей спальне в Дауэр-Хаусе. Тетя Лавиния так и не оправилась полностью от болезни, которая перепугала и встревожила все семейство. Тем не менее она спокойно прожила всю зиму, вставала каждый день и, сидя у камина, бойко вязала носки защитного цвета. Она не жаловалась на нездоровье, ее не мучили никакие болезни. Однажды вечером она просто легла как обычно спать и больше не проснулась.
Случившееся обнаружила Изобель. Как всегда, рано утром, она тяжело взобралась по лестнице с чайным подносом, на котором стоял стакан горячей воды с ломтиком лимона, тихонько постучала в дверь и зашла в комнату, чтобы разбудить хозяйку. Она поставила маленький поднос на ночной столик, подошла к окну, раздвинула занавески и подняла светомаскировочную штору.
— Чудесное утро, — заметила она, но ответа не последовало. Изобель обернулась.
— Чудесное утро… — повторила она, но уже поняла, что ответа не услышит. Лавиния Боскавен лежала недвижимо с головой на пуховой подушке, в том же самом положении, в каком легла вечером. Ее глаза были закрыты, лицо выглядело умиротворенным и словно помолодело на много лет. Старая Изобель знала, что такое смерть, не понаслышке, сталкивалась с ней много раз; она взяла с туалетного столика зеркальце с серебряной ручкой и поднесла его к губам миссис Боскавен. Никакого дыхания, ничего. Покой и неподвижность. Изобель положила зеркальце и осторожно накрыла лицо покойницы вышитой льняной простыней. Потом опустила штору и пошла вниз. В холле с неохотой (она всегда терпеть не могла этот отвратительный аппарат) подняла трубку телефона, приложила ее к уху и попросила девушку на коммутаторе соединить ее с Нанчерроу.
Неттлбед накрывал завтрак в столовой, когда в кабинете полковника раздался звонок. Он глянул на часы — было без двадцати восемь, — аккуратно положил вилку на место и пошел к телефону.
— Нанчерроу.
— Мистер Неттлбед?
— Слушаю.
— Это Изобель. Из Дауэр-Хауса. Мистер Неттлбед… миссис Боскавен умерла. Ночью, во сне. Полковник дома?
— Он еще не встал, Изобель. — Неттлбед нахмурился. — Вы случаем не ошибаетесь?
— О, можете быть уверены. Никаких признаков дыхания. Безмятежная, как младенец. Голубушка…
— Изобель, вы одна?
— Конечно, одна. Кому еще здесь быть?
— Вы-то как?
— Мне нужно поговорить с полковником.
— Я позову его.
— Я подожду.
— Нет, не ждите. Он сам вам позвонит. Просто будьте у телефона, чтобы услышать звонок.
— Я покуда еще не жалуюсь на слух.
— Вы уверены, что с вами все в порядке? Вместо ответа Изобель сказала резко:
— Просто передайте полковнику, чтобы срочно позвонил. И дала отбой.
Неттлбед повесил трубку, продолжая какое-то время задумчиво смотреть на нее. Миссис Боскавен умерла. Немного погодя он проговорил вслух: «Этого только не хватало!», вышел из комнаты и не спеша поднялся наверх.
Полковника он застал в ванной за бритьем. Поверх полосатой пижамы на нем был пестрый халат, на ногах — кожаные тапочки, на шею накинуто полотенце. Половину лица он уже побрил, но другая сторона была все еще в белых хлопьях душистой пены. Полковник стоял на резиновом коврике у ванны с опасной бритвой в руке и слушал новости по переносному радиоприемнику, который он всегда ставил на фанерованную красным деревом крышку унитаза. Подойдя ближе, Неттлбед узнал серьезный, сдержанный голос диктора Би-Би-Си, но едва он как следует прочистил горло и легонько постучал по филенке открытой двери, как полковник обернулся к нему и предупредительно вскинул руку, призывая к тишине. Они стали вместе слушать утреннюю сводку. Плохие новости. В первые часы утра немецкие войска вступили на территорию Дании и Норвегии. Три транспортных судна вошли в копенгагенскую гавань, порт и острова были заняты, и важнейшие проливы Скагеррак и Каттегат оказались под вражеским контролем. Немецкие корабли высадили войска в каждом норвежском порту вплоть до Нарвика на севере. Потоплен британский эсминец…
Полковник наклонился и выключил приемник. Потом выпрямился, обернулся к зеркалу и возобновил процедуру бритья. Его глаза в зеркале встретились с глазами Неттлбеда.
— Итак, — произнес он, — началось.
— Да, сэр, похоже на то.
— И, как всегда, довольно неожиданно для всех. Но разве это и впрямь так уж неожиданно?
— Без понятия, сэр. — Неттлбед замолчал в нерешительности. Но сказать было необходимо.
— Мне очень жаль, сэр, но боюсь, я принес еще более печальные известия. — Лезвие чиркнуло, оставляя после себя на мыльной щеке полковника полоску гладкой кожи. — Только что звонила Изобель, сэр, из Дауэр-Хауса. Миссис Боскавен скончалась. Ночью, во сне. Изобель нашла ее утром мертвой и сразу же позвонила. Я сказал ей, что вы перезвоните, сэр, она ждет у телефона.
Он остановился. Полковник обернулся, и на лице его была написана такая боль, скорбь, чувство утраты, что Неттлбед не мог не почувствовать себя убийцей. Неттлбед тщетно искал подходящие слова, чтобы заполнить молчание. Но вот полковник потряс головой.
— О Боже, Неттлбед, так тяжело поверить и смириться!..
— Мои искреннейшие соболезнования, сэр.
— Когда звонила Изобель?
— Без двадцати восемь, сэр.
— Я спущусь через пять минут.
— Очень хорошо, сэр.
— И вот что, Неттлбед… разыщите мне черный галстук, хорошо?
В Аппер-Бикли зазвонил телефон, Джудит подошла поднять трубку.
— Алло!
— Джудит, это Афина.
— Афина, вот так сюрприз!
— Мама попросила, чтобы я тебе позвонила. Боюсь, у меня очень печальные новости, хотя, в известном смысле, не самые печальные на общем фоне. Просто печальные для всех нас. Тетя Лавиния умерла.
Ошеломленная, Джудит молчала, у нее не было слов. Она нащупала один из неудобных стульев, стоящих в холле, и опустилась на него.
— Когда? — выдавила она наконец.
— Ночью в понедельник. Она просто легла спать и не проснулась. Никакой болезни, ничего такого. Мы должны радоваться, что она у нас была, и подавлять в себе эгоистические чувства, но такое ощущение, что кончилась целая эпоха.
Афина говорила спокойно, как зрелый человек, принимающий неизбежность смерти и утрат. Джудит была поражена. Она знала, что раньше, когда тетя Лавиния заболела и так напугала всех родных, Афина, узнав о ее болезни, ударилась в истерические слезы и довела себя до такого состояния, что Руперт был вынужден усадить ее в свой автомобиль и проделать весь путь от Шотландии до западного Корнуолла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11