И представьте, какое счастье — содействовать этому…
Виталий вспылил.
— Ну-ка, остановите ваше красноречие! — сказал он решительно. — Как-нибудь обойдёмся и без вас. Предлагаю немедленно покинуть это место! Да поостерегитесь в следующий раз прогуливаться здесь. Как бы вам не пришлось пожалеть об этом…
Паркер снисходительно покачал головой и любезно улыбнулся.
— У вас горячая голова, командир! Право же, я не сказал ничего, что могло бы обидеть вас. Проводите меня к вашему начальнику. В конце концов, не боитесь же вы журналиста, объективное слово которого вам просто нужно. Мне жаль, что вы не поняли меня.
— Я-то хорошо понял! — ответил Бонивур и сказал, обращаясь к партизанам: — А ну, проводите-ка его отсюда!
Панцырня подошёл к стремени Виталия и вполголоса сказал:
— Да чо ты к нему пристал? Пущай идёт, куды хочет. Парень-то хороший, мирный. Ишь, машины сулит… Может, к дяде Коле его наладить, а?
Виталий рассвирепел. Его вывело из себя то, что от Панцырни заметно несло винным запахом. Когда он успел хлебнуть? Не иначе как этот американец успел напоить парня, чтобы сделать его сговорчивее.
— Обыскать! — крикнул Виталий.
Чекерда спрыгнул с коня. Панцырня укоризненно качнул головой, но тоже взял винтовку на руку. Побагровевший Паркер возмущённо сказал:
— Во всех странах и армиях, командир, журналисты, как и медицинские работники, неприкосновенны. С ними могут не говорить, но их не подвергают насилию.
— Поднимите руки! — сказал Виталий.
Паркер замолк.
Чекерда извлёк из карманов Паркера бумажник, записную книжку и передал Виталию, потом снял фотоаппарат, повернул американца спиной, из брючного кармана вынул плоскую флягу с виски, наполовину осушенную. Глянув на флягу, Панцырня позеленел. К крайнему удивлению своему, Чекерда извлёк из-за пазухи Паркера длинноствольный пистолет, подвешенный через плечо на ремне так, чтобы им можно было воспользоваться мгновенно. Панцырня раскрыл рот.
— Смотри, смотри! Чего заморгал? — жёстко сказал ему Виталий. — Видал твоего «мирного»?
Смущённый Паркер пробормотал:
— Это оружие самозащиты, командир. Только самозащиты. У вас идёт гражданская война…
— Да, у нас идёт гражданская война! — сказал Виталий. — Оружие я реквизирую у вас. Фотоаппарат передам куда надо — посмотрим, что вы тут наснимали. Потом перешлём вашему консулу. Нам ваши вещи не нужны. Записки оставляю у себя. Бумажник получите! — Он показал рукой направление: — Езжайте, мистер, да не останавливайтесь!
Мотоцикл чихнул газом и взял скорость.
Партизаны вскочили на коней и поехали по дороге в сторону от расположения отряда. Панцырня недоуменно спросил:
— Это куда же? Чо мы сюда поехали?
— Когда дурак наводит на след отряда, то умные должны отвести. Понятно? — сказал Виталий. — Эх, Панцырня, Панцырня! Чем ты только думаешь!
4
Партизаны пропали в отдалении. Они даже не оглянулись ни разу, как люди, которым предстоит далёкий путь и времени для остановок нет. Паркер разгадал хитрость Бонивура. Он был уверен, что партизаны отъехали лишь для того, чтобы обмануть его. Но это не меняло дела: бесполезно было повторить свою попытку свидеться с руководителями партизанского движения, особенно здесь, где первое свидание с партизанами оказалось столь неудачным и где ещё одна такая попытка могла стоить Паркеру жизни, — юноша предупредил Паркера об этом недвусмысленно…
Партизаны приняли Паркера за шпиона! Он зябко передёрнул плечами. Хорошо ещё, что они не поступили с ним по законам военного времени… Попробовал бы потом Мак-Гаун установить, на какой сосне кончил свою жизнь Эзра Паркер — «Нью-Йорк геральд трибюн», миллион тиража и представительства во всех странах света…
Паркер запустил мотор и помчался по шоссе.
Шпион! Черт возьми, какое гнусное слово! Черт бы побрал и фотоаппарат и кольт! Разве можно было объяснить партизанам, что без этих предметов Паркер не отправлялся на охоту ни за одной новостью, а тем более в этих краях, где все враждебно иностранцам, которых здесь почему-то называют интервентами? Черт бы побрал и Мак-Гауна, который подал Паркеру злосчастную мысль связаться с партизанами!.. «Вы, Паркер, журналист! Вы с вашим длинным языком можете влезть куда угодно. Вы не относитесь к интервенционистским войскам. Вы представитель объективной печати. Вам должно быть интересно познакомиться с партизанами. Как знать, может быть, это пригодится нам!» Он сказал «нам», а не «вам», то есть не только Паркеру, но и консулу. Тогда, при разговоре, Паркер не обратил на это внимания, теперь же смысл этого местоимения стал Паркеру совершенно ясным. И журналиста прошиб пот… Проклятый Мак! Он просто хотел воспользоваться именем журналиста в каких-то своих целях. В каких? Ещё ни один человек из тех, кем интересовался консул, не получал от этого удовольствия ни здесь, в России, ни там, в Штатах! Консул Мак-Гаун! Давно ли он стал консулом… Паркер знал его как начальника отдела Федерального бюро расследований, «человека Моргана», способного сыщика, но совсем не дипломата. И вот Мак-Гаун — консул… Как видно, там, наверху, хотели иметь своего человека в Приморье, а потому конгрессмены послушно голосовали за вручение консульских полномочий Маку, как проголосовали бы они за любого другого «человека Моргана».
Насколько понял Паркер Мака, знакомство журналиста с партизанскими командирами и с подпольщиками нужно было для того, чтобы потом, по следам Паркера, с ними могли познакомиться и сблизиться другие люди… Вообще это походило на то, что Паркера втянули или попытались втянуть в какое-то грязное дело.
Когда Паркер несколько остыл от волнения, он рассмеялся. «А все-таки эти русские — молодцы! И этот мальчишка-командир хорош! Просто хорош! Как он смотрел на меня! Да, с этими людьми недостаточно только иметь мой язык. Мак ошибается!»
За два года пребывания в России Паркеру много пришлось видеть, многому он научился. Он понял, что к большевикам не подходили привычные мерки и понятия и Паркера и Мака. Что-то было у них не так, как у Мака и даже у русских белых. С белыми можно было найти общий язык. А большевики жили в каком-то особом мире, управляемом совсем другими законами. Их идеи и поступки заставляли людей круга Паркера и Мака утрачивать чувство почвы под ногами.
Паркер вспоминал крылатое выражение сенатора Бевериджа о том, что на восток от Иркутска «лежит естественный рынок Америки». Мнение Бевериджа разделяли многие сенаторы и конгрессмены. Таковы были мысли и деловых кругов Соединённых Штатов. Вот почему генералу Грэвсу с его парнями пришлось «за семь вёрст идти — киселя хлебать», как говорят русские. Экспедиция Гревса в Сибирь — это теперь все признают — оказалась дутым предприятием и не принесла Америке желанных рынков. Большевики выставили из Сибири белых да заодно и Гревса с его великолепными теннессийскими и миссурийскими парнями… Да, эти огромные восточные пространства могли бы поглощать астрономические количества американских товаров. На этой благодатной почве могло бы возрасти столько новых состояний, среди которых не последним было бы состояние этого прохвоста — дипломата Мака и его клевретов… Впрочем, ни черта Маку и его хозяевам не удастся сделать! Паркер плюнул в пролетающий верстовой столб.
«Хотел бы я видеть, как этот проклятый Беверидж пустит корни на этой проклятой земле! С большевиками ему не справиться — ни обманом, ни силой! Впрочем, кажется, это не американская мысль, как сказал бы Мак!» Паркер представил себе, каким взглядом окинет его Мак-Гаун, когда Паркер расскажет, чем кончилась его попытка увидеться с партизанскими вожаками, и поёжился: у Мака были скверные зубы и скверный характер!.. С этим следовало считаться…
5
Топорков почесал заросший рыжеватой щетиной подбородок и задумался. Потом поглядел на Виталия:
— А я думаю, митинговать не будем, а надо просто пропесочить Панцырню, чтобы долго чесалось. В голове-то у него, и верно, не знай что делается.
И Панцырню «пропесочили»…
…Радуясь тому, что Бонивур ограничился резким замечанием, когда они скакали по дороге, Панцырня решил, что тем дело и кончится. Виноватым он себя не чувствовал. Многое из того, что говорил ему Паркер, как-то задержалось в его упрямой голове. Особенно поразила его картина, нарисованная Паркером: американские машины работают на Панцырню, а он, поплёвывая, ездит на коне, сам себе хозяин…
Вечером вокруг него собрались партизаны.
— А ну, давай рассказывай, Пашка, что за мериканца ты поймал!
Слух об этом обошёл весь лагерь и возбудил сильнейшее любопытство. Польщённый общим вниманием, Панцырня не заставил себя упрашивать. Подбрасывая в костёр веточки, он рассказал, как американец сначала струсил, когда Пашка вышел неожиданно ему наперерез, а потом оказалось, что он, американец, совсем свой парень: «По-нашему сыплет, ну, чисто русский… Мы с ём по душам поговорили…»
Подошли Топорков и Виталий. Партизаны расступились, пропуская их к костру. Панцырня замолк. Топорков мирно сказал ему:
— Ну, давай дальше, послушаем и мы.
В голосе командира не было ничего подозрительного, что насторожило бы Панцырню. Бонивур, наклонясь к огню, принялся кидать в костёр мелкие сучки, следя за тем, как пламя уничтожало их. И Панцырня продолжал рассказывать:
— Они, мериканцы-то, до чего свободные! Главный город у них Не-Ёрк, мимо него ни пройти, ни проехать! А чтобы все знали, какая вольная у них жизнь, перед городом статуй поставлен — Свобода. Такая громадная баба, на башке лучи, в одной руке закон держит, а другую подняла с фонарём. А фонарь такой, что за сто вёрст светит. А высотой эта баба сто саженей!..
Партизаны недоверчиво переглянулись.
— Ну, это ты загнул, паря! — послышалось сзади.
Олесько спросил Виталия:
— Товарищ Бонивур! А что, верно, есть такой статуй?
Все взоры обратились к Виталию. Он, продолжая глядеть в огонь, негромко сказал:
— Да, есть. Статуя Свободы — грандиозное сооружение. Высота её достигает ста метров.
— Ишь ты! — восхитился Олесько. — Это да!
Панцырня только кивнул головой, очень довольный неожиданной поддержкой. Он сам, когда Паркер рассказал ему о статуе, не очень-то поверил и решил, что американец подвирает, ну, да без этого какая же беседа!
Виталий тем же тоном добавил:
— А на скалистом острове, на котором стоит статуя Свободы, помещается тюрьма для пожизненного заключения тех, кто боролся против господ капиталистов.
— Это как же? Под Свободой-то? — с любопытством спросил Чекерда, выдвигаясь из темноты.
Виталий молча кивнул головой. Топорков засмеялся:
— Под американскую-то свободу это подходящий фундамент.
Панцырня оторопел. Однако он справился со своим смущением и упрямо сказал:
— Ну, я не знаю там про фундаменты… У них, у мериканцев-то, даже на деньгах нарисован такой человек, который за свободу боролся… Вашиктон звать. Может, и под ём фундамент есть?
Толпа у костра все росла. Задние напирали. Из темноты подходили все новые партизаны. Кто-то сказал восхищённо:
— Пашке по холке дают!
— Пошто?
— А за мериканца!
— Ну, за это, паря, следовает! Язык-то чесать со всяким — это на плечах кочан иметь!
— Ково? Ково?
— Кочан, говорю!
Говорившие рассмеялись. Однако на них тотчас же зашикали, замахали руками, всем интересно было, что дальше произойдёт у костра. Панцырня сидел багровый. Он начинал понимать, что, кажется, влип в историю.
— Может, скажешь, и Вашиктона не было? — с вызывом спросил он Виталия, теряя важность.
— Почему не было! Был Вашингтон, — ответил Виталий, прислушиваясь к перешептываниям за спиной. — И война за освобождение Америки от власти англичан была, война за независимость… Только давно это было. Вашингтон завоевал американцам свободу от английских купцов и чиновников. А теперь американские капиталисты под себя подмяли полмира и верхом сели на рабочего человека и крестьянина. Впрочем, вы, вероятно, лучше меня знаете, кто такие американцы. Они на Сучане и в Приморье память о себе оставили.
Виталий замолк. Наступила тишина. Топорков кивнул Панцырне:
— Ну, давай дальше!
— А ну вас! — сказал парень. — Рассказывай сам!
— Что ж, я расскажу, пожалуй! — поглядел на него Топорков. — Вот поднёс тебе этот американец чарочку…
— А вы видели? — буркнул Панцырня.
— Я не видел, да ты сам скажешь сейчас. Поднёс?
— Ну поднёс… с бабий напёрсток. Разговор только один.
— Вот поднёс, значит, он тебе чарочку, а ты к нему со всеми потрохами в полон: на-ка, бери меня… За чарку продался! Так?
Дело было не в строю. Тут, сидя у костра, можно было и огрызнуться на Афанасия Ивановича, благо что держался он сейчас не начальником, а товарищем. Панцырня сказал сердито:
— Ну, вы это бросьте, Афанас Иваныч!..
— А чего мне бросать? — не глядя на него, твёрдо ответил Топорков. — Это ты брось, Пашка, да наперёд запомни: кто в малом товарищей продаст, тот и в большом не задумается! — Панцырня даже поднялся с места, а Топорков продолжал сурово: — А как же не продался? Там тебе этот рыжий наболтал семь вёрст до небес да все лесом, а ты тут за него распинаешься. Слыхали мы, что «мериканцы свободный народ». Вот я тебе про них расскажу. Слов нет, американский рабочий с нашим одним духом дышит, в интервенцию он не пойдёт. Понял? Армия у них добровольная; стало быть, коли кто пошёл, так уж не затем, чтобы для тебя стараться. Я с Сучана… Американскими солдатами там командовал полковник Педдер. Мы спервоначалу думали, что американцы — это культурный народ. Только я тебе скажу: кто к нам с ружьём пришёл, хоть рыжий, хоть зелёный, хоть какой — немец, японец, американец, — добра не жди! Этот Педдер показал себя. Как фронты обозначились, почитай вся молодёжь сучанская в партизаны пошла за Советы. А Педдер стариков отцов собрал, под штыками уволок… Пока вели, все чин чином шло, пальцем не тронули: «Не беспокойтесь, все разъяснится! Не волнуйтесь!» Бабы бросились к Педдеру. Тот вышел навстречу — сигара в зубах, улыбается, гад: «Женщины! У вас нет никаких оснований для волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83