Рассказы -

Лайош Мештерхази
Мартон Андришко, бургомистр
Альбин Штюмер запрокинул голову и, прикрыв глаза, начал:
– А теперь, мои дорогие друзья, разрешите осушить этот бокал за возвращение на родину нашего горячо любимого, дорогого друга и коллеги. – Он нетвердо стоял на ногах, чуть покачивался, да и по речи его чувствовалось, что он уже порядком выпил. Посмотрев на стол и медленно повертев в руке бокал, Штюмер продолжал:
– Кровавый смерч военной грозы оторвал от нас нашего друга Йожи. Оставив пост, который на радость всем нам и ко всеобщему удовольствию граждан города занимал много лет, он отправился туда, куда призывал его долг. Да, дорогие друзья! – Штюмер повысил голос и обвел всех взглядом. Если бы не на редкость белесые ресницы да розовое мясистое лицо, взгляд его мог бы показаться почти угрожающим. – Да, дорогие друзья! Это не было ни бегством труса, ни даже простой осмотрительностью обывателя и буржуа. Поступок Йожефа Сирмаи продиктован был только долгом. Мы знаем Йожи с детских лет! – Штюмер поставил бокал и забарабанил костяшками пальцев по столу. Здорово наловчился ораторствовать Альбин Штюмер с тех пор, как его избрали председателем национального комитета! Вот и теперь: мог ли кто-нибудь ожидать, что услышит на этом ужине, в узком кругу друзей, такой тост?! Отбивая на столе дробь, Штюмер подчеркнул:
– Только долг, ничто кроме долга!
Голос его зазвучал глубже и проникновеннее:
– И наш Йожи вернулся. Мы знали, что он вернется, ждали его возвращения на родину с теплотой и верностью настоящих друзей. Он вернулся и привез с собою из вверенных ему городом ценностей все, что только удалось спасти от варварского разрушения, вырвать из этого ада и бешеного разбоя. Он привез с собою запасной насос пожарной команды!..
Некоторые присутствующие встретили эти слова возгласами одобрения.
Альбин Штюмер обвел всех взглядом и снова повысил голос:
– В наши дни этой вещи цены нет, дорогие друзья! Он привез домой также зубоврачебное кресло, сорок семь простынь, принадлежавших больнице, и… трудно перечислить все ценности, которые он вернул городу. Там, на далеком Западе, куда его забросил кровавый смерч войны…
Фери Капринаи, сидевший на другом конце стола, коснулся коленом ноги Гитты.
– Ей-богу умру! – шепнул он ей. – Не могу сдержать смеха!
Гитта улыбнулась и тихонько шикнула на него.
– Так что же вы делали до сих пор в Слазбурге? – спросил Фери. – Как жили?
Отмахнувшись от вопроса, которого ей, видимо, не хотелось касаться, девушка продолжала смотреть на оратора, но вскоре, склонившись к уху молодого человека, зашептала:
– Первое время проживали то, что захватили с собой. Позже… Только смотрите не проговоритесь моему отцу – убьет, если узнает, что я проболталась… Работали в гостинице. Мать – на кухне, отец… – девушка усмехнулась, – был швейцаром, и то потому, что знал языки. Представляете, как он выглядел в форме швейцара, в фуражке с надписью золотыми буквами…
– А вы?
– Была горничной в той же гостинице для офицеров союзнических войск…
Альбин Штюмер закончил свою речь. И мгновенно сменил торжественный тон на приятельский:
– Братец мой Йожи! Наконец-то ты снова здесь! – Он похлопал Сирмаи по спине. – Наконец-то ты снова с нами!
Гости пили, провозглашали тосты. Деревенская девушка в широкой юбке, внимательно следившая за знаками, которые одними лишь глазами подавала ей хозяйка, собрала со стола остатки ужина, принесла чистые тарелки и слоеный пирог на блюде.
– Слоеный пирог! Вот это да! Честное слово, давно уж не видели подобного! Скажите, уважаемая, где вы достали такую муку?
– Привезли с собой. Это еще из запасов. Послать вашей супруге?
– И это там можно свободно достать?
– Конечно! Там все можно достать!
– И сахар?
Перегнувшись через стол к главному прокурору, хозяйка зашептала:
– Там все можно достать. А какой там шоколад, какое масло – мы в жизни такого не ели! Что говорить, – американцы! Сами понимаете! Одним словом…
Слева от Сирмаи сидел хлебозаводчик Гутхабер.
– Поверь, Йожика… – начал он, отправляя в рот сразу два куска слоеного пирога с маком. Прожевав немного, он продолжал с набитым ртом: – Поверь, без тебя мы чувствовали себя здесь сиротами!
– Пошел к черту! Ведь у вас одних только вице-бургомистров целых три! Да еще бургомистр! – засмеялся Сирмаи.
Гутхабер принял его иронию всерьез.
– Допустим, что с Имре Токачем еще можно договориться. Но у него же нет никаких полномочий! Да он и не может их иметь. Ты ведь знаешь, что это за человек!
– И куда столько вице-бургомистров? Не понимаю!
– По вице-бургомистру от каждой партии. Партия мелких хозяев, соцдемы, крестьянская – каждая потребовала себе этот пост, когда бургомистром стал коммунист.
– Вот это уж мне совершенно непонятно! В нашем городе!.. Да ведь здесь никогда не было коммунистов!
– А на кирпичном…
– Ну, разве что на кирпичном… А где еще?
– В сорок пятом, понимаешь ли, обстановка резко изменилась. Всюду были только они, только они и действовали. Остальные партии… – Он махнул рукой. – Не говоря уж о нас. Но теперь ты непременно вступишь в нашу партию, правда? И тогда у нас тоже будет представитель в городской управе…
Хотя Альбин Штюмер был занят слоеным пирогом, этот разговор он не пропустил мимо ушей.
– Нет уж! Не выйдет! Место Йожи – у нас. И только у нас!
– Что ты мелешь! С каких это пор Йожи стал мелким хозяином? Может, ты считаешь хозяйством его два хольда виноградника?
– Партия мелких сельских хозяев, сельхозрабочих и буржуа, дружище! Бур-жу-а!
– А мы – буржуазно-демократическая партия, без всяких там мелких сельских хозяев и сельхозрабочих!
– Чего вы шумите! Никуда я не вступлю. Не хочу ни с кем из вас ссориться.
Теперь они начали атаковывать его сразу с двух сторон.
Сирмаи повысил голос:
– Проклятая привычка венгерских господ! Вместо того чтобы быть вместе, в одной связке, как хворостины в венике… Нет уж, увольте меня!
Фери Капринаи с другого конца стола заметил:
– Вот, вот! Верно говорит дядюшка Йожи! Именно – проклятая привычка венгерских господ!
– А ты-то что?! Ты же сам в нашей партии! – оборвал его Штюмер.
– Потому и вступил, что сейчас нужно усилить именно эту партию.
– Об этом и речь идет!
Но Сирмаи не сдавался.
– Не хочу ни с кем из вас ссориться. Не для того я вернулся, чтобы распылять наши силы. Наоборот, их надо сплачивать, надо объединять вокруг себя всех, кого только возможно… А те, кто теперь разбрелись по партиям…
Фери Капринаи снова шепнул Гитте:
– Но вам, очевидно, было очень неловко? Интересно, заметили те офицеры, что они имеют дело со светской дамой, хотя она и служит горничной?
Гитта махнула рукой.
– Ах, да что там! Оставим это!.. – Но, встретившись с вопрошающим взглядом молодого человека, добавила: – Там все больше французы были! Конечно, вам этого не понять. Американцы – совсем другое. У них деньги. А иметь дело с французским офицером… – и презрительная улыбка скользнула по ее лицу. Она рассмеялась.
Фери Капринаи слегка присвистнул.
– Ну и классная же девочка получилась из вас, Гитта! Честное слово, эта прогулочка пошла вам на пользу. Серьезно, я еще сегодня после обеда хотел сказать вам об этом. Ваши движения, голос – все изменилось!
– Что, подурнела?
– Что вы! Наоборот!..
Хозяйка дома поднялась из-за стола и пригласила гостей в соседнюю комнату. Мужчины, столпившись у двери, вежливо уступали друг другу дорогу. Альбин Штюмер с Гутхабером и главным прокурором, перебивая один другого, рассказывали Сирмаи городские новости.
– Соцдемы сначала хотели заполучить себе место главного прокурора и готовили на эту роль адвоката Марковича…
– Марковича? А как же ты, Кальман Халас?
Главный прокурор рассмеялся.
– Я всего лишь месяц как снова у дел. В августе прошлого года комиссия по чистке и проверке вынесла решение лишить меня места. Ты еще не знаешь, что здесь творилось. Однако народный суд отменил это решение.
– Понимаю.
– Семь месяцев в городе вообще не было главного прокурора.
– Точно так же, как и главного санинспектора. Его функции выполнял заместитель. В общем, о чем говорить! До сих пор только тридцать семь решений комиссии по чистке и проверке были отменены народным судом. Теперь ты представляешь, что здесь было!
Сирмаи покачал головой.
– Сегодня утром я зашел в городскую управу, чтобы поприветствовать своих старых коллег. Новых лиц почти не видно – по существу, все остались на своих местах.
– Если бы ты заглянул туда несколько месяцев назад, ты не узнал бы своей управы! Боже мой, сколько там было разных перемещений и увольнений!
Гости с наслаждением вдыхали аромат крепкого черного кофе. Сирмаи из-под опущенных век наблюдал за всеми. Левой рукой он машинально приглаживал начинавшие уже седеть виски.
– Ну, а как распределены полномочия? Ведь три вице-бургомистра…
Альбин Штюмер махнул рукой. Гутхабер деланно засмеялся, тряся обвисшими щеками. Взяв двумя пухлыми пальцами чашечку с кофе и держа ее от себя на расстоянии, чтобы не капнуть на костюм, он произнес сквозь смех:
– Ха-ха! Полно-мочия!
Альбин Штюмер деловито откашлялся и начал:
– Так вот, изволите ли видеть, между нами говоря, у них нет полномочий. Или, если сказать точнее, у них такие же полномочия, как у любого из референтов городской управы. Токач, например, занимается вопросами социального обеспечения.
– И это все! – сказал Сирмаи, выразив на своем лице неподдельное удивление, и поставил чашку на стол. – Вице-бургомистр от соцдемов, по существу, заведует городским загсом, и не больше.
– Тогда кто же… кто решает все вопросы?
– Бургомистр Андришко. Общественные работы, промышленность, жилищные вопросы, налоги, коммунальные предприятия, кадры… Одним словом, все, все в его руках.
Все замолчали. В наступившей вдруг тишине хозяйка на цыпочках вышла из комнаты.
– Гм, – промолвил наконец Сирмаи. – Это уж слишком… Однако что же, собственно, за человек этот Андришко?
– Я же говорил тебе. Работал механиком на кирпичном заводе. Из металлистов.
Сирмаи презрительно улыбнулся.
– The right man on the right place! Я думаю, что в рамках этой пословицы он и разбирается в делах.
А Штюмер, Гутхабер и прокурор, стараясь перекричать друг друга, начали объяснять ему:
– Ты, наверное, думаешь, что специальное образование и опыт теперь что-нибудь значат?! Ты здесь и кое-что похлеще встретишь. Знаешь, кем был в прошлом наш начальник полиции? Сапожником. А начальник политической полиции? Маляром! В общем, ты еще насмотришься чудес!
Они чокались и, покрякивая, пили крепкую домашнюю водку. Сирмаи закурил сигарету и тут же нетерпеливо, с силой вытолкнул изо рта клуб дыма.
– Три вице-бургомистра, которые ничего не решают… – Он задумался. – А теперь к ним подсядет еще четвертый… Ведь в конечном счете об этом и идет речь. Кем я был? Вице-бургомистром! Зато единственным! Я был настоящим заместителем бургомистра. Это совсем другое дело! И все же… – он говорил это больше для себя, не ожидая ответа собеседникоз.
Потом заговорил Альбин Штюмер. И снова официальным тоном председателя национального комитета.
– Заместитель бургомистра, – сказал он. – По существу, речь идет только об этом. Именно заместителем и был тогда вице-бургомистр.
В этот момент Гутхабер, вернувшись из столовой с новой порцией слоеного пирога, стоя в дверях, заметил:
– Точно! Заместителем бургомистра! Если бы ты мог все уладить с Андришкой, Альбин!
– Нечего тут улаживать. Сделаем это в рабочем порядке – и все. Завтра же, на заседании национального комитета. Проведем его по персональному списку… И то, что ты, Йожи, беспартийный, даже лучше.
– Тебя просто сам бог нам послал, Йожи, – вздохнул в дверях Гутхабер, стряхивая пальцами с лацканов пиджака крошки пирога. – Честное слово, сам бог послал тебя нам… А я вот все никак не могу забыть распоряжения бургомистра о ремонте крыш. Да от такого распоряжения все наши домовладельцы станут нищими! Подумать только! Теперь получается так: у кого есть дом, тот нищ. Это распоряжение грозит такими денежными штрафами, что волосы встают дыбом. Или система откупа общественных работ – полное самоуправство! А жилищный вопрос? Достаточно, чтобы этому Андриш-ке заблагорассудилось, – и в любую из квартир лучших, благороднейших семей города он вселяет голодранца с кучей его щенков… А кто знает, что еще у него на уме?… Все в его руках!
Альбин Штюмер прикрыл глаза и поднял голову, как бы желая показать этим, что ничего не слышит, ничего не видит, – он полностью выключился из разговора. Пусть другие говорят (каждый сам с собою или с тем, кто его слушает). Он же бесстрастно, без всякого интереса воспринимает факты, только голые факты!
«Неслыханная власть, несомненно! Беспрецедентная, неслыханная власть!..» – думал он.
Бургомистр Мартон Андришко, сидя за письменным столом в своем кабинете, внимательно изучал документы, собранные в папке с делом часовщика Яноша Чика.
Сам часовщик, худой, долговязый человек, изнывая, сидел напротив и прятал под стул длинные ноги, обутые в поношенные солдатские ботинки. Время от времени, желая увидеть, какую именно бумагу просматривает в этот момент бургомистр, он приподнимался на локтях и вытягивал свою длинную, с острым кадыком, шею.
Мартон Андришко, прищурившись, молча читал. Он не был стар, только рано начал седеть. Его широкое скуластое лицо было моложавым и энергичным. Мозолистые руки с остро обрезанными ногтями спокойно лежали по обе стороны папки с документами. Он сидел неподвижно и наклонялся лишь для того, чтобы перевернуть страницу. На нем был цвета спелой сливы костюм в полоску, когда-то праздничный, а теперь ставший рабочим. Спереди пиджак уже морщил, но костюм всегда был аккуратно почищен и имел хороший вид. Когда-то, еще до войны, Андришко купил его в Париже.
Мартон Андришко был шестым сыном в семье шаль-готарьянского забойщика После него родилось еще трое. На металлургическом заводе он приобрел специальность слесаря-механика, потом попал в Пешт, и больше ему уже не пришлось побывать дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9