— Признайся, что ты делаешь все это только ради того, чтобы угодить другим, в то время как сам ты не в восторге от этой затеи. Неужели моя мать приходит к тебе в комнату и стоит у тебя над душой, указывая, что надо писать и какими словами, а не то тебя выкинут из этого дома, и ты уже никогда, во веки вечные не увидишь ее драгоценного сыночка, потому что сам по себе ты всего-навсего распутный актеришка?
— Распутный — сильно сказано, — краснея, отозвался Уильям.
— Правда? Так что, значит, я угадал? Уильям вздохнул:
— Я изо всех сил старался угодить всем, кроме тебя. У меня есть другие сонеты на ту же самую тему. Я пишу их по нескольку за один присест, но тебе выдаю по одному. Что ж, больше я их сочинять не буду.
— Но почему, почему, почему? Почему ты продолжаешь плясать под их дудку? Вернее, зачем ты сам позволяешь им петь с твоего голоса?
Уильям протянул ему пустые ладони, ощущая себя при этом евреем-ростовщиком.
— Я делаю это ради денег. Должен же я на что-то жить.
— Ради денег? Бог ты мой, ради денег? Ты что, в чем-то нуждаешься? Разве я не даю тебе все, что ты только пожелаешь? — Гарри стоял упершись руками в бока и прищурившись глядел на него. — И за сколько ты им продался? За тридцать сребреников?
— Ну что за чушь! Я должен посылать деньги домой. Ведь все-таки я, в отличие от тебя, человек семейный, у меня есть жена. И я не могу допустить, чтобы она и трое моих детей прозябали в нищете.
Гарри злорадно усмехнулся:
— Бедняга Уилл! Тоже мне, глава семейства…
— У меня есть сын. Он должен вырасти настоящим джентльменом.
— Бедный Уилл! Мой бедный, наивный Уилл! Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я гораздо старше тебя. И могу говорить с тобой по-отцовски назидательно.
— Сын, который вырастет и станет таким же юношей, как ты. Конечно, лордом ему не быть никогда, а вот рыцарем… кто знает. Сэр Гамнет Шекспир. Я смотрю на тебя и представляю себе, каким он может стать. И иногда мне становится страшно, что я не доживу до этого времени. Я теперь так быстро устаю…
Гарри подошел сзади к креслу, в котором сидел Уильям, и обнял его, скрещивая унизанные драгоценными перстнями руки, кажущиеся очень белыми в унылом зимнем свете, на груди друга. Уильям взял его правую ладонь в свою и крепко сжал.
— Я не буду больше писать сонеты, — пообещал он. — Ты разгадал этот дурацкий замысел.
Гарри поцеловал его в щеку.
— Напиши мне еще сонеты, — попросил он, — но только не на эту дурацкую и бесполезную тему. А когда наступит весна, давай съездим вместе в этот… ну, где живет твоя жена с детьми.
— Стратфорд.
— Ага, туда. И прихватим с собой замечательный подарок для лорда Гамнета.
— Ты очень добр. Ты всегда очень добр ко мне.
— Но, — продолжал Гарри, отходя от него и направляясь к окну, — ты должен сделать для меня кое-что. Написать еще одну поэму. Пусть она станет отмщением женщинам, всему их роду. — На улице начался дождь, ветки деревьев стучались в окно. — Особенно тем из них, кто помешан на идее брака и только и думает о том, как бы поскорее выскочить замуж. Я хочу получить еще одну книгу, снова увидеть в посвящении свое имя и выслушать по этому поводу поздравления от друзей.
— Все, что я написал до сих пор, принадлежит тебе, — ответил Уильям. — Равно как и то, что будет написано потом. Но быть настолько жестоким по отношению к женщинам я просто не могу.
В Стратфорд они так и не поехали. Вместо этого Уильям начал работу над своей новой поэмой о Лукреции и Тарквинии, а Гарри связался с дурной компанией, куда его втянул по жестокой иронии судьбы другой поэт. Этим поэтом оказался Джордж Чепмен, который был на четыре года старше Уильяма и существовал на тот скудный доход, что приносили редкие (ставшие еще более редкими за два последних года) постановки его пьес на сцене «Розы», когда та была открыта. Для труппы «слуг лорда Сассекса» Чепмен написал трагедию, полную пафосных монологов — «Артаксеркс», в которой Кир-младший, второй сын Дария, произносил гневные речи, очень напоминавшие слова шекспировского Олоферна с той только разницей, что тут все происходило на полном серьезе. Гарри был поражен его черной бородой и громогласным исполнением роли. Был такой же морозный январь, как и тот, когда в господской ложе оказался Уильям; Чепмен был так же призван туда и заинтриговал Гарри своей невозмутимостью. Новый поэт совершенно не понравился Флорио; что же до красавчика Роберта Девере, графа Эссекса, то на этот раз его ум оказался занят куда более важными вещами, чем дерзость поэтов и лицедеев.
— Уилл, — сказал как-то раз Гарри, — я влюбился.
Уильям осторожно отложил перо, перевел взгляд на своего друга и покровителя и еще секунд пять внимательно его разглядывал.
— Влюбился? Ты влюбился? Гарри хихикнул:
— Ну, вообще-то, жениться на ней я не собираюсь, она вовсе не леди из высшего общества. Это деревенская Лукреция из Ислингтона. Жена хозяина трактира «Три бочки».
— Подумать только, влюбился. Ты — и вдруг влюбился. Боже милосердный.
— Она не знает, кто я такой. Я был с Чепменом, так что она думает, что я тоже из поэтов. Ко мне ей не подобраться. — Гарри снова хихикнул.
— Значит, семя все же взыграло. Что ж, хорошо. Подумать только, он влюбился… — Уильям рассмеялся. — А что думает об этом ее муж?
— Он в отъезде. Уехал в Норфолк, его отец при смерти, но все что-то никак не умрет. Короче, мучительная кончина. Уилл, я должен овладеть ею, прежде чем он вернется. Но только как это сделать?
— Мне кажется, — рассудительно ответил Уильям, — что твои новые друзья могут тебе в этом помочь. Говорят, эти «слуги Сассекса» ребята разбитные и сами не прочь развлечься со шлюхами.
— Ничего подобного. Их всех больше интересуют мальчики. В Ислингтоне есть одно такое заведение…
— Так-так-так… Влюбился, значит? — Он снова со вздохом взялся за перо. — Я должен дописать поэму, таково было пожелание вашей милости. Так что мой ум всецело занят размышлениями об участи тех, кто посягает на добродетель благородных матрон. Но похоже, мне надо задуматься и о том, какие последствия это будет иметь и для скромного сочинителя низкопробных стихов.
— Ты издеваешься надо мной. Просто напиши мне стихотворение, которое я мог бы подарить ей. Ведь писал же ты для меня сонеты о том, как прекрасно любить женщину, а теперь напиши такой, чтобы, прочитав его, женщина полюбила меня.
— Знаешь, твой приятель мастер Чепмен не столь загружен работой, как я, ведь он располагает временем для того, чтобы ездить с тобой на пьянки аж в Ислингтон. Так что проси его, мой благородный лорд.
— Уилл, я не настроен шутить. Джордж не сможет написать такие стихи. А ей никогда не понять того, что он пишет.
— А она хоть читать-то умеет?
— Ну да, и писать тоже. У нее красивый почерк, особенно когда она выписывает счета. Джордж сейчас тоже занят, он сочиняет поэму. Он поселился в Ислингтоне, в «Трех бочках», и там ее пишет. Говорит, что забрался в такую даль специально для того, чтобы назойливые поклонники не отвлекали его от работы.
Это сообщение повеселило Уильяма; он был обеспокоен, его одолевала ревность, и тем не менее поведение Чепмена показалось ему забавным.
— Ну да, точнее сказать, назойливые кредиторы. Вообще-то, мне и самому уже не терпится съездить в Ислингтон, чтобы хоть одним глазком взглянуть на жену трактирщика, которой удалось покорить сердце моего господина. — Кроме того, Уильям хотел увидеть этого самого Чепмена.
— Ах… у нее такая белая и гладкая кожа. Крохотная ножка. И узкая талия, которую мужчина может обхватить двумя ладонями. А еще у нее черные волосы и темно-темно-карие глаза.
— Такие сейчас не в моде.
— Знаешь, все наши великосветские леди преследуют мужчин. А она нет. Она оттолкнула меня. Она вообще не подпускает к себе никого из мужчин.
— Включая мастера Чепмена?
— Джордж любит только себя, это-то меня в нем и привлекает. А еще он пишет поэму, хотя я его об этом не просил. Он сказал, что посвятит ее мне, потому что я, по его мнению, достоин такой чести.
Вот оно как… Теперь Уильяму уже не терпелось поскорее увидеть этого Чепмена.
— Ну так что, когда мы туда отправимся?
— Сегодня. Сегодня вечером. Уже этим вечером ты сможешь ее увидеть.
Путь в Ислингтон, где по распоряжению лорд-мэра недавно была отстроена башня Канонбери, оказался неблизким. Было холодно, начинало смеркаться, дул пронизывающий ветер, и мерзлая земля звенела под звонкими ударами конских копыт. Оба путника были несказанно рады оказаться наконец в тепле жарко натопленного трактира.
— Ну не красавица ли?
— Гм…
Как раз в этот момент молодая женщина насмешливо протягивала пучок соломы в сторону стола, за которым расположились трое прожорливых постояльцев (они уже успели съесть две целых курицы и теперь жадно набросились на сыр, заедая его ломтями ржаного хлеба). Это была обыкновенная деревенская девица, но для Гарри это было непривычно.
— Я бы сказал, — ответил Уильям, — ничего себе штучка. Хотя ты, наверное, слишком молод и красив для нее. Скорее всего, ей нужен мужчина постарше и попроще.
И тут появился тот самый мужчина постарше и попроще. Он тяжело сошел вниз по лестнице, широко зевая и показывая гнилые зубы. Черные волосы на его голове были всклокочены. Толстые щеки, двойной подбородок, недобрые глаза. Это был мастер Чепмен собственной персоной. Они переглянулись с Уильямом, словно два драчливых петуха.
— А, Гарри, — громко сказал Чепмен. Продолжая зевать, он уселся за дощатый, хорошо выскобленный стол, стараясь расположиться поближе к огню. — Труд поэта — тяжелый труд, — проговорил он. — Вот я и прилег отдохнуть.
— Гомер выспался, — захихикал Гарри. — Для чтения твоих стихов сил требуется ничуть не меньше!
Чепмен пропустил это замечание мимо ушей и повернулся к Уильяму:
— Так когда там у вас возвращается Аллен вместе с остальными портачами Стренджа?
— Понятия не имею. Я уже год не вижу этих людей и не слежу за театральными новостями. — Уильям усмехнулся. — Скажем так, живу как отрезанный ломоть.
Тем временем смазливая девица принесла им сладкого вина. Она определенно была хороша собой. Гарри шумно вздохнул. Да уж, необычный поворот: его милость по уши влюбился в трактирщицу. Уильяму нужно было как можно быстрее избавить его от этой напасти.
— Что ж, — рассудительно проговорил Уильям, — заведение тут неплохое. А возвращаться домой затемно да по холоду не очень-то приятно. Так что лучше нам остаться на ночь здесь. — И он заговорщицки подмигнул Гарри.
— Вы очень удачно выбрали эпиграф к своей поэме про Венеру, — сказал Чепмен, переводя разговор в другое русло, и тут же громко и с выражением процитировал нараспев:
Пусть низкопробным низкие любуются; меня ж
К Кастальскому ключу ведет прекрасный Аполлон.
Затем он рыгнул, отхлебнул немного вина и продолжал:
— Не знаю, можно ли человеку развивать сразу две стороны своего писательского таланта. На мой взгляд, одна непременно подчинит себе другую.
— Возможно, лучшая из них возьмет верх над той, что хуже, — отозвался Уильям. Гарри же по-прежнему не сводил глаз с молодой трактирщицы. — Что ж,
— продолжал Уильям, обращаясь к Чепмену, — рад, что хотя бы эпиграф пришелся вам по душе.
— Ну что вы, остальное сочинение тоже очень недурно. Чего стоят одни зарисовки деревенской жизни! У каждого из нас свой путь, не похожий на все остальные. Мы должны работать в меру своих сил и умения, памятуя при этом о Божественной природе таланта. — Затем он снова хлебнул вина и, не утирая губ, продекламировал:
Вы, души, — узницы в темнице плоти, Из чаши муз вы никогда не пьете.
Так не дерзайте петь, не заглянув В бездонный тот источник…
— Предлагаю испить из чаши муз, — сказал Уильям.
— Выпьем же за ее величество Ночь, — отозвался Чепмен, поднимая свою почти пустую кружку. — Ночь — вот моя госпожа и моя муза, И за нее я пью!
— И я тоже пью за нее, — печально вздохнул Гарри, измученная душа которого томилась от плотского желания.
— Скоро пойдем спать, уже не долго осталось, — с улыбкой пообещал Уилл.
На следующее утро они отправились обратно, в Холборн. Ярко светило солнце, с голых ветвей деревьев свисали обрывки легкой серебристой паутины. По дороге молодые люди разговаривали, и их дыхание становилось облачками пара, словно это был призрак их речи.
— Что же, — сказал Уильям, — я знал, что для мужчины постарше это не составит большого труда. Тут главное — опыт. Женщины всегда тянутся к опытным мужчинам, они распознают их по взгляду.
Гарри поглядел на него с недоверием, а потом вдруг ужаснулся.
— Нет! Ты не мог! Дверь в ее комнату была заперта… — Он побледнел. — Нет, нет, нет, ты шутишь!..
— Для тебя она была заперта, это точно. А я хоть и храпел, но на самом деле не спал, а только притворялся спящим. Ведь, в конце концов, я актер.
— Но ты не мог! Она не впускает к себе никого из мужчин!
— Я вышел, когда ты крепко спал.
— Я не спал. Я вообще, если хочешь знать, за всю ночь почти глаз не сомкнул. Я подумал, что ты идешь по нужде.
Нет, только не на этот раз. Всего полчаса внизу, в тишине, перед очагом, в котором тлели угли.
— Ну что ты, это было совсем нетрудно. Я постучал, она спросила, кто там, а я ответил, что это я, граф Саутгемптон, тот мужчина, что постарше и с лысиной. Она тут же отворила. Ах, какое блаженство! Что за нежные ласки и гладкая белая кожа…
— Нет, нет, ты лжешь!
— Как будет угодно вашей милости. Что ж, я показал тебе пример. Все, что от тебя требуется, это всего-навсего ему последовать.
Что ни говори, а он преподал хороший урок этому сопливому щенку.
ГЛАВА 4
— «…Только доказательства Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет Вами принято. То, что я создал, принадлежит Вам; то, что мне предстоит создать, тоже Ваше, как часть того целого, которое безоговорочно отдано Вам…»
Гарри закончил читать вслух.
— А как же Чепмен? — спросил Уильям.
— Чепмен может засунуть свои умелые стихи в отхожее место. Это даже гениальнее «Венеры». Никогда не думал, что такое возможно, но это действительно так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36