— А луки татарские хороши, мы вчерась пробовали с Ермолой. Бьют на триста шагов — насквозь!— Михайло Олелькович едет? — спросил кто-то из житьих.— Едет. В ноябре ладитце быть.— Киевский князь?— Брат киевского князя. Он из Ольгердовичей, крещеный, греческой веры. Ольгердовичи — они все православные.— Все одно, не выстоять одним противу Москвы, хоть и с Олельковичем!— А Шуйского куда пихнули?— Шуйский на Двину уехал, неспокойно там.— М-да, стало, дело без нас уже движетце!— С Москвой ежели… Такое вместе со стариками надо бы решать…— И еще узнать, что Захария Овин думает!— Что вы к Захарию привязались! — вступился Берденев. — Захарий Григорьевич думает, что и все. Кому под Москву охота!— Старики у матери соберутся на днях, — вновь подал голос Дмитрий Борецкий. — Мы уже не дети, у самих дети растут! Половина из вас посадники. Ваши суд и власть. И то вспомните, когда Онцифор Лукич дал городу новый устав, он и сам отступился посадничества, и другие старики отступились. Молодежь стала у кормила власти.— Тому уж боле ста лет! А нынь, кто умен, давно свои вотчины под Торжком да Бежичами московским боярам попродали…— Он дело говорит! Старики иные уж в домовину глядят, а нам жить!— Старики, однако, поводья из рук не выпустили, нам не передали, возразил, пожав плечами, красавец Юрий.— Старики не выдадут! — вспыхнул Савелков, распаляясь. — Казимер герой! Богдана не свернешь! Офонас Груз — старчище кремень и Тимофей не хуже! Лошинский? Пенков? Берденев? Самсоновы? Федоров? Все с нами! выкрикивал он знакомые каждому имена. — Захарья Овин, этот, не во гнев сказать… Но и тот за свое встанет! Да в плотниках один Иван Лукинич чего стоит! Славлян испугались? И славляне тоже здесь! Своеземцев, покажись! И на Славне-то один Исаак Семенович к Москве тянет!— Жаль вот Яков Игнатьич умер, был мужик, каких мало! — вздохнули в толпе.— Дмитрия Васильича Глухова, вот кого жаль!— Василий Степаныч, Своеземцева батька, до схимы, самый был светлый ум в Новом Городе. При нем бы и Славна не шаталась!— Самсона Иваныча не забудьте еще, господа!— С Москвы пишут про нас: люди молодые, остались без родителей, наставить некому, — насмешливо подал голос Губа-Селезнев.— Не ведают, мол, как и кланятьце Москве! — поддержал Федор Борецкий.— А и верно, други, почитай, у половины у нас отцов нету! Ты, Савелков, да Дмитрий с Федором, да Гриша Тучин, да Михайловы, да Селезневы…— Седем-ко мы, братцы, подумаем, подумаем да пригорюнимся, научить-то нас бедных, некому!— Московского князя Ивана приложи, тоже двадцати летов без отца осталсе!Шутка не получилась. Двое-трое расхмылились при имени Ивана, но по лицам прочих пробежала тень: «Выдержим ле?»Подошла решительная минута. Василий Селезнев оборотился к Дмитрию Борецкому, и все посмотрели на Дмитрия. Так в старинах, что поют гусляры на пирах, в бою богатырском, герой посылает слугу своего расправиться со слабыми супротивниками, но в поединок на главного ворога выезжает сам.Борецкий обвел очами молодые задорные лица новгородской господы: великих бояр, иных еще безбородых, детей посадничьих, тысяцких, избранных житьих, молвил негромко и значительно:— Други! Я собрал вас вот зачем. Кто знает — знает, а прочие слушайте. Князь нам нужен, без него не обойтись. Но какой? Исстари Новгород был волен во князьях, приглашал, кого любо, а нелюбым говорил:«Ступай, княже, мы сами по себе, а ты сам по себе». Так было?— Так!— Так-то так…— Постой. Что мы видели от великих князей московских? Дмитрий Иваныч Донской, когда Тохтамышу Москву подарил, явился с ратью за серебром.Гневен был, что наши молодые люди на Волгу ходили, татар побили-пограбили.Не так? Василий Дмитрич вознамерился Заволочье отъять. Кабы не разбили его наши деды-прадеды на Двине, конец был бы Новугороду.— Били-то вятичей да устюжан!— И москвичей били в те поры, Олфим.— Стойте, господа, пусть Борецкий скажет!Дмитрий перемолчал говорку, вновь повел речь:— Теперь глаза колют нам литовским митрополитом да в союзе с латинами винят! Вера, говорят, одна у нас и Москвы. А когда Витовт, католик, взметную грамоту Новугороду послал, Василий Дмитрич с ним был заодно, противу своих, православных! Добро, татары Витовта укоротили на Вороскле.Василий Василич Темный дважды на Новгород войною ходил, черного бора требовать да окупы брать. Тоже татар братьями считал, за что и ослепили!Двести тысяч выплатил Орде за себя, всю русскую землю запустошил! А с нас требовал княжчин? Худо ему пришлось от Юрьевичей, так все обещал отдать, что московские князья заяли волостей новгородских. А когда ваши на развод земель поехали, так не прислал своих бояр и сам ничего не отдал! А в порубежных делах новугородских чему помог? Со Свеей сами уряжались, с немцами тоже без него. А наместники княжьи куда смотрят? Только бы суд у нас отнять! Давно уже служилых князей берем из Литвы или ежели кто ушел от великого князя, как Чарторыйский да как наш Василий Василич Шуйский, те лишь и служат Новугороду! Иван сесть не успел, за то ж принялся! Владыка Иона ездил к нему, хлопотал, ничего не выхлопотал. В Литву в ту пору посылывали, как только и приутих…Все это было уже известно, и в зубах навязло, и уже загудели нетерпеливые, но тут Борецкий возвысил голос:— Так зачем нам московские наместники на Городце?! Казимир, король литовский, давно предлагает взять своих и оборонить нас от московского князя!Многие знали, другие догадывались, да и собраны были те, кому можно сказать, и все-таки сказанное, наконец, впрямь, в открытую, ошеломило.— Стой, не понял, так что, вовсе порвать с Москвой?— Совсем?! Постой, в голове не умещаетце…— Так вольны ли мы во князьях?!Начался шум. Дмитрий замолк. Вместо него скоро вновь заговорил Василий:— В пятьдесят втором году, в пятьдесят ли третьем король Казимир сам предлагал принять его наместников на Городище. Отцы наши на то не пошли.— Страшно и Литве поддатьце!— А не страшнее Москвы. Там все нестроения — нам на руку!— Не знаешь ты ляхов!— Опять, в семидесятом, восемь лет назад, сами же ездили в Литву, к королю, и Ивана Можайского звали!— Так на чем не сошлись?— Дак умирились в ту пору с московским князем!— А не стоило! Иван только еще сел, сила-то не в руках была.— Ну и нажили бы мы войну с Москвой восемь лет назад! Небось Басенок, да Стрига, да Федор Давыдович не дети и тогда были! Сам он, что ль, рати водит?— Решайте, господа. Без вас не решится, а с вами совершится. Что постановим, то и будет!— Католическим попам надо запретить к нам соватьце! — подал голос славенский посадник Никита Федоров.— Обговорено уже! — отозвался Еремей Сухощек, чей голос в делах веры, как приближенного самого архиепископа, был важнее прочих.— И церкви свои чтоб не строили!— И это тож.— Совсем с Русью рвать…— Смоленщина, да Брянщина, да Киевская Украина, да Волынь, да Полоцкая земля — тоже Русь! — значительно возразил Еремей.— Русь-то Русь, да под ляхами. Там, слышно, стали православных больно уж утеснять ноне. Как бы не ошибитьце!— Ошибемся, сошлем литовских наместников с Городца. Воля наша.Договор по-старому — на всей воле новгородской!— Ну, кто присягнет? Неревляне все ли согласны? Григорий, как ты?Тучин хмуро пожал плечами:— Уже ведь говорили! Одним нам с Москвой не сладить. Но вот только: должны ли мы с нею слаживать?— Опеть!— Дак что, и лапки вверх? У тебя самого земли на Двины!— Вот именно. По землям — надо решиться, а по разуму — не знаю…Словом, я — «за».— Ты, Пенков?— И я тоже.— А ты, Григорий Михайлович?— Я — как мир, как все.— Иван?— Мы с братом заедино.— Житьи согласны? Кто скажет?— Ефим Ревшин!— Говори, Ефим!Ефим круто свел брови.— Нас в Новом Городи до двух тысяч, в одном Неревском конци боле четырех сотен семей! За всех не скажем. То — вечу решать. Иным и страшно покажет. Однако в ляшской земли тамошние дворяна в сейме больше власти имеют, чем мы тут!— Об этом уже толковали, Ефим!— Толковали досыти, дотолковатьце не пришлось! Добро бы хоть сотские из наших выбирались!— И об этом говорка была.— Была-то была! — упрямо возразил Ефим, и прочие житьи теснее подошли к нему, подбадривая товарища. — Да толку? Феофилат Захарьин против, Овин против, Яков Короб против! Ищо не всех и назвал…— Судная грамота изменена в вашу пользу!— Дак ее Московской князь менял! — раздались сразу несколько голосов.— А земли отберут?Ефим исподлобья глядел на Селезнева.— По землям решать, как Тучин сказал, дак и мы согласны! А только чтоб в суде наших не утесняли!— И в Совете надоть нашим быть! — подхватил Роман Толстой.— Про Совет погоди! — остановил его Ефим. — Может, нам и свой совет нужен, от житьих, об этом сейчас все одно не сговорим!— Ладно, пущай плотничана про себя скажут!Григорий Берденев, сын плотницкого тысяцкого, пожал плечами:— Уже говорено! Присягать надоть!— Житьи пусть говорят!— Мы — тож!— Мы — как Арзубьев!— Киприян кого хошь уговорит.— Только и про то, что Ефим молвил, помнить надоть!— Григорий Киприяныч, ты в одно с отцом?— Я и с Ефимом Ревшиным в одно! Ну, однако, батя с Марфой Ивановной вместях думали. А наши земли тоже на Двины.— Что Славна скажет?Олферий Иваныч решительно выступил вперед. У зятя Борецкого был такой же, как у родителя, Немира, задиристый норов и тот же крутой лоб, толкачом, и нос отцов, большой и горбатый.— О чем спорим? Сто лет воюем с Москвой! Пора уразуметь, кто нам главный ворог!Но взгляды оборотились на Своеземцева. От него, а не от Олферия, зависело сейчас, что решит Славна.Он стоял бледный, и в голове проносилось: «Да минет меня чаша сия!»Почему нет отца? Такого важного, уже не от мира сего, в последние годы, когда он постригся и стал иноком Варлаамом у себя, в Важском монастыре…И все-таки близкого, родного, кого можно было спросить в трудный час! Со дня смерти отца скоро год, а все непривычно без него, и теперь, теперь!Так он нужен в этот час, в этот миг! «Отче, просвети меня!»— Я вместе с вами… — сказал Иван тихо, одними губами.Стали опрашивать пруссов — бояр с Прусской улицы и с Чудинцевой: от Загородья и Людина конца. Мнения опять разошлись, кто-то предложил жеребьи.— Нет, други! — возразил Селезнев. — Дело такое всем надо решать и уж вместе быть до конца! За каждой вашей головой, господа посадники, сто голов житьих да тысяча черного народа!— Ты, Юрий, за мать ответишь?Красавец прищурился:— Она сама за себя ответит! Уговора не было, за стариков решать. Я как все.Опять стали обсуждать ряд с Казимиром. Заметно было, что владельцы двинских земель соглашались охотнее тех, чьи владения лежали близ и южнее Новгорода: в Деревской волости, в Бежецкой, Ржевской и Яжелбицкой сотнях, в Заборовье или под Торжком. Еще и по родителям разделились. Младшие Грузы, сыновья Офонаса и Кузьмы, вовсе не спорили. Семен, племянник Александра Самсонова, колебался больше всех. Долго перекорялись Телятевы, выясняя, как и что постановлено с королем Казимиром.Борецкий с Селезневым знали, что делали, когда собирали одну боярскую молодежь. Здесь решать приходилось самим — уже не спрячешься за широкую спину родителя, не увильнешь под мнение старших.И когда наконец решили, то по древнему, полузабытому обычаю вынесли меч и на обнаженном клинке принесли клятву — стоять заедино.И словно повзрослели все после принятого решения. Пусть оно было не окончательным: что еще скажут старики, как решит вече, которое в этом случае легко может выйти из повиновения и поворотить все наоборот… Да и не сегодня это началось, еще Витовт полвека назад набивался в Великие князья Господину Новгороду. И с Иваном не сегодня завязалась борьба, восьмой год тянется: и за Псков, и против Пскова, и посылали, и пересылывали, и мирились, каждый стоя на своем. А вот и подошло. И час пробил. Как удержат изнеженные руки мечи, как пойдут атласные кони под ливнем стрел? Какова-то еще и она будет — воля литовская?— Эх, мужики, скучливо живем, песню! — вывел всех из задумчивости Иван Савелков.Олена Борецкая тут как тут — внесла домру и гусли. Старательно не замечая Григория Тучина, подала гусли Савелкову. Тот перебрал струны, кивнул Олфиму:— Ну-ко, подыграй!Олфим наладил домру. Складным строем зарокотали струны.— Павел, веди передом! — крикнул Савелков Телятеву.Iй ты поле, ты полюшко чистое, Iолодецкая воля моя!A лад, строго подняли песню голоса.— Хорошо поют! — уронил Еремей, подходя.— Эту сложили, еще когда на Волгу ходили наши, сто лет песне! пояснил Иван.Хор звучал, почти как церковный, торжественно.— Плавашь голосом-то! — вполголоса снедовольничал Никита, слушая Ефима Ревшина.— Ну, тут и надо так, не строго в лад! — защитил певца Савелков. Это был новый пошиб, к нему еще не привыкли.— А красиво получаетце! — сдался критик, присоединяясь к хору.От песни эти разодетые щеголи стали проще, понятнее. Весь отдаваясь напеву, Павел вел хор за собой. Дмитрий вторил задумчиво, утупя очи. Федор пел старательно, глядючи вперед себя, порою хмурился, словно угрожая кому-то…Все эти богачи, молодые посадники, которым власть и волости достались без борьбы, без трудов, от отцов, дедов, прадедов, устроивших так, что каждый боярин великий становился посадником в Новом Городе или тысяцким, а уж сотским — чуть ли не от рождения, сейчас забыли на час про свою спесь, ссоры да свары, и с песней пришла к ним тенью удаль древняя — тех времен, когда власть и почесть еще брались в бою, доставались лучшим, достойнейшим, удаль молодецких походов на Низ, на Волгу, «без слова новгородского», в стремительных долгоносых ушкуях.Ах, давно отлетела та слава! И Александр Обакунович, герой Волги, сто лет как пал костью в первом же суступе, в бою с тверичами под Торжком, и бежали с полей новгородские рати… Что содеялось с силою новгородскою? Да уж и так ли мудры были прадеды, что забрали и власть, и суд, и право в одни свои руки и холеные руки внучат? Кто побеждал в древних битвах, разил суздальцев под Новым Городом, шел босой и побеждал на Липице, кто выстоял на Чудском и у стен Раковора?А, поди, знай! Давно было! Не вспомнить. Мы же и побеждали, кому ж еще! На том стоим!Iй ты Волга, ты мать широкая, Iолодецкая воля моя-а-а!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70