— Санька! Санька!! — вдруг закричала Аля, вскакивая со скамейки. — Я совсем забыла сказать: покорми, пожалуйста, моего кота. Он там уже, наверное, совсем озверел без еды.«Как я могла забыть о своем коте? Не иначе как яд вызвал провал в памяти… а ведь мы в ответе за тех, кого приручили», — подумала Алиса. Она засунула руку в карман и достала связку ключей.— Купи ему кусочки рыбы в желе «Вискас», он их страшно любит. Я тебе потом деньги отдам.— Натурой отдашь, — усмехнулся Борщ, взял ключи и повернулся, чтобы уходить.— Борщ, — еще раз закричала Аля, когда Александр уже был у машины, — ты мое единственное спасение от больничной еды! Спасибо тебе! И твоей маме тоже спасибо!— Я ей передам, — пообещал Борщ. Машина упруго качнулась, когда Александр сел за руль, беззвучно завелась и с тихим шелестом выехала за ворота.«Кто же он такой? И что он столько лет делает у нас в институте?» — в тысячный раз подумала девушка, вернувшись на лавку. Но думать об этом было все равно что размышлять о пределах Вселенной.
Несмотря на то что воображение у Тигринского отсутствовало, замещенное набором рефлексов, он начал всерьез волноваться за свою жизнь.«А жива ли Невская вообще?» — задумался он на четвертые сутки и, связав простыни, попытался спуститься с балкона квартиры Али на балкон девятого этажа, но вид вниз был столь убедительным, что Стас с первым же порывом ветра в ужасе заполз обратно. Вечером того же дня он почувствовал жуткий, невыносимый голод. Казбич мрачно лежал на подоконнике. Его шерсть поникла и свалялась.«Съесть кота, что ли?» — подумал Стас, в который раз обшаривая квартиру в поисках съестного.Отчаявшись, Тигринский принялся сочинять записки с криками о помощи, сворачивать их в трубочки и бросать за окно. Но кто же будет поднимать с земли бумажки и читать их? Стасу и в голову не приходило, что вынужденное заточение спасает ему жизнь, так как человек, который хотел его убить, в этот самый момент бегал по городу в поисках Тигринского, а тот как сквозь землю провалился. Этот человек, разумеется, не мог знать, что Стас живет в квартире у Али, но даже если бы он это знал, металлическая дверь надежно защищала аспиранта от каких-либо посягательств на его жизнь и здоровье.
— Наташенька, может, вам чайку сделать? — с чувством прошептал практикант, блестя круглыми стеклами очков. Никогда еще он не видел такой красивой девушки и теперь не упускал ни одной возможности побыть с ней рядом. У него даже ноги начинали потеть, когда он заходил в палату к Наташе Куницыной и видел длинные, роскошные, почти белые ее волосы и тонкое, худощавое лицо с красивыми бровями, слегка приподнятыми вверх, и пухлые губы, улыбающиеся только одной стороной, пока вторая половина лица была печальной, как у Пьеро…— Спасибо, Сережа, принеси, если тебе не трудно, — согласилась девушка. Ее шея все еще сильно болела, а еще сильнее болели ребра. Но едва Наташа вспоминала, какое лицо было у Стручкова, когда она атаковала его зонтиком и как колошматила перевозбудившегося профессора, губы сами собой расплывались в улыбке. Правда, Стручков тоже оказался крепким бойцом, поэтому в долгу не остался.— Вы теперь в жизни не защититесь! Я всем расскажу, чем вы занимались с вашим научным руководителем! — визжал Стручков, пытаясь огреть Наташу по голове синим дисковым телефонным аппаратом.Любимый руководитель, проведший трое суток в реанимации, сейчас переехал в соседнюю палату, и вокруг него хлопотала жена, а потом бежала в реанимацию к Лиле, состояние которой оставалось стабильно тяжелым и не было никакого просвета.К Наташе не приходил никто: мать больше не появлялась, подруг у девушки не было, а Барщевский вычеркнул ее из своей жизни и сердца. Один раз рано утром в окно палаты поскребся Наташин папа, который очень боялся свою супругу и был законченным, забитым подкаблучником, поэтому он отправился к дочери тайком под видом рыбалки. Наверно, маскарад не удался, потому что больше папа к Наташе не приходил. Впрочем, ее это не очень расстраивало, гораздо сильнее угнетала перспектива неизбежного возвращения к родителям. Мысль о жизни, в которой мать диктует Наташе свою волю и получает глубокое удовлетворение от возможности навязать свои решения, продиктованные мелочными прихотями, а никак не интересами дочери, была невыносима.Для матери она не человек со своими целями и интересами и своей жизнью, а кусок мяса, предмет обстановки, с которым можно делать все, что угодно. Почему-то только сейчас стало Наташе ясно, что не было у нее в семье никогда ни любви, ни уважения, ни поддержки. Одна видимость, лицемерие и больная психика матери, истерички, болезненно зависимой от мнения соседей и делающей все, чтобы быть хорошей в глазах посторонних и страшной мегерой — с домашними. Девушка поняла, что никогда и ни за что не вернется в родительский дом. Она лежала на кровати, смотрела в окно и чувствовала, как злость, возмущение и обида заполняют ее до краев, как сжимаются пальцы, как хочется закричать, заплакать и найти кого-то, кому она была бы нужна и кто бы ее любил.
Машина плавно и быстро летела по проспекту, потом подъехала к обочине и остановилась. Барщевский заглушил двигатель, взял телефон и набрал номер. Ему ответили почти сразу же.— Ну что там? Как дела? — спросил Александр. Его голос звучал тепло и нежно.— Все так же, — ответила женщина. — Пока ничего непонятно.— Мне тоже непонятно, — признался он. — Я сейчас еду на работу.— На какую именно? — улыбнулась женщина в трубку.— В институт, — засмеялся Барщевский. — Пока все не закончится, это моя работа.— Спасибо, — это было сказано сдержанно, но Александр прекрасно понимал, что он действительно нужен.— Я скоро буду. Пока, я люблю тебя, будь предельно осторожна, — быстро сказал он и нажал на отбой, потом вновь завел машину, выехал на проспект и поехал в сторону НИИ географии.
Наташа заснула, ей снились кошмары: за ней гнался Стручков и бил по голове телефоном. Она проснулась и поняла, что голос Игоря Григорьевича действительно хорошо слышен через стену — профессор капризничал и требовал марципан в шоколаде и раков с пивом. Суп он есть отказывался. То и дело до Наташи долетало его возмущенное ворчание, и только когда к Стручкову заходил врач, профессор замолкал и начинал тихо и жалобно стонать. Наташа думала, что Игорь Григорьевич, как и его дочь, лежащая в реанимации, обладает выдающимся актерским талантом. Стукнула дверь, в палату вошел Виталий Викторович, подошел к Наташе и посмотрел на нее. Наташа повернула голову, встретилась с ним глазами, и вдруг ее сердце упало вниз и замерло, а потом начало стучать часто-часто.— Посмотрим… — сухо проговорил доктор, обнажая Наташину грудь и аккуратно ощупывая ее больные ребра.Наташа лежала ни жива ни мертва. В болезни, в тяжелых размышлениях о родителях, маясь от боли и неприятных уколов, девушка сама не заметила, как сильно привязалась к доктору, все нетерпеливее ждала его визитов. Совершенно неожиданно для себя Наташа влюбилась.Вечером поднялся ветер, пошел дождь и в палатах сразу стало холодно. По этажу гулял сквозняк, в палате Али, расположенной на первом этаже, таинственно шевелились занавески. Тараканы — и те спрятались и не бегали по стенам, и даже за трубой не было видно их торопливого мельтешения. Капли и ветви деревьев били прямо в окна, которые администрация все планировала закрыть решетками, но руки так и не дошли. Свет фонаря, обычно яркий, почти скрылся за пеленой дождя. Часов около пяти к Але зашла Наташа, сказала, что ей разрешили вставать, пожаловалась на Стручкова, на жизнь и больные ребра. Девушки попили чая с ликером, купленным в магазине за углом больницы, причем Наташа, которая сидела на Алиной кровати, поджав под себя длинные худые ноги, еще и подсластила это пойло. Неожиданное чувство к Виталию Викторовичу сбивало ее с толку, Наташе не хотелось оставаться одной, а Марина, с которой она иногда разговаривала «за жизнь», ушла в гости в другое отделение. В Алиной палате было пусто и гулко, две свободные кровати были аккуратно застелены казенными покрывалами, железные пружинные сетки сиротливо провисали почти до самого пола. Соседку Алисы, отравившуюся грибами, собранными возле автозаправки, утром выписали, и девушка осталась одна в большой неуютной комнате. Дождь шумел так сильно, что было плохо слышно друг друга.— Послушай, Алька, — наконец собралась с духом Наташа, — можно я у тебя немного поживу? Пока не найду другую работу и не сниму квартиру?— Можно, — кивнула Аля. — Если у тебя, конечно, нет аллергии на кошачью шерсть.— Нету. У меня ни на что нет аллергии. Только на маму.— А-а, про твою маменьку я слышала и даже однажды мельком видела, дама она решительная. Не волнуйся, все будет нормально.— Конечно.Наташа сделала глоток чая с ликером и пошевелила большим пальцем ноги. Ветер изменил направление и теперь дул прямо в окно, завывая.— Что ты думаешь по поводу того, что Лилька впала в кому? — спросила Наташа, наблюдая за движением своего пальца. — Мне совершенно непонятно, кто мог это сделать. И, главное, пытались и тебя с Эммой Никитичной отравить… Или это просто пищевое отравление? Например, грибочками…Аля покачала головой:— Эта дрянь, которой мы отравились, вызывает остановку дыхания. Грибы, насколько я знаю, так быстро не действуют, а Лилька захрипела и упала на пол сразу же после того, как выпила вина. И еще одно: от вина шел какой-то необычный запах, и я убеждена, что он мне знаком, но не помню откуда…Наташа подняла голову от чашки и внимательно посмотрела на Алису.— А на что похож запах? — спросила она.— Ни на что. Это особенный запах какой-то, — быстро ответила Аля. — Кстати, ходят слухи, что Лилька очень плоха, она все время под капельницей и на искусственной вентиляции легких. Ее вовремя привезли в больницу, еще с десяток минут — и было бы поздно. То есть я надеюсь, что вовремя, потому что некоторые говорят, что все-таки поздно и Лильке уже не выкарабкаться.Наташа помешала свое пойло ложечкой и отпила еще немного. Ветер выл и бил в окно.— Алька, посмотри на это с другой стороны. Вы могли поесть грибочков или еще какой-то несвежей или недоброкачественной еды, потом прошло какое-то время и яд начал действовать. В этот момент вы пили вино, поэтому решили, что отрава была в бокалах. А на самом деле — яд вы съели чуть раньше. Насчет запаха — ты уверена, что знаешь, как пахло средство для мытья посуды, которым мыли тарелки и стаканы? Кстати, запах был приятным или нет?— Скорее приятным. Но очень странным.— Это вполне может быть аромат какого-нибудь жидкого мыла, я тебя уверяю. Кстати, ты знаешь, есть такие яды, которые действуют не на всех. Кто-то откидывает копытца, а кому-то ничего не делается. От генетики зависит. Так мексиканские индейцы выбирали себе шаманов — давали выпить настой ядовитого кактуса. Если человек умер — он на роль шамана не подходит, ну а выжил — пожалуйста, колдуй себе.«Вот еще свалился Пинкертон на мою голову», — вяло подумала Аля. Она устала, думать не хотелось, Алиса и так целый день провела в раздумьях, которые, увы, не помогли ей сделать хоть сколько-нибудь стоящих выводов.— Налей лучше мне еще ликерчика, — сказала она Наташе.Девушка вылила в кружку Невской остатки из бутылки и допила свой чай. В приоткрытую дверь Наташа увидела, как мимо палаты прошел Виталий Викторович, и ее сердце быстро забилось. Светлый образ доктора в белом халате маячил перед ее внутренним взором, напоминая мальчишку, за спиной которого Наташа сидела в десятом классе. У мальчишки были волнистые волосы, желтые глаза и большой капризный рот. Он был дивно хорош и к тому же отличник. Наташа была влюблена в него целых три года, пока он не поступил в университет и не женился на крупной жгучей брюнетке с красивой фамилией Гордеева. Безутешная Наташа утешилась в объятиях подруги Светы Орловой. Света предпочитала девушек, Наташа — временно — тоже. Но доктор, вправлявший Наташе ребра, был весьма похож на ее юношескую любовь, поэтому и сразил ее, хотя она и не сразу это поняла.— Мучаешься из-за Борща-то? Переживаешь? — спросила Аля Наташу, проследив ее взгляд и неверно его истолковав.— Нет, как ни странно. Все-таки Барщевский немного не в моем вкусе. Излишне прямолинеен. И Кафку не читал.Аля кивнула, хотя на самом деле совершенно не понимала, как можно не любить Борща за то, что он не читал Кафку.Сквозняк усилился, потом затих: по коридору ходили люди, открывали и закрывали двери. Было зябко и мрачно, по углам притаились темно-серые, со странным зеленоватым отливом тени.— Алька, — проговорила Наташа, глядя в окно, — ты не находишь, что обстановка в этой больнице до жути напоминает наш институт? Такое же запустение, холод и сырость?— Я думаю, что сейчас во всех казенных заведениях так. На ремонт денег нет, а осенью везде сыро, — отозвалась Аля, удобно устраиваясь на подушке. Хотелось есть, липкая сладость только раззадорила аппетит.«А Казбич мой уже почти четыре дня голодает», — ощутила Аля острый укор совести.Дверь отворилась, и в комнату вошел практикант в круглых очках.— Секретничаете? — радостно воскликнул он, увидев Наташу. — А про процедуры забыли небось?— Что, опять надо делать укол? — прошипела она недовольно, вдела ноги в серые больничные тапки и поплелась в процедурную.На пороге она повернулась.— Алька, пока! И будь… осторожна, — сказала Наташа и вышла в коридор. Практикант бодро поскакал за ней. Уже третьи сутки он колол Наташе физраствор только для того, чтобы полюбоваться на ее белую тощую задницу, вызывавшую у него чувство, близкое к экстазу. Аля залпом допила чай с ликером и упала на кровать. Иногда ей нравилось, что к ней в палату так никого и не подселили.«Интересно, почему Наташа сказала, что обстановка в больнице чем-то напоминает наш институт? Только ли отсутствием ремонта?» — подумала Алиса, закрыла глаза и провалилась в сон.Когда в замке послышалось шевеление ключа, Тигринский чуть с ума не сошел от радости.— Аля! — закричал он, прыгая возле двери в семейных трусах в мелкий цветочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21