Сергей Довлатов: «Филиал»

Сергей Довлатов
Филиал



Сергей ДовлатовФилиал * * * Мама говорит, что когда-то я просыпался с улыбкой на лице. Было это, надо полагать, году в сорок третьем. Представляете себе: кругом война, бомбардировщики, эвакуация, а я лежу и улыбаюсь…Сейчас все по-другому. Вот уже лет двадцать я просыпаюсь с отвратительной гримасой на запущенной физиономии.Напротив моего окна светящаяся вывеска – «Колониальный банк». Неоновые буквы вздрагивают и расплываются. Светает.Хозяйка ланчонета миссис Боно с грохотом поднимает железную решетку.Из мрака выплывает наш арабский пуфик, детские качели, шаткое трюмо…Бонжур, мадемуазель Трюмо! Привет, сеньор Качелли! Здравствуйте, геноссе Пуфф!Мне пора. Я – радиожурналист. Точнее – анкермен, ведущий. Мы вещаем на Россию. Радиостанция «Третья волна». Программа "События и люди ". Наша контора расположена в центре Манхеттена.В России ускорение и перестройка. Там печатают Набокова и Ходасевича. Там открывают частные кафе. Там выступает рок-группа «Динозавры». Однако нас продолжают глушить. В том числе и мой не очень звонкий баритон. Говорят, на это расходуются большие деньги.У меня есть идея – глушить нас с помощью все тех же "Динозавров ". Как говорится, волки сыты и овцы целы.Я спешу. Солдатский завтрак: чашка кофе, «Голуаз» без фильтра. Плюс заголовки утренних газет:«Еще один заложник… Обстреляли базу террористов… Тим О'Коннор добивается переизбрания в Сенат…»Впрочем, нас это волнует мало. Наша тема – Россия и ее будущее. С прошлым все ясно. С настоящим – тем более: живем в эпоху динозавров. А вот насчет будущего есть разные мнения. Многие даже считают, что будущее наше, как у раков, – позади.Час в нью-йоркском сабвее. Ежедневная психологическая гимнастика. Школа выдержки, юмора, демократии и гуманизма, Что-то вроде Ноева ковчега.Здесь самые толстозадые в мире полицейские. Самые безликие менеджеры и клерки. Самые темпераментные глухонемые. Самые шумные подростки. Самые вежливые бандиты и грабители.Здесь вас могут ограбить. Однако дверью перед вашей физиономией не хлопнут. А это, я считаю, главное.Радио «Третья волна» помещается на углу Сорок девятой и Лексингтон. Мы занимаем целый этаж гигантского небоскреба «Корвет». Под нами – холл, кафе, табачный магазин, фотолаборатория.Здесь всегда прогуливаются двое охранников, белый и черный. С белым я здороваюсь, как равный, а перед черным немного заискиваю. Видно, я демократ.На радио я сотрудничаю уже десять лет. В первые же дни начальник Барри Тарасович объяснил мне:– Я не говорю вам – что писать. Я только скажу вам – чего мы писать категорически не должны. Мы не должны писать, что религиозное возрождение с каждым годом ширится. Что социалистическая экономика переживает острый кризис. И так далее. Все это мы писали сорок лет. За это время у нас сменилось четырнадцать главных редакторов. А социалистическая экономика все еще жива.– Но она действительно переживает кризис.– Значит, кризис – явление стабильное. Упадок вообще стабильнее прогресса.– Учту.Барри Тарасович продолжал:– Не пишите, что Москва исступленно бряцает оружием. Что кремлевские геронтократы держат склеротический палец…Я перебил его:– На спусковом крючке войны?– Откуда вы знаете?– Я десять лет писал это в советских газетах.– О кремлевских геронтократах?– Нет, о ястребах из Пентагона.Иногда меня посещают такие фантазии. Закончилась война. Америка капитулировала. Русские пришли в Нью-Йорк. Открыли здесь свою комендатуру.Пришлось им наконец решать, что делать с эмигрантами. С учеными, писателями, журналистами, которые занимались антисоветской деятельностью.Вызвал нас комендант и говорит:– Вы, наверное, ожидаете смертной казни? И вы ее действительно заслуживаете. Лично я собственными руками шлепнул бы вас у первого забора. Но это слишком дорогое удовольствие. Не могу я себе этого позволить! Кого я посажу на ваше место? Где я возьму других таких отчаянных прохвостов? Воспитывать их заново – мы не располагаем такими средствами. Это потребует слишком много времени и денег… Поэтому слушайте! Смирно, мать вашу за ногу! Ты, Куроедов, был советским философом. Затем стал антисоветским философом. Теперь опять будешь советским философом. Понял?– Слушаюсь! – отвечает Куроедов.– Ты, Левин, был советским писателем. Затем стал антисоветским писателем. Теперь опять будешь советским писателем. Ясно?– Слушаюсь! – отвечает Левин.– Ты, Далматов, был советским журналистом. Затем стал антисоветским журналистом. Теперь опять будешь советским журналистом. Не возражаешь?– Слушаюсь! – отвечает Далматов.– А сейчас, – говорит, – вон отсюда! И помните, что завтра на работу!Радио «Третья волна» – это четырнадцать кабинетов, два общих зала, пять студий, библиотека и лаборатория. Плюс коридор, отдел доставки, техническая мастерская и хранилище радиоаппаратуры.Кабинеты предназначены для штатных сотрудников. Общие залы, разделенные перегородками, для внештатных. Здесь же работают секретари и машинистки. В особых нишах – телетайп, селектор и копировальное устройство.Есть специальная комната для вахтера.В Союзе о нашей радиостанции пишут брошюры и книги. Десяток таких изданий есть в редакционной библиотеке:«Паутина лжи», «Технология ненависти», «Мастера дезинформации», «Под сенью ФБР», "Там, за железной дверью ". И так далее.Кстати, дверь у нас стеклянная. Выходит на лестничную площадку. У двери сидит мисс филлипс и вяжет.В брошюрах нашу радиостанцию именуют зловещим, тайным учреждением. Чем-то вроде неприступной крепости. Расположены мы якобы в подземном бункере. Охраняемся чуть ли не баллистическими ракетами.В действительности нас охраняет мисс Филлипс. Если появляется незнакомый человек, мисс Филлипс спрашивает:– Чем я могу вам помочь? Как будто дело происходит в ресторане. Если же незнакомый человек уверенно проходит мимо, охранница восклицает:– Добро пожаловать!..Сюда можно приводить друзей и родственников. Можно приходить с детьми. Можно назначать тут деловые и любовные свидания.Уверен, что сюда нетрудно пронести бомбу, мину или ящик динамита. Документов здесь не спрашивают. Не знаю, есть ли какието документы у штатных сотрудников. У меня есть только ключ от редакционной уборной.На радио около пятидесяти штатных сотрудников. Среди них имеются дворяне, евреи, бывшие власовцы. Есть шестеро невозвращенцев – моряков и туристов.Есть американцы русского и местного происхождения. Есть интеллигентный негр Руди, специалист по творчеству Ахматовой.Попадаются на радио довольно замечательные личности. Есть внучатый племянник Керенского с неожиданной фамилией Бухман. Есть отдаленный потомок государя императора – Владимир Константинович Татищев.Как-то у нас была пьянка в честь дочери Сталина. Сидел я как раз между Татищевым и Бухманом. Строго напротив Аллилуевой.Справа, думаю, родственник Керенского. Слева – потомок императора. Напротив – дочка Сталина. А между ними – я. Представитель народа. Того самого, который они не поделили.Мой редактор по образованию – театровед. Работал на московском телевидении. Был тарифицирован в качестве режиссера. Поставил знаменитый многосерийный телефильм «Будущее начинается сегодня». Стал задумываться об экранизации Гоголя. Поссорился с начальством. Эмигрировал. Обосновался в Нью-Йорке. Поступил на радио.Тарасович быстро выучил английский. Стал домовладельцем. Увлекся выращиванием грибов. Я не оговорился, именно грибов. Подробностей не знаю.Первые годы все думал о театре. Пытался организовать труппу из бывших советских актеров. И даже поставил один спектакль. Чтото вроде композиции по «Миргороду».Премьера состоялась на Бродвее. Я был в командировке, пойти не смог. Потом спросил у одного знакомого:– Ты был? Ну как?– Да ничего.– Народу было много?– Сначала не очень. Пришел я – стало значительно больше.Тарасевич был довольно опытным редактором и неглупым человеком. Вспоминаю, как я начинал писать для радио. Рецензировал новые книги. Назойливо демонстрировал свою эрудицию.Я употреблял такие слова, как «философема», "экстраполяция ", «релевантный». Наконец редактор вызвал меня и говорит:– Такие передачи и глушить не обязательно. Все равно их понимают только аспиранты МГУ.Года три у нас проработал внештатным сотрудником загадочный религиозный деятель Лемкус. Вел регулярные передачи «Как узреть Бога?». Доказывал, что это не так уж сложно.Тарасович, поглядывая на Лемкуса, говорил:– Может, и хорошо, что нас глушат. Иногда это даже полезно. Советские люди от этого только выигрывают.Лемкус обижался:– Вы не понимаете, что такое религия. Религия для меня…– Понимаю, – жестом останавливал его Тарасович. – Источник заработка.В коридоре мне попался диктор Лева Асмус. Лева обладал красивым низким баритоном удивительного тембра. Читал он свои тексты просто, выразительно и без эмоций. С той мерой равнодушия, которая отличает прирожденных дикторов.Асмус проработал на радио восемь лет. За эти годы у него появилась довольно странная черта. Он стал фанатиком пунктуации. Он не только следовал всем знакам препинания. Он их четко произносил вслух. Вот и теперь он сказал:– Привет, запятая, старик, многоточие. Срочно к редактору, восклицательный знак.– Что случилось?– Открывается симпозиум в Лос-Анджелесе, точка. Тема, двоеточие, кавычки, «Новая Россия», запятая, варианты и альтернативы. Короче говоря, тире, очередной базар. Тебе придется ехать, многоточие.Этого мне только не хватало.Должен признаться, что я не совсем журналист.Я с детства мечтал о литературе. Опубликовал на Западе четыре книги.Жить на литературные заработки трудно. Вот я и подрабатывал на радио.Среди эмигрантских писателей я занимаю какое-то место. Увы, далеко не первое. И, к счастью, не последнее. Я думаю, именно такое, откуда хорошо видно, что значит – настоящая литература.Моя жена – квалифицированная наборщица, по-здешнему – тайпистка. Она набирала для издательств все мои произведения. А значит, читать мои рассказы ей уже не обязательно.Должен признаться, что меня это слегка травмирует. Я спрашиваю:– Ты читала мой рассказ «Судьба»?– Конечно, ведь я же набирала его для альманаха «Перепутье».Тогда я задаю еще один вопрос:– А что ты сейчас набираешь?– Булгакова для «Ардиса».– Почему же ты не смеешься?Моя жена удивленно приподнимает брови:– Потому что я набираю совершенно автоматически.Навстречу мне спешит экономический обозреватель Чобур. Девятый год он курит мои сигареты. Девятый год я слышу от него при встрече братское:«Закурим!»Когда я достаю мои неизменные «Голуаз» и зажигалку, Чобур уточняет: «Спички есть».Иногда я часа на два опаздываю. Завидев меня, Чобур с облегчением восклицает:– Целый день не курил! Привык к одному сорту. Втянулся, понимаешь… Закурим!Я спросил Чобура:– Как дела?– Потрясающие новости, старик! Мне дали наконец четырнадцатый грэйд в тарифной сетке. Это лишние две тысячи в год! Это новая жизнь, старик! Принципиально новая жизнь!.. Закурим по такому случаю.Напротив кабинета редактора сидит машинистка Полина. Когда-то она работала в нашей франкфуртской секции. Познакомилась с немецким актером. Вышла замуж. Переехала с мужем в Нью-Йорк. И вот этот Клаус сидит без работы.Я говорю Полине:– Надо бы ему поехать в Голливуд. Он может играть эсэсовцев.– Разве Клаус похож на эсэсовца?– Я его так и не видел. На кого он похож?– На еврея.– Он может играть евреев. Полина тяжело вздыхает:– Здесь своих евреев более чем достаточно.Редактор Тарасович приподнялся над столом, заваленным бумагами.– Входи, – говорит, – присаживайся. Я сел.– Тебе в Калифорнии бывать приходилось?– Трижды.– Ну и как? Понравилось?– Еще бы! Сказочное место. Райский уголок.– Хочешь еще раз туда поехать?– Нет.– Это почему же?– Семья, домашние заботь! и так далее.– Тем более – поезжай. Отдохнешь, развлечешься. Между прочим, в Калифорнии сейчас – апрель.– То есть как это?– Ну, в смысле – жарко. Я бы не задумываясь поехал – солнце, море, девушки в купальниках… Прости, отвлекся.– Нет уж, продолжай, – говорю.Редактор продолжал:– Еще один вопрос. Скажи мне, что ты думаешь о будущей России? Только откровенно.– Откровенно? Ничего.– Своеобразный ты человек. В Калифорнию ехать не хочешь. О будущей России не задумываешься.– Я еще с прошлым не разобрался… И вообще, что тут думать?! Поживем – увидим.– Увидим, – согласился редактор, – если доживем.Тарасович давно интересовался:– Есть у тебя какие-нибудь политические идеалы?– Не думаю.– А какое-нибудь самое захудалое мировоззрение?– Мировоззрения нет.– Что же у тебя есть?– Миросозерцание.– Разве это не одно и то же?– Нет. Разница примерно такая же, как между штатным сотрудником и внештатным.– По-моему, ты чересчур умничаешь.– Стараюсь.– И все-таки, как насчет идеалов? Ты же служишь на политической радиостанции. Идеалы бы тебе не помешали.– Это необходимо?– Для штатных работников – необходимо. Для внештатных – желательно.– Ну, хорошо, – говорю, – тогда слушай. Я думаю, через пятьдесят лет мир будет единым. Хорошим или плохим – это уже другой вопрос. Но мир будет единым. С общим хозяйством. Без всяких политических границ. Все империи рухнут, образовав единую экономическую систему…– Знаешь что, – сказал редактор, – лучше уж держи такие идеалы при себе. Какие-то они чересчур прогрессивные.Год назад Тарасович заговорил со мной о штатной работе:– Ты знаешь, что Клейнер в больнице? Состояние критическое.(Клейнер был одним из штатных сотрудников.) Я спросил:– Думаешь, надежда есть?– Сто шансов против одного. А значит, освобождается вакансия.– Я спрашиваю – надежда есть, что он будет жить?– А-а… Это вряд ли. Жаль, хороший человек был. И не в пример тебе – убежденный борец с коммунизмом.Пришлось мне объяснить редактору:– Понимаешь, штатная работа не для меня. Чиновником я становиться не желаю. Дисциплине подчиняться не способен. Подработать – это с удовольствием. Но главное мое занятие – литература.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2