Диш Томас
Касабланка

Об авторе
ДИШ Томас Майкл [DISCH Thomas Michael] — американский писатель, поэт и драматург, один из виднейших представителей так называемой "новой волны" в англо-американской фантастике. Томас М. Диш родился в 1940 году в штате Айова, однако большую часть своей жизни провел в Нью-Йорке. В 60-70-х годах много путешествовал, подолгу жил в Англии, Турции, Италии и Мексике. В фантастике дебютировал в 1962 году рассказом Двойной отсчет, опубликованным в журнале Фантастик Сториз.
После ряда интересных рассказов и повестей, напечатанных в журналах, а впоследствии собранных в нескольких авторских сборниках (Сто две водородные бомбы, 1966; Под принуждением, 1968; Белый Клык уходит к Динго и другие забавные Нф рассказы, 1971), Диш перешел к произведениям крупной формы, Первый его роман, Геноцид (1965), был посвящен теме инопланетного вторжения на Землю — теме, на первый взгляд, достаточно избитой. Но, в отличие от большинства других авторов, чьи герои, несмотря на всевозможные злоключения, в итоге все же одерживали верх над кровожадными пришельцами, Диш был не столь оптимистичен относительно светлого будущего земной цивилизации. Ту же тему — Земля под властью пришельцев — Диш затронул и в следующем своем романе, Щенки Земли (1966), написанном на основе ранней повести Белый Клык уходит к Динго. Присущий молодому "автору здоровый пессимизм, тонкие литературные реминисценции и постоянные отсылки к общекультурным ценностям, рассыпанные по всем его текстам, а также своеобразный стиль быстро привлекли к Дишу внимание критиков и читающей публики и сделали его заметной фигурой в фантастике "новой волны". Любопытным был и третий роман, Эхо плоти твоей (1967), довольно неожиданно интерпретирующий популярную тему нуль-транспортировки, однако наибольший эффект в мире научной фантастики произвели следующие его книги — Лагерь для концентрации (1968) и 334 (1972).
* * *
Каждое утро человек в красной феске приносил на подносе кофе и тосты. Человек неизменно спрашивал, как дела, а миссис Ричмонд, знавшая несколько французских слов, отвечала, что — хорошо. Почему-то в этом отеле подавали исключительно сливовый джем. Постепенно он так надоел, что миссис Ричмонд отправилась в магазин и купила банку клубничного джема. Прошло совсем немного времени, и клубничный джем надоел еще хуже сливового. Тогда они стали чередовать: один день — сливовый джем, другой — клубничный. Они бы и вовсе не завтракали в отеле, но это было дешевле всего, а им приходилось экономить.
Наступила вторая пятница их пребывания в «Бельмонте». Утром, спустившись в холл, они обнаружили, что почты для них нет.
— Ну конечно, стоило уехать, и о нас забыли, — обиженно произнесла миссис Ричмонд. Ее надежды были обмануты.
— Пожалуй, — согласился Фред.
— Мне опять нехорошо. Должно быть, виноват этот странный суп, который мы ели вечером. Я уже тогда жаловалась тебе. Кстати, не мог бы ты сходить на угол за газетой?
И Фред послушно пошел покупать в киоске газету. Ни «Тайме», ни «Трибюн» у продавца не оказалось. Не было даже всегдашних лондонских газет. Тогда Фред направился в магазин периодики, что находился неподалеку от «Мараба» — большого и роскошного отеля. По дороге к нему пристал какой-то тип, предложивший купить золотые часы. Подобное случалось чуть не ежедневно. Фреду уже начинало казаться, что в Марокко все только тем и занимаются, что хотят продать ему золотые часы.
В магазине все еще лежали номера «Тайме» за прошлую неделю. Фред их уже читал.
— А где сегодняшняя "Тайме"? — громко спросил он по-английски.
Средних лет мужчина, стоявший за прилавком, печально покачал головой — то ли он не понял вопроса, то ли не знал ответа на него. Потом он спросил у Фреда, как дела.
— Бьен, — без особого энтузиазма ответил Фред. — Бьен.
Местная французская газета, "La Vigie Marocaine", зловеще чернела жирными заголовками, расшифровать которые Фред был не в состоянии. Он свободно владел "четырьмя языками: английским, ирландским, шотландским и американским". По глубокому убеждению Фреда, этих языков было вполне достаточно, чтобы тебя поняли в любом уголке свободного мира.
В десять часов по дурацкому местному времени Фред как бы случайно оказался возле своего любимого кафе-мороженого. Когда Фред гулял вдвоем с женой, ему редко удавалось побаловать себя чем-нибудь сладеньким, поскольку миссис Ричмонд опасалась за свой нежный желудок и доверяла марокканским молочным продуктам, только если их хорошенько прокипятить.
Официант улыбнулся и произнес:
— Доброе утро, мистер Ричмон.
Какая-то таинственная причина вечно мешала иностранцам правильно произнести его фамилию.
— Доброе утро, — ответил Фред.
— Как дела?
— Прекрасно, благодарю вас.
— Это хорошо… хорошо… — сказал официант.
При этом лицо его почему-то было печальным. Кажется, он хотел сказать что-то Фреду, но его знание английского ограничивалось простейшими фразами.
"Подумать только, — размышлял Фред, — пришлось объехать чуть ли не пол-земного шара, чтобы наткнуться на самое вкусное мороженое, какое только приходилось пробовать".
В Касабланке было много морожениц, здешние молодые ребята ходили по вечерам не в бары, а в маленькие кафе вроде этого. Этот обычай напоминал Фреду Айову в дни его молодости, когда действовал "сухой закон". Но в Касабланке это, кажется, было как-то связано с ихней религией.
Вошел оборванный мальчишка-чистильщик. Он прямо-таки горел желанием наново почистить и без того сверкающие ботинки Фреда. Когда имеешь дело с попрошайками, самое разумное не замечать их, тогда они быстрее убираются вон. Фред принялся рассматривать сквозь толстое стекло витрины вход в туристическое агентство на другой стороне улицы. Там красовался огромный плакат с изображением симпатичной молодой блондинки, напоминавшей Дорис Дэй, но в костюме ковбоя. Плакат рекламировал воздушные линии "П а н-Америкэн".
Мальчишка вертелся вокруг и шипел: "Месье, месье…" — так что Фреду страшно захотелось пнуть его ногой. Фред с трудом сдерживал гнев, его лицо побагровело, нездоровая краснота на фоне редких белых волос казалась особенно яркой, словно закатное небо зимой.
В конце концов чистильщик куда-то исчез, а в кафе вошел взрослый туземец с кипой французских газет. Почти не зная французского, Фред все же мог разобрать заголовки. Он купил газету за двадцать франков и пошел в отель, оставив на столике недоеденное мороженое.
Он еще не успел войти в номер, когда услышал крик миссис Ричмонд:
— Какой ужас!
Вторая, точно такая же, газета была расстелена на ее кровати.
— Но здесь ни слова не говорится про Кливленд… Он сказал о Кливленде, потому что там жила Нэн, замужняя дочь Ричмондов. О судьбе же собственного дома гадать не приходилось. Он стоял во Флориде милях в пятидесяти от мыса Канаверал, и было ясно, что в случае войны это место накроется одним из первых.
— Это все красная мразь! Вонючки! — побагровев, выкрикнул Фред. Его жена заплакала. — Чтоб им всем сгореть в аду! Что там написано в газете? Как все началось?
— Как ты думаешь, — спросила сквозь слезы миссис Ричмонд, — а не могли Билли и Мидж оказаться в это время на ферме бабушки Холт?
Фред беспомощно перелистал "La Vigie Marocaine" в поисках картинок. Кроме большого изображения грибовидного облака на первой странице и надоевшего портрета президента в ковбойской шляпе — на второй, никаких фотографий не было. Он попытался читать передовицу, но выходила какая-то бессмыслица.
Миссис Ричмонд, громко рыдая, выбежала из комнаты.
Фреду хотелось изорвать газету в клочья. Чтобы успокоиться, он налил себе бурбона из бутылки, спрятанной в тумбочке. Потом он вышел в холл и громко сказал в запертую дверь уборной:
— Могу спорить на что угодно, что уж во всяком случае мы тоже устроили им козью морду.
Его слова ничуть не утешили миссис Ричмонд.
Только вчера миссис Ричмонд написала два письма: одно своей внучке Мидж, другое — ее матери Нэн. В письме к Мидж было написано:
2 декабря.
Дорогая мадемуазель Холт!
Ну вот мы и здесь, в романтичной Касабланке, где прошлое и настоящее мирно уживаются бок о бок друг с другом. На бульваре за окнами нашего номера растут пальмы., и мне порой кажется, что мы вовсе не покидали Флориду. В Марракеше мы купили подарки — тебе и Билли. Если почта не подведет, вы получите их к. Рождеству. Тебе, я думаю, очень хочется узнать, что там в этих свертках. И все-таки придется подождать до Рождества! Милая, тебе надо каждый день благодарить Боженьку, что ты живешь в Америке. Ты бы взглянула на бедных марокканских детей, просящих милостыню на улицах. Они не ходят в школу, у многих из них нет даже обуви и теплой одежды. И не думай, что если тут Африка, то и холодно не бывает! Вы с Билли представить себе не можете, какие вы счастливые!
По пути в Марракеш мы видели из окна поезда, как крестьяне пашут свои поля. И это — подумать только — в декабре! Каждый плуг тянут на пару ослик и верблюд. Расскажи об этом учительнице географии, ей, наверное, будет интересно.
Касабланка страшно интересный город, и я часто жалею, что тебя и Билли нет здесь с нами. Может быть, как-нибудь в следующий раз! Веди себя хорошо, не забывай, что скоро Рождество.
Твоя любящая бабуленька.
Второе письмо, адресованное матери Мидж, выглядело иначе:
2 декабря. Понед. Вечер.
Дорогая Нэн!
Думаю, что мне нет смысла притворяться перед тобой. Ты могла все понять уже из первого моего письма, написанного, когда я еще сама не успела разобраться в своих чувствах. Увы, Марокко оказалось огромным разочарованием. Ты просто не поверишь, какие безобразия здесь творятся. Даже бандероль из этой страны послать почти невозможно! Поэтому я отправлю Билли и Мидж подарки к Рождеству, только когда мы попадем в Испанию. Но ты не говори им этого.
Марракеш — это просто какой-то ужас. Мы с Фредом заблудились в туземном квартале и думали, что уже никогда не сможем оттуда выбраться. Грязь везде невозможная — лучше не будем об этом говорить, а то меня буквально начинает тошнить от одних воспоминаний. После такого печального опыта я не решалась даже выходить из гостиницы. Фред ужасно разозлился, и мы той же ночью уехали на поезде обратно в Касабланку. Здесь, во всяком случае, есть приличные рестораны. Примерно за один доллар можно получить вполне сносный обед во французском стиле.
После всего, что я тебе написала, ты, наверное, не поверишь, что мы собираемся остаться здесь еще на две недели. А все из-за того, что раньше не будет парохода в Испанию. Две недели, еще целых две недели! Фред говорит: давай полетим, — но ты же знаешь меня. И пусть меня черт поберет, если я соглашусь ехать по здешней железной дороге со всем нашим багажом. Так что кроме корабля ничего другого не остается.
У меня была с собой всего одна книга, я ее уже кончила, и мне теперь совсем нечего читать, кроме газет. Их печатают в Париже, пишут там главным образом про Индию и Анголу, новости все какие-то удручающие. Еще пишут про всякую европейскую политику, и тут я уже вовсе перестала хоть что-то понимать. Кто такой этот канцлер Цукер и какое он имеет отношение к войне в Индии? Я всегда говорила, что если бы люди просто сели спокойно и постарались понять друг дружку, то все эти ужасные мировые проблемы сразу бы исчезли. Но это я так думаю, а вслух, конечно, ничего не говорю, а то Фреда еще, не дай Бог, удар хватит. Ты же знаешь Фреда! Он все время говорит: пусть сбросят бомбу на красный Китай — и делу конец! Бедняга Фред!
Я надеюсь, что у вас все в порядке, Дэн как всегда в лучшем виде, а Б и М прилично успевают в школе. Мы с Фредом так обрадовались, прочитав, что у Билли по географии появились отличные оценки. Фред говорит, что это благодаря его рассказам про наши путешествия. Может быть, в кои-то веки он и прав.
Люблю и целую.
Бабуля.
Вчера вечером Фред забыл отправить эти письма, а теперь, после новостей, напечатанных в газете, пожалуй, уже не стоило их отправлять. И Холты, и Нэн, и Билли, и Мидж, скорее всего, уже мертвы.
— Что-то здесь не так, — заметила миссис Ричмонд во время ленча. — Я просто не могу поверить, что все это и вправду случилось. Все осталось по-прежнему, хотя, казалось бы, весь мир должен перемениться.
— Проклятые красные ублюдки!
— Ты не допьешь мое вино? Я так расстроена.
— Как ты думаешь, что нам сейчас делать? Может быть, позвонить Нэн?
— Через Атлантику? Это слишком шикарно. Чем тебя не устраивает телеграмма?
Кончилось тем, что после ленча они пошли на телеграф, расположенный в здании главного почтамта и заполнили бланк депеши. Окончательный, взаимосогласованный текст послания выглядел так:
"ВОЛНУЕМСЯ ВСЕ ЛИ ЗДОРОВЫ И БОМБИЛИ ЛИ КЛИВЛЕНД ПРОСИМ СРОЧНО ОТВЕТИТЬ".
Телеграмма стоила одиннадцать долларов, по доллару за слово. Принять чек на почте отказались, так что миссис Ричмонд осталась у телеграфного окошка, а Фред отправился через улицу в Марокканский банк обменять его на наличные.
Кассир в зарешеченном окошке с сомнением глянул на протянутый Фредом чек и попросил у него паспорт. Потом он куда-то ушел с паспортом и чеком. Время шло, кассира не было. Фред раздражался все больше и больше. Он привык, чтобы к нему относились по меньшей мере с уважением. Наконец кассир вернулся; вместе с ним пришел представительный господин. Он был немного младше самого Фреда. В петлице его полосатого костюма красовался цветок.
— Вы — мистер Ричмон? — спросил пожилой господин.
— А кто же еще? Посмотрите на фотографию в моем паспорте.
— Очень жаль, мистер Ричмон, но мы не можем принять ваш чек.
— О чем вы говорите? Я всегда обменивал здесь чеки. Вот, взгляните в книжку: 28 ноября — пятьдесят долларов, 1 декабря — двадцать долларов…
Господин покачал головой:
— Извините, мистер Ричмон, но мы не можем принять ваши чеки.
— Позовите управляющего!..
— Очень жаль, мистер Ричмон, но у нас просто нет возможности принять ваши чеки. Спасибо вам большое. Он повернулся, явно собираясь уйти.
— Я хочу видеть управляющего!
Теперь все, кто находился в банке, — и кассиры, и другие клиенты — смотрели на Фреда, который густо покрылся свекольной краснотой.
1 2