Так что он запоздало каялся в том, что не поверил словам Никколо Содерини, и искал случая честно умереть с оружием в руках, только бы не жить обесчещенным среди победоносных врагов.
XVIII
Граждане, находившиеся в изгнании, стали, советуясь между собой, подумывать, как бы им вернуться в город, который они не сумели удержать. Мессер Аньоло Аччаюоли, пребывавший в Неаполе, прежде чем предпринимать какие-либо действия, решил выведать настроение Пьеро и выяснить, нет ли какой возможности примириться с ним, а потому написал ему следующее письмо:
«Смеюсь я над превратностями судьбы, которая по прихоти своей друзей превращает во врагов, а врагов делает друзьями. Ты сам, наверно, помнишь, как во время изгнания отца твоего я настолько больше внимания уделил этой несправедливости, чем какой бы то ни было опасности для себя, что потерял тогда отечество и едва не потерял саму жизнь. Пока жив был Козимо, я всегда неизменно любил и чтил ваш дом, а после его смерти никогда не стремился принести тебе какой-либо вред. Правда, слабость твоего здоровья и малолетство детей твоих смущали меня настолько, что я подумал, не следует ли придать нашему государству такое обличив, чтобы в случае твоей преждевременной кончины отечеству нашему не пришла бы погибель. Вот что лежит в основе всего мною содеянного — не против тебя, но во благо моей родины. Если я впал в заблуждение, то добрых моих намерений и былых заслуг, думается, вполне достаточно, чтобы позабыть его. Не могу поверить, что после того, как столько времени был я верен твоему дому, не найду в тебе милосердия, и что столькие заслуги мои одной ошибкой превращены в ничто».
Получив это письмо, Пьеро ответил так: «Смех твой там, где ты сейчас находишься, — причина того, что мне не приходится плакать, ибо если бы ты смеялся во Флоренции, я бы плакал в Неаполе. Я не отрицаю, что ты хорошо относился к моему отцу, но и ты признай, что немало от него получил. Так что ты настолько же больше должен нам, чем мы тебе, насколько надо более ценить дела, чем слова. Получив награду за все, что ты сделал хорошего, не удивляйся, если тебе по справедливости воздается за злое. Любовь к отечеству для тебя тоже не оправдание, ибо никого не найдется, кто бы поверил, что Медичи меньше любили свой город и меньше для него сделали, чем Аччаюоли. Живи же без чести в Неаполе, коли не сумел жить среди почета во Флоренции».
XIX
Отчаявшись в получении прощения, мессер Аньоло отправился в Рим, где сблизился с архиепископом и другими изгнанниками, и они все вместе любыми подходящими способами старались подорвать кредит торгового предприятия Медичи в Риме. Пьеро лишь с трудом удалось воспрепятствовать этому, однако с помощью друзей он разрушил все их козни. Со своей стороны мессер Диотисальви и Никколо Содерини всеми силами старались побудить венецианский сенат выступить против их отечества, убежденные в том, что если флорентийцам придется вести новую войну, они со своим новым и не пользующимся любовью правительством не смогут ее выдержать.
В то время проживал в Ферраре Джован Франческо, сын мессера Палла Строцци, изгнанный во время переворота 1434 года из Флоренции вместе со своим отцом. Он пользовался значительным влиянием и, по мнению других торговых людей, являлся большим богачом. Недавние изгнанники убеждали Джован Франческо, как легко ему будет возвратиться на родину, если венецианцы вступят в игру. Они были убеждены, что венецианцы на это пойдут, если сами изгнанники смогут в какой-то мере участвовать в расходах, в противном случае все предприятие под сомнением. Джован Франческо, пылавший жаждой мщения за нанесенную ему обиду, легко поддался их уговорам и обещал содействовать этому делу всеми своими средствами. Все вместе явились они к дожу и стали жаловаться ему на свое изгнание, каковое приходится им переносить не за какую-либо вину, а лишь потому, что они хотели, чтобы отечество их жило по законам и почести воздавало своим магистратам, а не какой-то горсточке граждан. Ибо Пьеро Медичи и некоторые его сторонники, привыкшие действовать как тираны, обманным путем взялись за оружие, обманом заставили их, своих противников, положить его и затем обманом изгнали их из отечества. Не довольствуясь этим, они пожелали и Господа Бога замешать в угнетение многих других, оставшихся в городе под защитой данного им слова, и для того, чтобы Господь Бог стал как бы сообщником их предательства, во время священных церемоний и торжественных молебствий заключили в темницу и предали смерти многих граждан. В стремлении к справедливому возмездию за эти дела они, флорентийские изгнанники, полагают, что им не к кому больше обратиться, как к венецианскому сенату, который, во все времена умевший сохранять свою свободу, не может не пожалеть тех, кто эту свободу утратил. Вот они и явились воззвать к свободным людям против тиранов и к благочестивым против нечестивцев. Не забыла же, кроме того, Венеция, как семейство Медичи отняло у нее владычество над Ломбардией, когда Козимо, вопреки воле других граждан, оказал помощь и содействие герцогу Франческо против венецианского сената. И если сенат не будет тронут правым делом изгнанников, его не сможет не подвигнуть на дело праведная ненависть и справедливое стремление к мести.
XX
Эти последние слова взволновали весь Сенат, который и постановил направить Бартоломео Коллеони, кондотьера республики, совершить нападение на флорентийскую территорию. Собрали с возможной скоростью войско, к которому присоединился Эрколе д'Эсте, посланный Борсо, маркизом Феррарским. Так как флорентийцы еще не успели подготовиться, этим войскам удалось в первые дни кампании сжечь городок Довадолу и разграбить окружающую местность. Но флорентийцы тотчас же после изгнания враждебной Пьеро партии восстановили союз с Галеаццо, герцогом Миланским, и с королем Ферранте, а капитаном своих войск пригласили Федериго, графа Урбинского: поэтому сейчас, обеспечив себя друзьями, они меньше считались с недругами. Ферранте послал в помощь Флоренции своего старшего сына Альфонса, а Галеаццо явился лично, притом оба привели довольно значительные силы. Все союзные войска объединились у флорентийской крепости Кострокаро, находящейся у подножья высоких гор между Тосканой и Романьей, так что неприятель счел за благо отойти к Имоле. Правда, происходили по обыкновению того времени незначительные стычки между воинскими частями той и другой стороны, однако никто не штурмовал и не осаждал городов, никто не давал неприятелю решительного сражения, все сидели по своим палаткам и вообще вели себя до удивления трусливо.
Эта бездеятельность вызывала крайнюю досаду у флорентийцев, отягощенных бременем войны, которая обходилась дорого и не сулила никаких выгод. Магистраты стали на это жаловаться тем своим гражданам, которые были назначены в этом военном предприятии комиссарами. Те ответили, что единственная причина этого герцог Галеаццо, каковой, имея весьма большую власть при отсутствии всякого опыта, сам не умеет принимать полезных решений, а другим не дает, и пока он будет находиться при войске, ничего полезного и славного предпринять не удастся. Тогда флорентийцы дали понять герцогу, что его личное появление во главе войска было им чрезвычайно полезно, ибо одной славы его достаточно было, чтобы напугать неприятеля. Однако безопасность его личная и его государства им важнее, чем общественная выгода, ибо от этой безопасности зависит всякое иное благополучие, если же герцог потерпит какой бы то ни было урон, для Флоренции тоже дело обернется плохо. Они полагают, что для него небезопасно надолго отлучаться из Милана, ибо он у власти совсем недавно, а соседи его могущественны и внушают подозрения, и если бы кто из них захотел что-нибудь против него затеять, то легко мог бы это сделать. И ввиду всего этого они советуют герцогу поскорее вернуться к себе, оставив часть своего войска им в подмогу.
Этот совет был принят Галеаццо, и он, не долго раздумывая, возвратился в Милан, флорентийские военачальники, получившие теперь возможность действовать по своему усмотрению, должны были доказать, что присутствие герцога и впрямь являлось истинной причиной их медлительности. Поэтому они приблизились к неприятелю и завязали с ним сражение, длившееся полдня, но не давшее победы ни одной из сторон. Однако ни один человек в этой битве не пал — ранены были лишь несколько лошадей и, кроме того, и с той, и с другой стороны взято было несколько пленных. Вскоре наступило зимнее время, которое войска обычно проводят на зимних квартирах: мессер Бартоломео отошел к Равенне, флорентийские войска — в Тоскану, а герцогские и королевские — в земли своих повелителей.
Но поскольку, несмотря на уверения флорентийских изгнанников, нападение венецианцев не вызвало во Флоренции ни малейшей смуты, а денег на жалованье войску не было, начались мирные переговоры, вскоре приведшие к соглашению. Изгнанники же, потеряв всякую надежду на возвращение, разбрелись по разным местам. Мессер Диотисальви отправился в Феррару, где был принят и взят на содержание маркизом Борсо. Никколо Содерини поселился в Равенне, где состарился, живя на небольшую пенсию от венецианского правительства, и скончался. Слыл он человеком справедливым и мужественным, но принимавшим решения медлительно и с большими колебаниями, вследствие чего, став гонфалоньером справедливости, он упустил возможность одержать победу, — возможность, которую захотел, но не смог вернуть, будучи уже частным лицом.
XXI
После заключения мира граждане, взявшие во Флоренции верх, решили, что победа их — неполная, если они не смогут притеснять не только прежних врагов своих, но и тех, кто покажется им подозрительным. Поэтому с помощью гонфалоньера справедливости Бальдо Альтовити они вновь лишили многих граждан права занимать должности, а многих других подвергли изгнанию. Это усилило их могущество и у всех вызвало страх. Властью своей они злоупотребляли и вели себя так, что можно было подумать, будто всемогущий Бог и их счастливая судьба дали им наш город в добычу. Пьеро мало знал об этих злоупотреблениях, а тем немногим, что были ему известны, не мог противодействовать из-за слабости своего здоровья. Тело его было так немощно, что владел он, можно сказать, одним лишь даром речи. Единственное, что он мог сделать, это взывать к согражданам, умоляя их подчиняться законам и мирно радоваться тому, что отечество их спаслось, а не погибло. Дабы увеселить Флоренцию, порешил он пышно отпраздновать бракосочетание сына своего Лоренцо с его невестой Клариче из дома Орсини; свадьба эта была совершена со всей роскошью и великолепием, подобавшими такому именитому гражданину. В течение ряда дней давались балы с танцами в модном вкусе, пиры и представления древних трагедий и комедий. Чтобы еще ярче показать величие дома Медичи и всего государства, все это дополнили двумя военными зрелищами: одно изображало кавалерийское сражение в открытом поле, другое — взятие штурмом города. Все это было выполнено с таким искусством и в таком порядке, какие только можно было пожелать.
XXII
Пока во Флоренции происходили эти события, вся остальная Италия жила в мире, но не без страха перед турками, которые, продолжая осуществление своих планов, все время утесняли христиан. К величайшему стыду и поношению имени христианского туркам удалось завладеть Негропонте. В это время скончался Борсо, маркиз Феррарский, и его преемником стал брат его Эрколе. Умер Сиджисмондо да Римини, неизменный враг папства, и ему наследовал побочный сын его Роберто, который прославился впоследствии как способнейший из итальянских военачальников. Скончался также папа Павел. Преемником его оказался Сикст IV, ранее звавшийся Франческо да Савона, человек самого низкого происхождения, ставший, однако, благодаря своим добродетелям генералом ордена святого Франциска и кардиналом. Этот папа был первым, показавшим, что способен сделать глава церкви и каким образом многое, считавшееся до того времени неблаговидным, может благодаря папской власти обрести вид законности. Среди членов его семьи были Пьеро и Джироламо, которые, по всеобщему убеждению, являлись его сыновьями, но он давал им более пристойное родственное наименование. Пьеро был монахом, и папа дал ему кардинальское звание с титулом святого Сикста. Джироламо он пожаловал город Форли, отняв его у Анто-нио Орделаффи, хотя предки последнего владели им долгое время. Столь самовластное поведение, однако, усилило уважение к нему всех итальянских государей, и все старались заручиться его дружбой. Герцог Миланский дал в жены Джироламо свою побочную дочь Катарину и в приданое за ней город Имолу, отняв его у Таддео Алидози. Герцог и король Ферранте скрепили свои отношения новым брачным союзом: дочь королевского первенца Альфонса Элизабетта вышла замуж за Джован Галеаццо, старшего сына герцога.
XXIII
Италия находилась тогда в довольно мирном состоянии. Ее государи больше всего старались как можно внимательнее наблюдать друг за другом и обеспечивать взаимную дружбу заключением новых союзов и браков между княжескими домами. Тем не менее среди этого всеобщего мира Флоренцию раздирали распри ее же собственных граждан, а Пьеро из-за своей болезни не мог воспрепятствовать этому разгулу честолюбия. Все же для облегчения своей совести и в надежде пристыдить враждующих он пригласил их всех к себе в дом и обратился к ним с такой речью:
«Никогда я не думал, что может наступить такое время, когда поведение и образ жизни друзей моих заставят меня любить врагов и сожалеть о них и поражение предпочесть победе. Я полагал, что сблизился с людьми, способными положить меру и предел своей алчности, которым достаточно было бы жить у себя на родине в мире, в чести и к тому же еще в счастливом сознании, что врагов постигло возмездие. Но теперь я вижу, как ошибался и как мало знал свойственную всем людям корысть, в частности же — вашу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90