Я был младенцем, когда отца моего не стало на свете. Сиротой, в материнских объятиях, очутился я в уезде Уда, в краю Ямато. Правда, бесполезная жизнь моя уцелела, но в столице мне грозила опасность. Я вынужден был скрываться в глухих краях, в дальних землях, прислуживать там мужланам. Но пробил час, приспело время снова завязать священные узы братства! Вступив в столицу, дабы истребить Тайра, я в первой же битве победил Ёсинаку. С того часа, преследуя государственных преступников Тайра, я то скакал на коне быстроногом по горным кручам, не щадя жизни в сражениях с врагами трона, то терпел бедствие в безбрежных морских просторах, среди бушующих волн и ветра, ежеминутно рискуя стать добычей морских чудищ — китов. Ночи проводя в полях, где доспехи и шлем служили мне изголовьем, своим главным, первей-
шим долгом почитал я бранное дело, всеми помыслами стремился к единой цели — развеять скорбь покойного отца нашего, отмстить за него врагам, — такова была моя давнишняя заветная мечта! Когда же мне, Ёсицунэ, двор пожаловал звание пятого ранга, я воспринял это как величайшую честь для всей нашей семьи Мина-мото. И все же, несмотря на былые заслуги, ныне велика моя скорбь и горе безмерно! Кому, кроме будд и богов, могу я поведать свои печали? Ведь я лишен возможности излить душу в беседе с братом!
На священных листках всех храмов, буддийских и синтоистских, написал я клятвы и заверения, что душе моей чужды малейшие помыслы об измене, о чистосердечии своем поведал я всем японским богам и буддам, представил брату моему множество клятвенных заверений, но все напрасно — я так и не получил . прощения!
Боги, владыки нашей страны, не допустят нарушения порядка. Я одинок, мне не на кого положиться. Только на вас, благородный господин мой, возлагаю я ныне все свои упования, только на ваше великодушие еще надеюсь! Выберите удобный час и поведайте о чистосердечии Ёсицунэ моему старшему брату. Пораскиньте мудрым вашим умом, когда и как лучше всего это сделать, и если он отпустит мне вину, в коей — истинно говорю! — я неповинен, счастье снизойдет на ваш дом и слава ваша воссияет в ваших потомках, вплоть до самых отдаленных колен вашего рода!15 А на моем челе разгладятся горестные морщины, и я обрету наконец душевный покой!
В одном послании не расскажешь всего, что накопилось на сердце, а посему позвольте на этом закончить.
В пятый день шестой луны 2-го года Гэнряку с почтением и трепетом писал Ёсицунэ Минамото».
18 КАЗНЬ МУНЭМОРИ
Тем временем князя Мунэмори привели в усадьбу властелина Камакуры и усадили на противоположном конце двора. Властелин Камакуры смотрел на него сквозь бамбуковую завесу и через самурая Ёсикадзу Сики обратился к пленнику с такими речами:
— Мне и во сне не снилось питать к дому Тайра какую-то особую неприязнь или злобу, ибо, как бы ни заступалась за меня в свое время госпожа-монахиня Икэ, разве удалось бы мне, Ёритомо, сохранить жизнь, не будь на то согласия покойного Правителя-инока? И если смягчили мне наказание, заменив смертную казнь ссылкой, то этим я всецело обязан милосердию Правителя-инока! Только благодаря его доброте благополучно прожил я двадцать лет с лишним... Но когда Тайра стали врагами трона, августейшим указом велено было мне изничтожить дом Тайра. Как всякий смертный, рожденный на земле государя, я не смел ослушаться высочайшего повеления, тут уж я был не волен... Но я рад, что ныне мне довелось вот так встретиться с вами! — так соизволил сказать властитель Камакуры, и когда Ёсикадзу приблизился к князю Мунэмо-ри, дабы передать эти слова, тот, весь сжавшись, почтительно склонился в смиренной позе — жалкое, постыдное зрелище!
Сидели тут в ряд самураи, и владетельные, и худородные, из
' разных земель, в том числе — многие уроженцы столицы, и все
они, осуждая поведение пленного князя, говорили с презрением:
— Неужели он надеется спасти жизнь тем, что склоняется до земли в столь униженной позе? Но чему удивляться? Ему следовало погибнуть достойной смертью в западных землях, а он вместо этого предпочел, чтобы его живым взяли в плен и привезли сюда, в эту даль!
Но нашлись и такие, что пролили слезу, и кто-то из них прошептал:
— Недаром сказано: «Пока свирепый тигр находится в горных дебрях, все звери трепещут перед ним в страхе; но, попав в клетку, он виляет хвостом, выпрашивая подачку у человека»16. Так и самый храбрый, могучий военачальник, попав в плен, падает духом! Вот и с князем Мунэмори случилось то же!
Меж тем, несмотря на все старания Куро Ёсицунэ доказать свою невиновность, князь Ёритомо, поверив клевете Кадзихары, все не давал Ёсицунэ сколько-нибудь ясного и определенного ответа.
— Пусть без промедления возвращается обратно в столицу! — приказал он, и в девятый день шестой луны Ёсицунэ пустился в обратный путь вместе с пленным Мунэмори и его сыном. Князь Мунэмори радовался, что жизнь продлилась еще на какое-то время, но в пути его сердце то и дело сжималось от страха: «Наверное, здесь нас казнят! А может быть, здесь...» Однако они продвигались все дальше и дальше, оставляя позади край за краем, один постоялый двор за другим.
В краю Свари есть место, именуемое Уцуми. В минувшие годы там казнили Левого конюшего ёситомо, отца властелина Камакуры и Куро Ёсицунэ. «Уж здесь-то наверняка!..» — думал князь Мунэмори. Но они благополучно миновали и эту местность, и слабая надежда затеплилась в душе пленного князя.
— Может быть, нас все-таки пощадят! — сказал он. — Увы, напрасные упования!
«Нет, не может быть, чтобы нас пощадили! — подумал сын его Киёмунэ, услышав слова отца. — Просто погода сейчас стоит очень жаркая, и, чтобы сохранить в целости наши головы, нас казнят поближе к столице!» Но ему было больно видеть, как трепещет отец от страха, и он промолчал и только все время читал молитвы.
Дни шли за днями, и вот уже осталось до столицы недалеко. Наконец прибыли они в край Оми, на постоялый двор в Синохаре.
Куро Ёсицунэ, сердцем отзывчивый, за три дня до прибытия в Синохару послал вперед человека пригласить преподобного Танго для последнего наставления. До вчерашнего дня отец и сын были вместе, но с сегодняшнего утра их разлучили и поместили раздельно. «Значит, сегодня — конец!» — подумал князь Мунэмори, и страх объял его душу.
— Где же Киёмунэ? — спросил он, проливая обильные слезы. — Пусть голова моя падет с плеч, но я лелеял надежду, что тела наши лягут рядом, на одну и ту же рогожу, и скорбно мне, что нас разлучили еще при жизни! Все семнадцать лет я не расставался с сыном ни на единый день, ни на час! И если я не утопился в море, что омывает земли на западе, и покрыл позором свое родовое имя, то ведь поступил так только ради него! — И, говоря так, он плакал.
Праведному монаху было жаль князя, но, подумав, что будет и вовсе худо, если он тоже выкажет слабость, он утер слезы и, приняв СПОКОЙНЫЙ ВИД, МОЛВИЛ:
— Сейчас не надо об этом думать... Видеть смерть сына было бы для вас, да и для него, только лишним страданием. Жизнь ваша от рождения проходила в радости и в веселии, какие даже в древности редко выпадали на долю людям! Вы породнились с самим микадо, достигли ранга министра. Вся слава мира принадлежала вам без остатка! А нынешняя печальная ваша участь — это карма, Унаследованная из прошлых рождений, поэтому не надо гневаться ни на людей, ни на весь белый свет. Подумайте, ведь невечно Даже блаженство, в коем пребывает бог Брахма в своих небесных чертогах! Что же говорить о нашем греховном мире? Здесь все непрочно, все быстротечно, как утренняя роса, как блеск молнии в небе! Тысячи лет живут небожители в небе Тридцати Трех17, но и эта их долгая жизнь — всего лишь сон мимолетный! Вам дано было жить на свете целых тридцать и девять лет, но и этот срок тоже подобен краткому мигу! Никому не дано вкусить снадобье вечной юности и бессмертия!18 Никому не суждена жизнь столь же долгая, как жизнь Дунфан Шо или Си-ванму! Вершины славы достиг циньский государь Ши-хуан, но в конце концов был погребен в могиле на вершине горы Лишань: ханьский властитель У-ди не хотел расставаться с жизнью, но прах его истлел в Дули-не, в заросшей мохом могиле... Смерть — неизбежный удел всего живого! Сам Шакья-Муни и то не избежал смерти, и прах его вознесся к небу в благоуханном дыму костра, сложенного из сандаловых веток! Ибо сказано: «Радость недолговечна, ей горе приходит вослед...»19 Даже небожителям суждены Пять увяданий! Оттого и учит нас Будда: «Ничто, пустота — вот что такое дух наш20. Ни грехов, ни богатства и счастья не существует, ибо и то и другое суть порождения сознания, а оно есть Ничто. Попытайтесь постичь сущность сознания, и обнаружите Пустоту и Ничто!» Зло и добро суть пустота! Кто понял это, тот постиг закон Будды! Пять долгих кальп21 обдумывал Будда эту мудрую истину, мы же, неразумные люди, коим поведал он свое откровение, миллионы, триллионы лет по-прежнему остаемся в плену круговращения жизни и смерти, уподобясь тому, кто, войдя в полную сокровищ пещеру выходит оттуда с пустыми руками! Вот что поистине достойно глубокой скорби, вот величайшее из безрассудств наших! Не жалейте о нашем мире, он ни в малой степени не стоит печали! — Так говорил монах, наставляя князя Мунэмори на путь праведный и побуждая его читать молитвы.
И князь Мунэмори оставил земные помыслы, оборотил лицо к закату, сложил ладони и стал громко возглашать имя Будды, а в это время Киннага, младший Правый конюший, обнажил большой меч и, пряча его за спиной, зашел сзади слева и уже было поднял меч, готовясь ударить, как вдруг князь Мунэмори прервал молитву и спросил, горемыка: «А Киёмунэ уже убили?»
Киннага зашел ему за спину и в тот же миг голова князя Мунэмори скатилась с плеч. Праведный монах горько заплакал. Даже суровые воины — и те не могли сдержать слезы. А уж скорбь Кин-наги и вовсе была великой, ибо в прошлом был он потомственным вассалом дома Тайра и нес безотлучную службу при князе Томомори.
«..Да, силе приходится угождать, сильным — повиноваться, так уж повелось в нашем мире, — со стыдом говорили люди, — но Киннага совсем уж забыл совесть!..»
Затем монах обратился к Киёмунэ и, так же, как наставлял князя Мунэмори, призвал и его молиться Будде.
— Как принял смерть князь Мунэмори? — спросил Киёмунэ, и горестно было слышать эти его слова.
— Он принял смерть достойно, будьте спокойны! — ответил монах, и Киёмунэ обрадовался до слез.
— Тогда мне больше не о чем печалиться в этом мире! — сказал он.
На сей раз мечом взмахнул Таро Хори. По приказу Ёсицунэ головы подобрали и привезли в столицу. А тела, заботой Кинна-ги, похоронили вместе, в одной могиле, как о том просил князь Мунэмори, сказавший: «Пусть я грешник, но мне хотелось бы не разлучаться с сыном и на том свете!»
В двадцать третий день той же луны головы Мунэмори и Киёмунэ, отца и сына, доставили наконец в столицу. Принять их прибыли на берег реки к Третьей дороге чиновники Сыскного ведомства, провезли головы по широким главным дорогам, а потом повесили на дереве слева от врат темницы. Никогда еще не бывало, чтобы головы вельмож выше третьего придворного ранга носили по дорогам и выставляли на позор у входа в узилище. Быть может, в чуждых пределах и бывали тому примеры, но в нашей стране такого не случалось еще ни разу! В смутные годы Хэйдзи уж на что злодеем был Нобуёри, и то — хотя голову ему отрубили, у тюремных врат все-таки не повесили. Столь позорная участь впервые постигла вельмож из семейства Тайра. Пленниками вернувшись в родную столицу из западных земель, они, живые, ехали по Шестой дороге к востоку, теперь же, по возвращении из восточных земель, их мертвыми провезли по Третьей дороге на запад...
Так великий позор стал их уделом еще при жизни, и столь же великое поругание выпало им на долю посмертно.
19 КАЗНЬ СИГЭХИРЫ
Князь Сигэхира, вельможа третьего ранга, отданный под надзор самураю Мунэмоти Кано, с прошлого года пребывал в краю Идзу, но монахи Нары, Южной столицы, непрерывно требовали выдать им пленника, и потому вышел приказ: «Отослать его в Нару!» Так случилось, что князя в конце концов отправили в Нару под охраной Ёриканэ, внука старого Ёримасы. Из города Оцу не заезжая в столицу, свернули они в край Ямасина и направились в Нару дорогой Дайго. Совсем близко оттуда лежало селение Хино. Супруга князя, госпожа Дайнагонноскэ, дочь тюнагона Корэд-занэ и приемная дочь покойного дайнагона Куницуны, состояла при особе юного императора Антоку. Она продолжала служить малолетнему государю и после пленения князя Сигэхиры в битве при Ити-но-тани. В заливе Данноура бросилась она в море, стремясь утопиться, но грубые самураи вытащили ее из воды. Так возвратилась она в родную столицу и поселилась у старшей сестры своей Дафу-но-Самми, в местности Хино. С тех пор как она услыхала, что жизнь ее мужа, как росинка, повисшая на кончике лепестка, все еще длится, она мечтала лишь об одном — еще хоть раз не во сне, а наяву снова с ним повидаться, на него поглядеть и себя показать. Но, увы, напрасны были ее мечты, и ей оставалось только безутешно лить слезы. Так, в слезах, проводила она все дни и ночи.
— Я благодарен вам за доброе отношение, — сказал князь Си-гэхира, обращаясь к стражникам-самураям. — Но окажите мне еще одну, последнюю, милость! У меня нет детей, и потому я покидаю сей мир без сожаления. Но дошло до меня, что жена моя, супруга, с коей я давно уже связан брачным союзом, обитает в местности Хино. Мне хотелось бы еще раз с ней повидаться, поручить ей молиться за упокой моей души, когда меня не будет на свете! — И он попросил отпустить его к ней на самое короткое время.
— Это не возбраняется! — ответили самураи, ведь и у них сердца были не из дерева, не из камня! И, прослезившись, уважили его просьбу.
Несказанно обрадованный, князь Сигэхира послал вперед человека, велев спросить:
— Здесь ли пребывает госпожа Дайнагонноскэ? Князь Сигэхира, проездом в Нару, желал бы ненадолго повидаться со своею супругой!
— Где он? Где? — воскликнула супруга, даже не дослушав до конца слова посланца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97