- спросил секретарь.
- Нет, болеет.
Хлюп замотал головой, а потом сказал, что, по его мнению, Джонни "подхватил ее от питомцев". Когда его спросили, кого это "ее"? - он ответил, что она у Джонни по всему телу, а больше всего на груди. Когда от него потребовали дальнейших пояснений, он сообщил, что местами так расползлось - монетой не покроешь. Когда его попросили вернуться к именительному падежу, он заявил, что она красная-красная, прямо багровая, и добавил: "Пока снаружи, это еще ничего, сэр, только бы внутрь не бросилась".
Джон Роксмит поинтересовался, лечат ли ребенка? "Да, да! - воскликнул Хлюп. - Один раз к доктору носили". И как доктор назвал эту болезнь? Хлюп на минуту растерялся, потом, спохватившись, ответил: "Не сыпь, а какое-то длинное слово". Роксмит спросил, может быть, корь? "Нет, - последовал уверенный ответ, - какая там корь, гораздо длиннее, сэр!" (Хлюп придавал этому обстоятельству особое значение, считая, видимо, что оно делает честь маленькому больному.)
- Вот миссис Боффин огорчится! - сказал Роксмит.
- Миссис Хигден тоже так считает, сэр. Потому она и скрывала это от нее, все надеялась, что дело пойдет на поправку.
- Но ведь Джонни поправится? - быстро проговорил Роксмит.
- Надеемся, - ответил Хлюп. - Только бы внутрь не бросилась. - Затем он сказал, что кто от кого "подцепил" - Джонни от питомцев или питомцы от Джонни - неизвестно, но питомцев сразу же отправили домой, и дома они "свалились". Все это время, продолжал он, миссис Хигден ни днем, ни ночью не спускает нашего Джонни с колен, а катать белье приходится теперь ему, одному Хлюпу, и "времечко у него сейчас горячее". При последних словах этот неказистый с виду образец преданности густо покраснел и заулыбался, довольный, что и от него есть какая-то подмога в доме.
- Вчера вечером, совсем уж поздно, - снова заговорил Хлюп, - кручу я колесо, а сам слушаю, то ли это от катка шум, то ли наш Джонни так дышит. Поведешь сначала, и ничего, все ладно, а потом будто вздрогнет, и звук какой-то с перебоями, и вдруг захрипит, загудит, и опять все затихнет. Под конец я уж совсем перестал их отличать одного от другого. И наш Джонни тоже совсем запутался - иной раз каток припустит погромче, а он говорит: "Бабушка, душно!" Миссис Хигден подхватит его повыше, скажет мне: "Хлюп, пережди малость", и мы все трое примолкнем. А как только наш Джонни начнет дышать ровнее, я опять берусь за колесо, и опять все сызнова. - Под конец рассказа взгляд у Хлюпа стал неподвижный, на губах появилась неопределенная улыбка. Потом лицо у него сморщилось, и, притворившись, что ему жарко, он неуклюже, но старательно размазал обшлагом слезы, выступившие на глазах.
- Вот беда! - воскликнул Роксмит. - Надо пойти рассказать миссис Боффин. А ты останься здесь.
Хлюп так и простоял на месте, разглядывая обои на стене, пока секретарь не вернулся с миссис Боффин. А следом за миссис Боффин в комнату вошла молоденькая девушка (по имени Белла Уилфер), разглядывать которую было гораздо приятнее, чем самые красивые обои.
- Бедный мой маленький Джон Гармон! - воскликнула миссис Боффин.
- Да, сударыня, - сочувственно поддакнул Хлюп.
- А как тебе самому кажется, очень он плох? - с присущей ей сердечностью спросила добрая женщина.
На такой вопрос надо было ответить правду, что не соответствовало намерениям Хлюпа, и, запрокинув назад голову, он испустил мелодический вой, завершившийся всхлипываньем.
- Неужто так плохо? - воскликнула миссис Боффин - Почему же Бетти Хигден сразу мне этого не сказала!
- Она, видно, боялась, сударыня, - с запинкой проговорил Хлюп.
- Чего же тут бояться? Боже мой!
- Она, видно, боялась, сударыня, - робко повторил Хлюп, - как бы не повредить нашему Джонни. Ведь с болезнями столько хлопот, столько издержек! Ей часто приходилось видеть, что люди отворачиваются от больных.
- Но она должна была знать, - сказала миссис Боффин, - что я ничего не пожалею ради ребенка!
- Да, сударыня, а все-таки ей, верно, думалось по привычке, как бы не повредить Джонни, - дай, мол, я сама попытаюсь его выходить, и никто ничего не проведает.
Хлюп знал, о чем говорил. Спрятаться куда-нибудь, как прячется больное животное, уползти с глаз долой, забиться подальше и умереть, так чтобы никто тебя не видел, - вот что подсказывал этой женщине инстинкт. Прижать к груди милого ее сердцу больного ребенка, скрыть его, точно преступника, лишить всего, кроме своей ласки и терпения, - вот как понимала эта невежественная женщина идею материнской любви, преданности и долга. Милорды, почтенные господа и члены попечительных советов! Позорные факты, о которых нам приходится читать в газетах круглый год, из недели в неделю, постыдные проявления чиновничьего бездушия народу забыть труднее, чем нам. И вот где корень слепых, бессмысленных, застарелых предрассудков, составляющих столь разительный контраст с нашим великолепием и имеющих столь же мало поводов для возникновения - боже, спаси королеву и посрами неблагодарных! - сколь их имеет дым, прежде чем подняться над костром.
- Бедняжке нельзя там оставаться, - сказала миссис Боффин. - Мистер Роксмит, голубчик, посоветуйте, как нам быть!
Секретарь уже успел об этом подумать, и совещание не затянулось. Он все подготовит за полчаса, и тогда можно будет ехать в Брентфорд. "Возьмите, пожалуйста, и меня", - попросила Белла, почему и было приказано подать карету, чтобы поместились все. Хлюп же тем временем пировал один в комнате секретаря, получив полную возможность убедиться в существовании наяву таких волшебных вещей, как мясо, овощи, пиво и пудинг, рисовавшихся ему до сих пор лишь в мечтах. К концу пиршества пуговицы его стали с еще большей назойливостью напрашиваться на всеобщее внимание, кроме двух-трех вблизи пояса, которые скромно спрятались в образовавшиеся там складочки.
Карета и секретарь появились без задержки. Он сел на козлы, а Хлюп украсил собой багажник. И вот их экипаж снова остановился у "Трех Сорок"; миссис Боффин и мисс Белле помогли выйти, и они вчетвером пошли к домику миссис Бетти Хигден.
Но по дороге надо было зайти в игрушечную лавку и купить того самого благородного скакуна, описание статей и сбруи которого в свое время примирило с гостями сироту, тогда еще полного мирских интересов, - купить Ноев ковчег и еще желтую птичку-пищалку и еще солдатика, так отлично обмундированного, что, будь он в натуральную величину, его товарищи гвардейцы никогда бы не распознали в нем куклу. Нагруженные этими дарами, они подняли щеколду на двери домика миссис Хигден и увидели хозяйку, которая сидела в самом дальнем и самом темном углу комнаты, держа на коленях бедного Джонни.
- Бетти! Ну как он, мой маленький? - спросила миссис Боффин, подсев к ней.
- Плохо ему! Плохо! - ответила Бетти. - Боюсь я, что не бывать маленькому ни моим, ни вашим. Ведь один он остался, все родные ушли к всевышнему, вот и его с собой зовут, уводят отсюда.
- Нет, нет! - воскликнула миссис Боффин,
- А почему же тогда он сжимает кулачок, словно цепляется за чей-то палец, которого мои глаза не видят? Да посмотрите сами! - Бетти раскутала горевшего, как в огне, ребенка и показала на его правую ручку, прижатую к груди. - Вот все время так, а меня будто и нет тут.
- Он спит?
- Вряд ли. Ты не спишь, Джонни?
- Нет, - не открывая глаз, жалобно протянул ребенок.
- Джонни, посмотри, кто пришел - леди. И лошадку принесла.
К появлению леди Джонни отнесся с полным равнодушием, но лошадка другое дело. Приподняв отяжелевшие веки, он медленно улыбнулся при виде этого ослепительного существа и захотел взять его в руки. Лошадка была слишком большая, пришлось поставить ее на стул, чтобы он мог хоть полюбоваться ею и потрогать гриву. Но и на это его сил не хватило.
Джонни пробормотал что-то с закрытыми глазами, миссис Боффин не поняла его, Бетти, нагнувшись, переспросила и стала внимательно вслушиваться. Он повторил свои слова раз... другой... и лишь после третьего раза они поняли, что Джонни увидел тогда не только лошадку, а гораздо больше, чем можно было предположить, так как он спрашивал: "Кто эта "касивая леди"?" "Касивой", или красивой, леди оказалась Белла; такая похвала умилила бы мисс Беллу при всех обстоятельствах, но после обеда "обворожительной женщины" с отцом, после того, как сердце "обворожительной женщины" дрогнуло при виде его, такого жалкого, старенького, эти слова растрогали ее еще больше. Все движения Беллы были полны естественности и теплоты, когда она присела на каменный пол и обняла Джонни, который с детским восхищением перед всем юным и прекрасным протянул руки к "касивой" леди.
- Бетти, милая! - Миссис Боффин тронула старушку за плечо, решив, что теперь она уступит. - Мы приехали за Джонни. Его надо увезти отсюда и поместить туда, где за ним будет хороший уход.
Не дав ей добавить ни слова, Бетти Хигден с горящими глазами вскочила со стула и метнулась к двери, прижимая больного ребенка к груди.
- Не подходите ко мне! - дико вскрикнула она. - Я знаю, что вы задумали. Оставьте меня! Я лучше руки наложу на себя и на него, на мое сокровище!
- Постойте, постойте! - успокаивающе проговорил Роксмит. - Вы нас не поняли.
- Мне ли не понять! Мне ли не знать, что это такое, сэр! Не в первый раз я спасаюсь от них! Нет! Не бывать там ни мне, ни ребенку, пока в Англии есть где утопиться!
Стыд, беспредельный ужас, гримаса отвращения исказили изможденное лицо старухи, и смотреть на него было бы страшно, если бы все эти чувства пылали лишь в ней одной. Но в том-то и дело, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, что такое безумие "поражает", как у нас принято говорить, и других наших ближних, и довольно часто!
- Всю жизнь мне от них нет покоя, но живой я и сама им не дамся и своих не отдам! - не унималась Бетти. - Не о чем нам больше говорить! Кабы знать, зачем вы придете, не пустила бы вас, заперла бы окна и двери и лучше бы с голоду здесь умерла!
Но, взглянув на доброе лицо миссис Боффин, она умолкла, опустилась на пол у порога, припала головой к ребенку, баюкая его, и смиренно проговорила:
- Может, я и ошиблась... ведь со страху себя не помню. А если так, да простит мне господь. Много ли надо, чтобы меня напугать, голова кругом идет... которую ночь глаз не смыкаю, около него сидя.
- Не надо, не надо, Бетти, - сказала миссис Боффин. - Успокойся! Не будем больше об этом говорить. Ну, ошиблась, что же тут такого? На твоем месте каждый испугался бы, каждый мог бы совершить такую ошибку.
- Да благословит вас бог! - сказала старуха, потянувшись к ней.
- А теперь, Бетти, - продолжала эта добрая душа, ласково взяв ее руку в свои, - слушай, что мне на самом-то деле хотелось сказать и с чего надо было начать сразу, будь я немного несообразительней. Мы хотим поместить Джонни в такое место, где будут одни дети. Где выхаживают больных детей, где добрые доктора и сиделки проводят всю свою жизнь с детьми, только о детях и пекутся, только их и лечат.
- Неужто есть такое место? - в изумлении спросила старуха.
- Да, Бетти, клянусь тебе, что есть, сама увидишь. Я бы взяла Джонни к себе, но там ему будет лучше, гораздо лучше, чем у меня дома.
- Берите его и увозите куда угодно, родная моя, - сказала Бетти, горячо целуя благотворящую руку. - У меня сердце не каменное. Я гляжу на ваше лицо, вслушиваюсь в ваш голос, и верю вам. Всегда буду верить, пока глаза мои видят, а уши слышат.
Роксмит поспешил воспользоваться одержанной победой, понимая, как безжалостно было потрачено время. Он послал Хлюпа за каретой, чтобы ее подали к дверям домика, велел Бетти укутать ребенка потеплее, одеться самой, собрал игрушки и показал малышу, что его сокровища поедут вместе с ним. В один миг все было готово; когда карета появилась у дверей, они вышли и сразу же тронулись в путь, а Хлюпу, оставшемуся дома, была дана полная возможность облегчить свое наболевшее сердце бурной деятельностью у катка.
Лихого скакуна, Ноев ковчег, желтую птичку и гвардейского солдатика приняли в детской больнице не менее радушно, чем их маленького хозяина. Но Роксмиту врач сказал вполголоса:
- Это надо было сделать несколько дней назад. А теперь уже поздно.
Тем не менее ребенка вместе с игрушками отнесли в чистую светлую комнату, и там Джонни очнулся не то ото сна, не то от забытья, на мягкой кроватке с положенной поперек доской, а на этой доске - чтобы развеселить и подбодрить его - уже были расставлены: Ноев ковчег, благородный скакун, желтая птичка и гвардейский солдатик, который так лихо взял на караул, словно он принимал участие в параде на глазах у всей страны. Над изголовьем кроватки висела красивая цветная картинка, и на ней был нарисован мальчик вылитый Джонни! - сидевший на коленях у ангела, который, должно быть, очень любил маленьких детей. И как это чудесно! - лежать и видеть: сколько здесь таких, как Джонни, - целая семья! - и они тоже лежат на мягких кроватках (только двое играют в домино, сидя в маленьких креслицах у камина), и на всех кроватках положены поперек доски, а на досках стоят кукольные домики, и лохматые собачки, лай которых мало чем отличается от писка, исходящего из нутра желтой певуньи, и целые армии оловянных солдатиков, восточные акробаты, крохотные чайные приборы и множество всяких земных благ.
Джонни восторженно пролепетал что-то тихим голоском, и няня, сидевшая у изголовья кровати, не расслышав, переспросила его. Выяснилось, что он хотел знать, кто эти дети - его братья и сестры? Ему ответили - да. Кто же их собрал здесь - бог? И ему снова ответили - да. Потом он спросил, перестанут ли они болеть? И на этот вопрос ему ответили утвердительно, дав понять, что он тоже скоро перестанет болеть.
Способность поддерживать разговор была еще так слабо развита у Джонни и до болезни, что теперь он мог изъясняться только односложными словами. Но его надо было помыть, переодеть, ему надо было дать лекарство, и хотя за свою жизнь, такую короткую и суровую, он не знал ухода более умелого и нежного, вынести все это ему было бы трудно и больно, если б не одно удивительное событие, целиком завладевшее его вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34