— спрашивает мрачный Юджин.
— И с лестницей и корзинкой, если хочешь. Так или иначе, с течением времени он разбогател на мусорных подрядах, — а жил он в ложбине между горами, целиком составленными из мусора. На своем собственном небольшом участке этот старый брюзга насыпал свой собственный горный хребет, наподобие старого вулкана, а основой его геологической формации послужил мусор. Угольный мусор, овощной мусор, костяной мусор, битая посуда, крупный мусор, просеянный мусор, — словом, мусор всех сортов.
Мимолетное воспоминание о миссис Вениринг заставляет Мортимера адресоваться к ней со следующими пятью-шестью словами, потом, снова забывшись, он обращает свою речь к Твемлоу, не находит в нем отклика и, наконец, вступает в общение с Буферами, которые принимают его с восторгом.
— Душе, — кажется, я правильно выразился? — этого образцового экземпляра доставляло высочайшее наслаждение проклинать своих близких родственников и выгонять их из дому. Естественным образом, он начал с того, что оказал внимание своей собственной жене, а затем, на досуге, смог заняться и дочерью, равным образом признав ее права. Он выбрал для нее мужа, считаясь единственно со своим собственным вкусом, но не с ней, и собирался уже закрепить за дочерью, в виде приданого, не знаю сколько мусора, но только неимоверно много. Когда дело дошло до этого, дочь почтительно сообщила, что она уже обручена тайно с тем весьма популярным персонажем, которого романисты и стихотворцы именуют «Другой», и что брак по выбору отца обратит ее сердце в прах и самую жизнь в мусор, — словом, заставит ее заняться делом отца в весьма широких масштабах. Немедленно вслед за этим почтенный родитель — как говорят, в холодную зимнюю ночь, — проклял ее и выгнал вон из дому.
Тут Химик (по-видимому, составивший себе весьма невыгодное мнение о рассказе Мортимера) уделяет всем Буферам понемножку красного вина, и те, опять-таки движимые все сразу некоей таинственной силой, медленно просмаковав его с особенной гримасой наслаждения, восклицают хором:
— Продолжайте, пожалуйста!
— Денежные ресурсы Другого оказались, как это обычно бывает, крайне ограниченны. Кажется, я нисколько не преувеличу, если скажу, что Другой вечно сидел на мели. Тем не менее он женился на молодой особе, и они поселились в скромном жилище, вероятно с крылечком, увитым жимолостью и каприфолием, где и жили до самой ее смерти. На вопрос, какая причина смерти была указана в свидетельстве, мог бы вам ответить только регистратор того округа, где находилось скромное жилище, но ранние тревоги и горе, конечно, тоже должны были сыграть сваю роль, хотя о них ничего не говорится в графленых листках и печатных бланках. Несомненно, так же обстояло дело и с Другим: утрата молодой жены настолько его потрясла, что если он и пережил ее, то самое большее на год.
В ленивой речи Мортимера слышится некий намек на то, что если светское общество бывает способно в иных случаях растрогаться, то и он, принадлежа к светскому обществу, тоже может позволить себе эту слабость и растрогаться тем, о чем он здесь рассказывал. Он прилагает все старания, чтобы это скрыть, но безуспешно. На мрачного Юджина рассказ тоже производит впечатление: когда зловещая Типпинз объявляет, что, если бы Другой не умер, она отдала бы ему первое место в списке своих поклонников, а пожилая молодая особа улыбается и пожимает эполетами, внимая пожилому молодому человеку, который что-то шепчет ей на ухо, мрачность Юджина доходит до такой степени, что он начинает свирепо играть фруктовым ножичком.
Мортимер продолжает:
— Теперь мы должны возвратиться, как говорят романисты (и, по-моему, напрасно говорят), к человеку неизвестно откуда. Когда изгнали его сестру, он, в то время мальчик лет четырнадцати, воспитывался на медные деньги в Брюсселе и узнал об этом не сразу — от кого, не могу сказать точно, вероятно, от нее самой, так как их мать уже умерла. Не теряя времени, он бежал из Брюсселя и явился сюда. Должно быть, мальчик был находчивый и с характером, если сумел добраться домой, не имея даже пяти су карманных денег в неделю; однако это ему удалось, он явился к отцу неожиданно, как снег на голову, и заступился за сестру. Почтенный родитель немедленно прибегает к проклятию и выгоняет сына вон. Потрясенный и испуганный мальчик покидает родину и, отправляясь на поиски счастья, садится на корабль, а в конце концов оказывается на суше, там, где делают капское вино, владельцем участка, фермером, плантатором — называйте как хотите.
В эту минуту в прихожей слышится какое-то шарканье, затем раздается стук в дверь столовой. Химик идет к дверям, сердито пререкается с невидимым посетителем, должно быть, смягчается, узнав причину стука, и выходит из комнаты.
— И вот, совсем недавно, он вновь появляется на сцене после четырнадцатилетнего отсутствия.
Один из Буферов неожиданно изумляет трех остальных и, обособившись от них, спрашивает, проявляя некую индивидуальность:
— Каким образом появляется и почему?
— Да! Вот именно. Благодарю вас за напоминание. Почтенный родитель умирает.
Тот же Буфер, осмелев от успеха, задает вопрос:
— Когда?
— Не так давно. Полгода или год тому назад.
Тот же Буфер бойко вопрошает:
— Отчего же? — Но мгновенно увядает, ибо остальные три Буфера глядят на него холодно, и после этого вопроса уже решительно никто не хочет его замечать.
— Почтенный родитель умирает, — снова повторяет Мортимер и, вспомнив мимоходом, что за столом сидит некий Вениринг, впервые за все время обращается к нему.
Польщенный Вениринг важно повторяет его слова, складывает руки на груди и, разгладив морщины на челе, готовится беспристрастно выслушать все до конца, но тут же замечает, что снова остался в одиночестве среди холодного света.
— Находят его завещание, — продолжает Мортимер, встречая взгляд лошади-качалки, миссис Подснеп. — Судя по дате, оно составлено вскоре после побега сына. Один из мусорных хребтов, тот, что пониже, вместе с домиком у его подножия, предназначается старому слуге и единственному душеприказчику, а все остальное состояние — очень значительное — сыну. На тот случай, если б он ожил, он завещает себя похоронить со всякими эксцентрическими церемониями и предосторожностями, которыми я не намерен вам докучать, и это все, кроме разве… — и он умолкает.
Тут возвращается Химик, и все смотрят на него. Не потому, что он кому-нибудь нужен, но повинуясь хитрому велению природы, в силу которого люди пользуются малейшим предлогом глядеть на что угодно, только не на того, с кем беседуют.
— …кроме разве того, что сын получит наследство только при условии, если женится на девушке, которая была ребенком лет четырех или пяти, когда писалось завещание, а теперь стала взрослой девушкой-невестой. Объявления и расспросы выяснили, что человек неизвестно откуда и есть тот самый сын; теперь он возвращается на родину, для того чтобы унаследовать большое состояние и жениться — и, натурально, себя не помнит от изумления.
Миссис Подснеп интересуется, привлекательна ли молодая особа по внешности? Мортимер ничего не может сообщить на этот счет. Мистер Подснеп интересуется, что станет с большим состоянием, если условие относительно женитьбы не будет выполнено? Мортимер отвечает, что в завещании имеется особый пункт, по которому состояние в таком случае переходит к вышеупомянутому слуге, минуя сына; а кроме того, если бы сына не оказалось в живых, этот же слуга стал бы единственным наследником.
Миссис Вениринг только что разбудила всхрапнувшую леди Типпинз, ловко направив через стол целый поезд тарелок и блюд к ее костяшкам, когда все, кроме самого Мортимера, замечают, что Химик, возникнув за его спиной словно привидение, подносит ему сложенную записку. Из любопытства миссис Вениринг на минутку задерживается в столовой.
Мортимер, вопреки всем уловкам Химика, безмятежно смакует рюмку мадеры, даже не подозревая о наличии документа, овладевшего всеобщим вниманием, пока леди Типпинз (по привычке обеспамятев со сна) не припоминает наконец, где она находится, и, снова обретя способность узнавать окружающих, обращается к нему:
— Изменник, превзошедший Дон-Жуана, почему же вы не берете записку от Командора?
После чего Химик сует ее прямо под нос Мортимеру, который оглядывается на него и спрашивает:
— Что это такое?
Химик, наклонившись к нему, что-то шепчет.
— Кто? — спрашивает Мортимер.
Химик опять наклоняется и шепчет.
Мортимер, взглянув на него с изумлением, развертывает записку. Читает ее раз, читает другой, перевертывает и, разглядев обратную сторону, читает в третий раз.
— Записка получена как нельзя более кстати, — говорит Мортимер и с изменившимся выражением лица оглядывает сидящих за столом, — это конец истории моего героя.
— Давно женат? — догадывается один из гостей.
— Отказывается жениться? — догадывается другой.
— Приписка к завещанию, обнаруженная среди мусора? — догадывается третий.
— Да нет, — говорит Мортимер. — Замечательно то, что все вы ошибаетесь. Эта история гораздо обстоятельнее и, пожалуй, драматичнее, чем я думал. Он утонул.
Глава III
Другой человек
Дамские шлейфы уже исчезали из виду, поднимаясь из столовой в гостиную по лестнице, когда Мортимер, выйдя вслед за ними, повернул в библиотеку, полную новехоньких книг в новехоньких, густо позолоченных переплетах, и выразил желание видеть посыльного, который принес записку. Посыльный оказался мальчиком лет пятнадцати. Мортимер смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на процессию новеньких с иголочки кентерберийских пилигримов в массивной золотой раме с резьбой, которая занимала гораздо больше места, чем сама процессия.
— Чей это почерк?
— Мой, сэр.
— А кто тебе велел написать записку?
— Мой отец, Джесс Хэксем.
— Это он нашел тело?
— Да, сэр.
— Чем занимается твой отец?
Мальчик замялся и, глядя на пилигримов с упреком, словно по их вине попал в затруднительное положение, ответил, разглаживая рукой складку на правой штанине:
— Промышляет кое-чем на реке.
— Это далеко отсюда?
— Что далеко? — уклончиво переспросил мальчик, все так же глядя на шествие пилигримов в Кентербери.
— Ваш дом?
— Порядочно, сэр. Я приехал в кэбе и не отпустил его, он и сейчас дожидается, чтобы ему заплатили. Если хотите, мы бы с ним и доехали, а потом бы вы заплатили. Я сначала зашел к вам в контору, по адресу, который нашли у него в кармане, а в конторе никого не было, один только мальчишка вроде меня, он-то и послал меня сюда.
Мальчик представлял собою смесь еще не выветрившейся дикости с еще не укоренившейся цивилизацией. Голос у него был грубый и хриплый, и лицо у него было грубое, и щуплая фигура тоже была грубовата; но он казался опрятнее других мальчиков его склада и глядел на корешки книг с живым любопытством, которое относилось не к одним только переплетам. Тот, кто научился читать, смотрит на книгу совсем не так, как неграмотный, даже если она не раскрыта и стоит на полке.
— Не знаешь ли ты, мальчик, были приняты какие-нибудь меры, чтобы вернуть его к жизни? — спросил Мортимер, разыскивая свою шляпу.
— Вы не стали бы спрашивать, сэр, если бы видели, в каком он состоянии. Легче было бы вернуть к жизни воинство фараоново, которое потонуло в Чермном море. Если б Лазарь сохранился вдвое лучше, и то уж было бы чудо из чудес.
— Ого, мой юный друг! — воскликнул Мортимер, уже надев шляпу и оборачиваясь к нему, — кажется, в Чермном море ты как у себя дома?
— Слыхал про него в школе, от учителя, — ответил мальчик.
— А про Лазаря?
— И про него тоже. Только отцу не говорите! Дома нам житья не будет, если он узнает. Это все моя сестра устроила.
— У тебя, должно быть, хорошая сестра?
— Не плохая, — сказал мальчик, — только дальше азбуки ничего не знает, да и тому я ее выучил.
Вошел мрачный Юджин, засунув руки в карманы, и застал конец разговора: услышав, как пренебрежительно мальчик отзывается о сестре, он без всякой церемонии взял его за подбородок и повернул к себе лицом, чтобы разглядеть хорошенько.
— Ну, хватит, сэр! — сказал мальчик, вырываясь. — Теперь, я думаю, вы где угодно меня узнаете.
Юджин, не удостоив его ответом, предложил Мортимеру:
— Я поеду с тобой, если хочешь.
И все втроем они уселись в тот экипаж, который привез мальчика: оба друга (учившиеся когда-то в одной школе) внутри кэба, с сигарами в зубах, а посыльный — на козлах, рядом с кучером.
— Нет, ты послушай, — говорил Мортимер дорогой, — я уже пять лет состою в списке адвокатов при Верховном Канцлерском суде, а кроме того, в списке поверенных при Суде Общего права и, если не считать бесплатных консультаций раза два в месяц по завещанию леди Типпинз, которой решительно нечего завещать, у меня не было и нет никаких дел, кроме вот этого романтического случая.
— А я, — отвечал Юджин, — вот уже семь лет как «допущен к делам», а никаких дел у меня еще не было и никогда не будет. Да если бы и подвернулись, я бы не знал, как их вести.
— Вот на этот счет мне и самому далеко не ясно, много ли я выиграл сравнительно с тобой, — невозмутимо возразил Мортимер.
— Ненавижу, — сказал Юджин, кладя ноги на противоположное сиденье, — ненавижу свою профессию.
— Тебя не обеспокоит, если и я свои ноги положу рядом? — спросил Мортимер. — Спасибо. Я тоже ненавижу свою профессию.
— Мне ее навязали, — мрачно сказал Юджин, — так уж считалось, что у нас в семье должен быть юрист. Ну и получили сокровище.
— Мне эту профессию навязали, — сказал Мортимер, — потому что считалось, что у нас в семье должен быть адвокат. И тоже получили сокровище.
— Нас четверо, и все наши фамилии написаны на дверях темной дыры, именуемой «апартаментами», — сказал Юджин, — и каждый из нас владеет четвертой частью конторского мальчика — Касим-бабы в пещере разбойников, — и этот Касим-баба единственный порядочный человек из всей компании.
— Я живу в полном одиночестве, — сказал Мортимер, — подниматься ко мне надо по ужасной лестнице;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11