Вот почему мисс Кимминз, вовсе не будучи благодарной, принялась есть обед весьма неряшливым образом, торопливо запихивая в рот большие куски, что весьма напоминало низших животных вообще, дабы не затрагивать вопрос о свиньях в частности.
Но это было далеко не самое страшное превращение, так изменившее за долгий одинокий день добрую и жизнерадостную девочку. Китти сделалась мрачной и подозрительной. Она обнаружила, что терпит великое множество обид и несправедливостей. На всех, кого она знала, падала тень ее мрачных размышлений, и все тотчас становились дурными.
Конечно, очень мило со стороны овдовевшего папы, который живет в Индии, послать Китти учиться на родину, ежегодно платить довольно круглую сумму мисс Папфорд и писать своей любимой дочурке очаровательные письма! Но разве он думает о том, что его дочь оставляют одну, в то время как сам он с утра до вечера веселится среди людей (без сомнения, он только это и делает). Может быть, папа и послал ее сюда просто для того, чтобы от нее отделаться. Очень на то похоже. Да, да, сегодня очень и очень на то похоже, потому что раньше ведь подобные мысли никогда не приходили ей в голову.
Ну, а та бывшая воспитанница, что теперь выходит замуж! Какая неслыханная самоуверенность, какое себялюбие с ее стороны — выходить замуж. Просто она очень тщеславна и рада случаю похвастаться. Кстати, скорее всего, она дурнушка. Но даже будь она хорошенькой (хотя такую возможность мисс Кимминз начисто отвергала), все равно нечего ей выходить замуж. И даже если свадьба неминуема, нечего было приглашать на нее мисс Папфорд. А что касается самой мисс Папфорд, то она чересчур стара, чтобы ездить на свадьбы. Самой бы пора это знать. Лучше бы занималась своим дедом. Воображает, что очень хорошо выглядела сегодня утром. Ничего подобного! Глупая старушонка! И этот «Дж.» тоже глупый старикашка. И ассистентка мисс Папфорд не лучше. А все вместе — просто старые дураки!
Более того, теперь совершенно ясно, что все это — заговор. Вот что они сказали друг другу: «Подумаешь, Китти! Вы от нее удерете, и я удеру. Пускай Китти сама о себе заботится. Кому она нужна?» Тут они, конечно, правы. Да, кому нужна она, бедная, одинокая девочка, против которой все устроили заговор? Никому, никому! Тут Китти разразилась рыданиями.
До сих пор она была любимицей всего дома и сама любила своих пятерых подруг так искренне и нежно, как только может любить детское сердце. Но теперь впервые она увидела всех пятерых девочек в мрачном свете. «Ну еще бы! Сидят теперь каждая у себя дома, за ними ухаживают, их развлекают, их балуют, а до нее никому нет дела! Всякий раз эти коварные лицемерки, вернувшись в пансион, под видом искренней дружбы и доверия рассказывают во всех подробностях — где они побывали, как развлекались, что делали и как то и дело вспоминали ее и повторяли: „Ах, как жаль, что с нами нет нашей маленькой Китти!“ Жаль! Как бы не так! Привыкли, что Китти их всегда встречает, и еще сами вечно твердят, что вернуться к Китти, все равно что вернуться в родной дом. Очень мило, но зачем же тогда уезжать, если они так думают? Пусть попробуют на это ответить. Но они этого не думают и ответить не могут, они просто лгут, а лжецы отвратительны. Ничего, теперь-то она их встретит по-другому, она будет их сторониться, она будет их избегать.
А пока она, одинокая и покинутая, размышляет о своих обидах и о том, насколько она лучше тех, кто наслаждается веселым обществом, свадебный завтрак — уж это наверняка — красуется на столе. Этот противный огромный свадебный торт, и эти нелепые цветы флердоранжа, и эта самовлюбленная невеста, и этот отвратительный жених, и эти бессердечные подружки невесты, и мисс Папфорд там тоже торчит за столом. Они думают, что им очень весело — ничего, ничего, они еще жестоко поплатятся за то, что так думали. Скоро они все умрут, пускай себе радуются на здоровье!»
Мысль об этом доставила Китти возвышенную духовную радость.
О, такую радость, что маленькая мисс Китти Кимминз вдруг вскочила со стула, на котором предавалась раздумьям, и воскликнула:
— Нет, эти черные гадкие мысли — не мои! Это гадкое существо — не я! На помощь, люди! Я гибну в одиночестве, потому что я слаба. На помощь, кто-нибудь!..

— Мисс Кимминз никак не претендует на звание философа, сэр, — заметил Путник, подводя девочку к зарешеченному окну и поглаживая ее по золотистой головке, — но я вижу в ее словах, а в особенности в тех поспешных действиях, которые за ними последовали, крупицу истинной философской мудрости. Действия эти заключаются в том, чтобы выйти из противоестественного одиночества и устремиться на поиски естественного сочувствия, которое проявляют и на которое откликаются. Случай привел ее к этим воротам, и вот она появилась здесь в качестве вашего антипода. Дитя вышло к людям, сэр! Если у вас хватит мудрости поучиться у ребенка (в чем я сомневаюсь, ибо на это требуется большая мудрость, чем та, которой обладает человек в вашем положении), то самое лучшее для вас — последовать ее примеру и выбраться из этого в высшей степени омерзительного логова.
Глава седьмая,
в которой мы находим Жестянщика
Солнце садилось. Отшельник уже полчаса возлежал на своей куче золы, поворотись спиной к окну, и не удостоил ни малейшим вниманием обращенный к нему призыв.
Все, что здесь говорилось за последние два часа, сопровождалось звонким аккомпанементом Жестянщика, который, выполняя заказ какого-то жителя деревни, чинил не то котелок, не то чайник и ловко управлялся со своей работой. Музыка Жестянщика еще продолжалась, и Путник решил снова перекинуться с ним словцом. И вот, держа за руку мисс Кимминз, с которой у него завязалась самая тесная дружба, он вышел за ворота и направился через дорогу на лужок, где трудился Жестянщик, подле которого лежал раскрытый ящик с рабочим инструментом и дымился огонек.
— Рад вас видеть при деле, — сказал Путник.
— А я рад быть при деле, — ответил Жестянщик, наводя последний глянец на свою поделку, и поднял глаза на Путника. — А вы-то почему рады?
— Увидев вас утром, я, признаться, подумал, что вы лежебока.
— Просто зло меня тогда разбирало, — пояснил Жестянщик.
— Зло? На такой погожий день?
— На погожий день? — удивился Жестянщик, широко раскрыв глаза.
— Помнится, вы сказали, что вам до погоды мало дела, вот я и подумал…
— Ха-ха! Солоно бы нашему брату пришлось, если бы мы обращали внимание на погоду. Для нашего брата погода — какая есть, такая и ладно. Да и от всякой погоды есть своя польза. К примеру, для моего ремесла она сегодня плоха, зато хороша для другого дела, а назавтра, глядишь, и мне повезет. Всем жить надо.
— Разрешите пожать вам руку, — попросил Путник.
— Осторожнее, сэр, — предостерег Жестянщик, с удивлением протягивая руку, — эта грязь пристает.
— И отлично, — промолвил Путник. — Я вот несколько часов провел среди грязи, которая не отстает.
— Это вы насчет Тома?
— Да.
— Ну, скажу я вам, — заметил Жестянщик, сдувая пыль с починенной кастрюли, — от такой мерзости и свинье бы тошно стало, если бы она об этом призадумалась.
— Если бы она призадумалась, то, вероятно, перестала бы быть свиньей.
— Это вы в самую точку, — поддержал Жестянщик. — Так что же можно сказать про Тома?
— Право, очень немного.
— Ровным счетом ничего, сэр, хотите вы сказать, — заключил Жестянщик, укладывая свои инструменты.
— Ваш ответ лучше моего и, признаюсь, точно выражает мою мысль. Полагаю, что именно на Тома Тиддлера и было у вас зло?
— Ну, а как же, сэр, — сказал Жестянщик, поднимаясь и усердно вытирая лицо подолом черного фартука. — Судите сами. Получил я вчера вечером работу, и надо было за ночь ее кончить. Вот я, стало быть, и работал всю ночь напролет. Что ж, ничего тут такого нет. Но вот иду я нынче утречком по этой дороге, приглядываю травку помягче, чтобы поспать на солнышке, и вижу: кругом одно запустение, один разор. Сам я знавал горе и лишения. Немало видал я людей, кому в горе и лишениях приходится весь век коротать. Сижу я, присматриваюсь, и такая жалость меня взяла. Смотрю, выходит со двора тот, с длинным языком, про которого я вам давеча рассказывал, и давай дудеть мне про Осла — да простит мне мой осел, что у меня дома! — про того Осла, стало быть, который довел свое жилье до этакой погибели, и все по своей по доброй воле. И взбрендило ему еще ходить в одеяле, голым-чумазым, будто шут вырядился на потеху и устроил себе забаву из того, что и впрямь бывает горькой долей этакой пропасти народу. Вот уж где самая что ни на есть вздорная блажь и от чего меня зло разбирает. Зло и стыд!
— Хотел бы я все же, чтоб вы на него взглянули, — сказал Путник, дружески похлопывая Жестянщика по плечу.
— Нет уж, увольте, сэр, — возразил Жестянщик. — Много для него чести!
— Но он сейчас спит.
— Вы уверены, сэр? — спросил Жестянщик, взваливая на плечо свою котомку.
— Уверен.
— Ладно уж, погляжу на него минутку, не больше, раз уж вы так желаете. Но дольше — ни-ни!
Все трое перешли через дорогу. Сквозь оконную решетку, в угасающих лучах заката, еще достигавших окна через ворота, которые девочка нарочно для этого держала открытыми, было довольно хорошо видно Отшельника на его ложе.
— Видите его? — спросил Путник.
— Да. Он даже пакостнее, чем я думал!
И тогда Путник рассказал шепотом, что делал тут с утра, и спросил у Жестянщика его мнение.
— Сдается мне, — сказал Жестянщик, отвернувшись от окна, — что для него этот день прошел без пользы.
— И я так полагаю. Хорошо еще, что не без пользы для меня. Послушайте, не направляетесь ли вы в сторону «Колокольного звона»?
— Прямиком туда, сэр.
— Приглашаю вас поужинать со мной. А так как мне известно, что этой юной леди по крайней мере три четверти мили нужно идти в том же направлении, мы проводим ее и, составив ей компанию, подождем у садовой калитки возвращения «ее Беллы».
Итак, душистым летним вечером Путник, Дитя и Жестянщик дружно отправились в путь.
И мораль, которую высказал Жестянщик, прежде чем покончить с этой темой, была такова: в его ремесле считается, что уж коли материал ржавеет и портится без пользы, так пусть себе ржавеет и портится, — чем скорее, тем лучше. Ведь сколько доброго материала ржавеет и портится от чересчур долгой и тяжелой службы.
Комментарии
«Земля Тома Тиддлера», так же как и «Рецепты доктора Мериголда», относится к циклу рождественских рассказов Диккенса 60-х годов.
Рассказ был напечатан в рождественском номере журнала «Круглый год» за 1861 год. Он создавался Диккенсом в творческом содружестве с другими авторами — Чарльзом Коллинзом, Джоном Хэрвудом, Эмилией Эдвардс и Уилки Коллинзом (1824—1889) — известным писателем, одним из основоположников жанра детективного романа. Диккенсу здесь принадлежат три главы (I, VI и VII).
О. Холмская

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19