Пэт держал жеребенка за уздечку, точно на конской ярмарке, а Стефен ходил и ходил вокруг них. Он был коренастый, широкоплечий, лицо суровое, но сейчас я не узнавал его. В маленьких, обычно недобрых глазках горел огонек, которого никогда прежде не было. Миссис Костеллоу с Барбарой держались поодаль. Джон Конрой с отцом стояли у самой двери. Старый Стефен протянул руку и погладил жеребенка. Джон подошел к Пэту, взял у него уздечку и сказал, протягивая шиллинг:
— Ступайте в лавку и купите себе леденцов, а мы тут поговорим.
Пэт подошел ко мне, старый Стефен глянул на нас подобревшими глазами и крикнул вдогонку:
— Кейт, скажи Тому, пусть даст им сахарную палочку!
— Хорошо, хозяин, — прошептала Кейт.
— Да смотри, одну на двоих, — поспешно добавил он.
В лавке Кейт остановилась и подмигнула нам:
— Последних слов я не слышала, верно?
— Само собой, — ответил Пэт. — Мы тоже не слышали.
Войдя в лавку, мы очутились перед высоким прилавком. На полках за нашими спинами стояли бутылки и банки со сластями. Кейт взяла одну с полки, открыла ее и дала нам с Пэтом каждому по сахарной палочке. Мы тотчас сунули их в карман. Мужчины, пьющие портер за дальним концом стойки, глядя на действия Кейт, засмеялись. Маленький рыжий, похожий на хорька человечек, наполнявший им кружки, со всех ног бросился к нам.
— Кейт Фейерти, ты что, с ума сошла? Хочешь, чтобы нас всех заперли в каталажку? — прошипел он.
— Не болтай вздора, мой милый, — хозяйским тоном проговорила Кейт. — Мне сам велел дать парнишкам по конфете. Они знаешь какой подарок ему привезли!
— Велел дать по конфете? — повторил рыжий человечек и с почтением поглядел на нас. Но подозрительность тут же взяла верх, и он спросил: — Какой такой подарок?
— Жеребеночка. Махонького, что твой осел. Но такого красавчика я отродясь не видала. Хотя, может статься, и есть в нем какой изъян. Где мне, глупой, судить!
Услыхав слова Кейт, мужчины оставили кружки, поднялись с мест и двинулись к выходу. Их было человек семь, и все они прошествовали мимо окна, направляясь на задний двор, где происходил показ жеребенка.
Том, оставшись только с нами и с Кейт, суетливо забегал вдоль прилавка. Ему тоже не терпелось посмотреть на подарок, но он боялся покинуть лавку: вдруг придет покупатель, а за прилавком никого нет. Не успел он решить, что делать, мужчины один за другим вернулись, уселись за стойку, взяли свои кружки и отхлебнули по хорошему глотку.
— Ну, ребятушки, — спросила, сгорая от любопытства, Кейт, — что вы о нем скажете?
Ближе всех к нам сидел ражий детина с обветренным загорелым лицом, одетый в куртку из домотканой шерсти. Я его видел первый раз.
— Сегодня мне не заснуть, — сказал он, с завистью покачав головой. — Конек всю ночь будет блазнить.
Мужчины хором подтвердили, что лучшего конька они в жизни не видели. Кейт подняла откидную доску и выпустила нас из-за прилавка, чему Том, по-моему, несказанно обрадовался: его драгоценным банкам опасность больше не угрожала.
— И надо же, чтоб такой конь достался этому старому скряге, — продолжал ражий детина, — укуси его отца собака за ногу!
— Ему и без того принадлежит все самое лучшее на Росморе, — подхватил другой, которого приятели называли Колмэном.
Кейт вернулась на кухню, сказав, что ей надо стряпать обед. Мы сели на лавку у входной двери и стали грызть конфеты. Глаза всех присутствующих устремились на нас. Мужчины смотрели внимательно, спокойно, безо всякой враждебности. Только коротышка Том поглядывал на нас с неприязнью. Не знаю, что он имел против нас, но взгляд у него был злой и настороженный.
— Это вы привезли жеребенка? — спросил ражий детина.
— Мы, — ответил Пэт.
— Славный конек.
— Неплохой.
— Вырастили его у себя на острове?
— Да.
— Никогда не видел на Инишроне таких красавцев.
— А они у нас есть, — заверил его Пэт.
Все замолчали. Том вышел из-за прилавка и опять наполнил кружки. Из двери на кухню послышались голоса. Наверное, Костеллоу и Конрои вернулись в дом и обсуждают предстоящую свадьбу. Эта свадьба не очень-то радовала богача Костеллоу. Ничего удивительного. В его лавке было столько товару, что, несмотря на внушительные размеры, места для всего не хватало. Полки и прилавки ломились от пакетов и банок со всякой снедью, рулонов сукна и ситца. За прилавком стояли бочки с портером, перед ним высились пузатые мешки с овсом; над головой висели окорока, рыболовные сети, упряжь, сельскохозяйственный инвентарь. На полу лежал свитый кольцами канат, на стене висел в сетке свернутый рулоном парус.
Детина продолжал, как будто говорил сам с собой:
— Неужели с таким коньком старый Стефен не подобреет?
— Вроде бы должен, — откликнулись остальные и опять отхлебнули по большому глотку.
Мужчины недолго ломали голову, почему нам вздумалось привезти старику Стефену такой подарок. Смекнув, в чем дело, они сразу оживились и повеселели. Нам было приятно, что эти суровые мужчины поглядывают на нас дружелюбно, и мы помаленьку оттаивали, пропала скованность, которая обычно замораживала нас в присутствии росморцев. И мне вдруг стало стыдно: сколько я себя помнил, я ни разу не пытался загасить старую вражду. Наоборот, мы с Пэтом, бывало, еще подливали масла в огонь. Кидались камнями в росморских мальчишек, которые приезжали к нам на остров со своими отцами, привозившими торф, выпускали из ведер крабов на дно их лодок, привязанных к причалу, чтобы на обратном пути крабы щипали мальчишек за голые пятки. И теперь под добродушными взглядами росморцев я поклялся себе, что никогда больше не буду делать ничего подобного. Хотя признаюсь, как всякий кающийся грешник, я чувствовал, что нет ничего на свете скучнее праведного образа жизни.
Росморцы, тянувшие свой портер, думали, как видно, о том же, потому что очень скоро заговорили о нашей давней вражде. Разумеется, слово «вражда „не произносилось, росморцы предпочитали говорить «нелады“. Вот что мы услыхали в тот день, сидя в лавке старика Костеллоу. В 1798 году великое ирландское восстание было подавлено англичанами. Один из участников восстания, отец Мэнион, скрылся от англичан и нашел убежище на Росморе. Он тайно переходил из дома в дом, оставаясь в каждом не больше одной-двух ночей. Те, чьи предки прятали у себя отца Мэниона, до сих пор этим гордятся. Англичане сумели напасть на его след, и он решил перебраться на Инишрон. Но не успел: английские солдаты на пристани схватили его и расстреляли. О Мэнионе сложили красивую балладу, которую слушать без слез невозможно.
С тех пор прошло больше ста пятидесяти лет, но если бы Мэнион знал, сколько раз его именем обнажались кинжалы и лилась кровь, он не мог бы .спать спокойно в могиле. Росморцы утверждали, что это инишронцы навели англичан на след преподобного отца, боясь, что он переберется к ним на остров и навлечет на них беду. Инишронцы, наоборот, заявляли, что кровь отца Мэниона на самих росморцах: они оскорбились, что святой отец решил покинуть их остров. Как бы то ни было, но между соседями родилась смертельная вражда, которая была жива и поныне, сто пятьдесят лет спустя. Мы с Пэтом ужаснулись: какое обвинение тяготеет над нашими прадедами! Как вдруг, к своему изумлению, услыхали: они, росморцы, думают, что скорее всего никакого предательства ни с чьей стороны не было. Английские солдаты сами выследили священника и схватили его. Ничего хорошего, говорили они, что между соседями такая распря, а тут и причины-то настоящей нет: нельзя же, в самом деле, считать причиной полузабытую историю вековой давности. Мы с Пэтом старались не выказывать удивления, чтобы нечаянно не спугнуть только что возникшее дружелюбное чувство росморцев. Мы просто не могли понять, почему это наш подарок Стефену Костеллоу настроил их на миролюбивый лад, ведь они Стефена терпеть не могли, хотя и пили каждый день его портер.
Дверь лавки отворилась, и вошла худая старуха, без единого зуба во рту. Это ее ни капельки не смущало, и, раз открыв рот, она могла трещать без умолку хоть целый день. Под полой она держала корзину с яйцами. Через пять секунд после ее появления Том уже перекладывал яйца в стоявший на прилавке ящик.
— Шестьдесят две штуки, Салли, — сказал он, кончив считать. — Два утиные.
— А чем плохи утиные, скажите на милость? — затараторила Салли. — Если бы тебя в детстве кормили утиными яйцами, ты бы таким заморышем не вырос. Сколько мне всего причитается?
— Шесть шиллингов и два пенса, — ответил Том, лизнув карандаш и сделав подсчет на ногте большого пальца.
— Маловато, — заметила Салли, но спорить не стала. — Ну, да что поделаешь. Дай на все корму для кур, Том, голубчик. На сколько снеслись, на столько пусть и едят. Все по-честному.
Я чувствовал, что в словах Салли есть какая-то неувязка, но какая, сообразить не мог. Пока Том сыпал в мешок корм для кур, Салли оглядела лавку и увидела мужчин, потягивающих портер.
— Что это вы бездельничаете об эту пору? — грозно спросила она. — Почему не идете резать торф? Вон какие погоды стоят!
— А мы и то на торфяник шли, да заглянули промочить глотку, — объяснил Колмэн. — А тут, глянь, эти парнишки. Конрои, Бартли с Джоном привезли с Инишрона в подарок старому Стефену жеребенка. Такого красавчика, веришь ли, во всей Ирландии не сыщешь. Поглядела бы ты, какие вокруг него Стефен кренделя описывал. Как есть спятил, прости господи мою душу грешную!
— Подарок? — переспросила Салли, взглянув на нас острым взглядом. — Сначала свадьбу сыграйте, а там уж и подарок дарите.
— Мы пока что оставим жеребенка у Корни О'Ши. До свадьбы, значит, — волнуясь, проговорил Пэт.
— Это хорошо, — ответила Салли, подумала немного, хихикнула и с ехидцей прибавила: — Его только так и возьмешь. Выходит, сделку заключили. И выходит, Барбара уже не Барбара, самая красивая девушка на всех островах, а что-то вроде доброй лошадки, а?
Мужчины закивали головами. И мы с Пэтом поняли: так это они из-за Барбары готовы забыть старую вражду. И еще их забавляло, что нам удалось побить Стефена его же оружием. Салли вдруг резко повернулась к Тому и прикрикнула на него:
— Ты это брось записывать каждое слово! Ишь, расстарался! Я сама все Стефену выложу. А ты,-обратилась она к Пэту, у которого при этих словах вытянулось лицо, — не бойся. Если уж Стефен Костеллоу чего пожелает, он от этого не отступится, как бы мы его тут ни честили.
Салли взяла свой мешок с куриным кормом, подняла откидную доску и отправилась в кухню.
Нам с Пэтом больше не сиделось, мы попрощались с мужчинами, допивавшими портер, и выбежали наружу.
— По-моему, пора вести жеребенка на двор Корни О'Ши, — сказал Пэт. — Пока Стефен позовет обедать, можно с голоду помереть.
— Ну, сегодня он нас без обеда не отпустит.
— Не он, а миссис Костеллоу. Но мне что-то не хочется есть за его столом, под его взглядом кусок в горле застрянет.
Мы вышли во двор. Жеребенок был привязан к вделанному в стене кольцу длинной вожжой, принадлежавшей, должно быть, самому хозяину. Он стоял чуть ли не на пороге кухни и, прядая ушами, с любопытством прислушивался к голосам, доносившимся изнутри. Солнечные лучи играли на его лощеной спинке. Пэт подошел к жеребенку и отвязал. Голоса на кухне, умолкли.
— Я поведу его к Корни, — сказал Пэт.
— Веди, — отозвался его отец, — мы тоже сейчас идем туда.
Он вышел во двор, и в ту же секунду рядом с ним вырос сам старый Стефен; крепко сжав губы, он наблюдал, как мы уводили с его двора так полюбившегося ему жеребенка. Из-за его спины нам вслед махали Барбара и ее мать с сияющими лицами. Подойдя к воротам, мы услыхали громкий голос Стефена:
— Берегите его!
Он опять плотно сжал губы и отвернулся, но мы успели заметить в его глазах боль: так ему не хотелось расставаться с красавцем жеребенком.
Когда мы закрыли за собой ворота, Пэт сказал:
— Все идет как надо, Денни. Даже лучше, чем я ожидал. Ну и лицо было у старика, потеха!
— А он сдержит свое слово? — спросил я.
Мне редко приходилось бывать на Росморе — у нас с отцом всегда было дел по горло, — и я плохо знал старика Костеллоу. Конроев же было много, у них на Росморе жили родственники, так что они всегда могли найти и предлог и время для поездки на Росмор.
— Стефен — хозяин своего слова, — сказал Пэт. — Но он считает, что раз его слово крепко, то во всем остальном он может быть подонком.
Дом Корни О'Ши находился в четверти мили от лавки Костеллоу. Когда мы подошли к нему, был уже первый час пополудни. Из полураскрытой двери неслись аппетитные запахи. Мы заглянули внутрь: миссис О'Ши склонилась над очагом, снимая щипцами крышку с огромной кастрюли, доверху полной картошки. Услыхав шаги, она обернулась. Лицо у нее было такое же красное, как юбка. С щипцами в руках она поспешила к двери, чтобы впустить нас.
— Это ты, Пэтчин? — сказала она. — Да тут и Дэнни! Входите, входите, милости просим. Отведи, Пэт, своего конька во двор. Там Корни уже приготовил для него подстилку. — Она рассмеялась: — Мы уже тут наслышаны о вашем приезде. А ты, Дэнни, останься со мной, расскажешь, как вы поладили со старым Стефеном.
Я вошел, сел на лавку и рассказал, как мы ехали сюда, как полюбился старику Костеллоу наш жеребенок. Миссис О'Ши заметила, что об этом уже говорит весь Росмор.
— Ишь вы какие умные на Инишроне! На все руки! Такого жеребенка вырастить! А мы ведь и не знали, что у вас есть такие кони.
Я на это ничего не ответил, и опять мне подумалось: когда же догадаются, что этот жеребенок родился не на нашем острове?
Сняв с огня кастрюлю, я высыпал горячую картошку в плетенную из ивовых прутьев плоскую корзинку. Миссис О'Ши принесла огромную сковороду, полную золотистой капусты, в середине которой шипел большущий кусок сала. Она переложила все это на блюдо, мы вместе выдвинули на середину кухни стол, и миссис О'Ши стала накрывать: принесла солонку, положила вилки, ножи; а я пошел звать Корни с Пэтом.
— А где Бартли с Джоном? — спросил Корни, входя в кухню.
— Сию минуту явятся, — ответила его жена. — Ты разве забыл, они с ложкой во рту родились.
И точно, только мы сели за стол, пришли Бартли с Джоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20