Только собака - через забор, девчонка - в ворота, с криком:
- Пальма! Пальма!..
Увидев меня и, наверно, сразу поняв, что предстоит расквитываться, она осеклась, но не повернула назад, как было бы проще, а медленно пошла к забору. Пошел к забору и я, заметивший, в каких подсолнухах укрылась Пальма. Приподнявшись на носки и закусив палец, девчонка принялась тревожно оглядывать огородную зелень, но зелень так разнесло, что попробуй различи там что-нибудь. Я уж хотел было спросить, ну как, мол, твое самочувствие, но позади хлопнула дверь, и мы враз обернулись. Это вышел пацаненок. А я внезапно подумал, что ведь девчонка стоит одна на виду у всего чужого двора и ждет беды в любой миг, а тут еще я, храбрец, выискался. Во мне что-то дрогнуло, и я торопливо проговорил:
- Вон она, Пальма!.. Вон за подсолнухами!
- Где? - радостно встрепенулась девчонка.
- Пойдем покажу.
Я откинул калитку, схватил вдруг девчонку за руку и потянул за собой по лабиринту межгрядных тропок прямо к овчарке. Девчонка не сопротивлялась и, только увидев Пальму в двух шагах, рывком остановила меня.
- Я сама, а то еще цапнет.
Чтобы не наступить на грядку, она обняла меня за пояс, обошла, чиркнув бантом по моему носу, и, ласково поругивая собаку, прицепила ее к поводку.
Из огорода я выбрался первым и придержал калитку. Проходя, девчонка серьезно глянула на меня и сказала:
- Спасибо. Тебя как звать?
- Вовка.
- А меня Марийка.
Мы бы наверняка еще о чем-нибудь поговорили, но Пальма дернула и, как строгая мамаша, потянула Марийку за руку прочь от внезапного и, может быть, рискованного знакомства. Когда они скрылись за воротами, я сообразил, что на Марийке был сарафан с такими большими красно-белыми клетками, что хоть играй на нем в шахматы.
Со мной что-то случилось. Я забылся и не сразу понял, чего шумят и куда бегут пацаны. А это махали руками и весело созывали на помощь работавшие справа девчонки.
Через минуту мы обступили их, и Люська, показывая на здоровенный каменище, пояснила, что из земли торчало всего сантиметров пять, она начала копать и вот какую штуку выкопала. Вчетвером мы попробовали вытащить камень, но сил хватило только на то, чтобы поставить его на попа.
- Генк, ты об него запнулся? - спросил я.
- Когда?.. А-а, не помню. Может быть.
- Уж сотня коленок здесь точно разбита, - сказал Борька.
- И сотню еще разобьют. Надо убирать.
Генка наклонился и проговорил:
- А если углубить яму, и пусть себе лежит?
- А что, мудро, - сказал я. - Ну и баянист! У тебя, Генк, голова не только музыкальная, но и техническая.
Генка сиял.
Мы быстро углубили яму, опрокинули камень, засыпали землей и утрамбовали пятками. Сто коленок спасены!
- Отбой! - крикнул я. - Всем на отдых! В холодок.
Мы собрали инструменты и забились в Борькин подкрылечник.
- Что это за девчонка была? - шепотом спросила Мирка.
- Какая?
- С собакой.
Я вспыхнул и ответил:
- Марийка, из двора напротив.
- Вы знакомы?
- Только что познакомились.
- А-а, - протянула она. - А Томки нет.
Мне показалась тут подковырка, и я зло спросил:
- Ну и что?
- Как что?.. Ты комиссар или нет? - вспылила Мирка. - Наше первое дело, а ее нет!.. Наказать надо!
- Накажем, - вздохнул я, вдруг почувствовав какое-то равнодушие к тому, что Томки нет, что ее нужно наказать и что она вообще существует на белом свете.
А Томка - тут как тут, занырнула в дверь и, всплеснув ладонями, оправдалась:
- Не ругайтесь, меня мама в магазин посылала!
- Так и знал, - грустно проговорил я, глядя вниз.
- Хоть бы совесть имела! - бросила Мирка.
- Пожалуйста, я могу уйти, если я бессовестная, - заявила Томка, разводя руками.
Тут я поднял взгляд, чуть подался вперед и, охваченный внезапным жаром, чуть не крикнул, чтобы она уматывала на все четыре стороны, но Славка опередил меня.
- Поработай, - сказал он мягко, - потом уйдешь.
Томка в колебании и раздумье, а может быть ожидая моего приглашения ха-ха! - постояла некоторое время, потом села на край доски рядом с Люськой.
- Слушайте, союзнички, мы ведь отдыхать сели, - сказал Борька, - так давайте хоть в суд сыграем, что ли.
- Давайте! - согласились все враз, и сразу стало проще.
Борька принес бумаги, карандаш, нарвал семь одинаковых полосок, на четырех написал "вор", "сыщик", "судья", "палач", скатал их трубочками и, встряхнув в горсти, высыпал на табуретку. Мы расхватали писульки. Последнюю нерешительно взяла Томка. Судье и палачу хорошо, они в любом случае наказывают или вора, или сыщика, если он ошибется.
- Я сыщик, - сказал Борька. - А вор... - Он повел подозрительным взглядом и едва дошел до Томки, она бросила бумажку и, засмеявшись, сунула лицо в ладони. - Томуся вор, - Борька развернул ее бумажку - "вор".
- Я сужу, - сказал я.
- А я палач, - сказала Мирка, потирая руки.
Я глянул на Томку. Она все еще улыбалась сквозь навернувшиеся от смеха слезы, уверенная, что ничего страшного я ей не присужу. И остальные выжидательно улыбались. Улыбнулся и я и холодно изрек:
- Пять горячих!
Это было высшее наказание.
Томка взвизгнула и хотела выскочить, но Борька поймал ее и усадил. Ойкая и прикрыв одной рукой глаза, она протянула вторую палачу. Мирка растерла ей запястье и честно врезала двумя пальцами пять горячих. Мотая кистью и пища, Томка под общий смех вылетела из подкрылечника.
Отдых кончился.
Через полчаса перед домами, точно какие-то земные нарывы, вздулись вороха мусора. Я подошел к девчонкам. Томка бродила вдоль забора с лопатой, Люська выколачивала решетку для ног, забитую грязью.
- Мир, готовь тележку, - сказал я.
- Пойдем вместе.
- К Анечке-то? Ни за что! Мы с ней враги.
- Враги!.. Ты комиссар, у тебя не должно быть врагов!
- Ух ты какая! Да у меня, если хочешь знать, есть такие враги, которые до смерти!
- Не Анечка же!
- Нет, конечно.
- Ну вот и пошли!
Мирка потянула меня за руку. Руку я отвоевал, но пошел. Мы поднялись на крыльцо и, постучавшись, шагнули за порог. В комнате было душно и чадно. Топилась плита, на которой Анечка сразу на двух сковородах пекла блины.
- Тетя Ань, нам надо тележку, - сказала Мирка. - Мусор вывезти. Мы двор подмели.
- Да уж поняла зачем, - ответила Жемякина, опрокидывая сковородку с блином на стопку уже испеченных. - Видела - Чупрыгин метлой ширикает. Уф!.. Что это вас на мусор потянуло? - на миг замерев и глянув на меня, спросила она.
Я растерялся и сказал:
- А что, и это нельзя?
- Ишь ты - отвечает! - коротко бросила Анечка и опять заметалась туда-сюда.
Мирка дернула меня за штанину и сказала:
- Мы ее на место затащим, тележку.
- Я разве не дала? - спросила Жемякина, наливая в сковородку блинной жижи той самой, наверно, поварешкой, которой стукнула Юрку. - Возьмите, возьмите, ради бога! Вон он, ключ, на косяке. В сарайке колеса. А-а! крякнула она, как под душем, хватая вторую сковородку.
Анечкина сараюшка, величиной с нашу дезкамеру, вминалась в огород. Неспешно и важно я открыл ту самую калитку, в которую недавно врывался с воровским испугом и стремительностью, и даже хозяйски огляделся, хотя оглядывать было нечего - огород так и пустовал, лишь на двух грядках кое-где торчала переросшая редиска. С тыла, где было пониже, я взобрался на сарайку, засвистел и замахал руками, созывая братву на подмогу. Жестяной кузов тележки оказался легким, и я один пододвинул ее к переднему краю. Там Славка с Борькой сперва поддержали ее досками, а потом приняли на руки. Девчонки тут же выкатили колеса, и через пять минут тележка была на ходу.
Погрузив в нее лопаты и две метлы, мы с громом и криком покатили в наш край. Славка тут все с мохом повыскреб. В его куче было не столько мусора, сколько земли. Ах-ах - отзывался жестяной кузов! У крыльца тети Шуры-парикмахерши темнело длинное влажное пятно - ночами она всегда выплескивала остирки, иногда пенные лужи стояли до утра.
- Клумбу поливайте своей мыльной водой, а не двор! - крикнул я в открытое окно, когда мы провозили мимо тележку, но мне никто не ответил.
- На работе, - сказал Славка, впряженный в оглобли.
- Борька, жми к Лазорскому, - сказал я. - Спроси, куда мусор сваливать.
- А почему я? - недовольно дернулся Борька.
- Потому что приказ.
- А-а, забыл.
- То-то. Не только приказывать забывают, но и подчиняться. Жми. А то, скажи, у крыльца высыпем.
Потянулись из магазинов хозяйки с сумками и сетками. Они недоуменно останавливались, смотрели под ноги, озирались, словно не туда попали, и потом еще недоуменнее косились на нас. Бабка Перминова видела, как мы подметали, но когда стали собирать всю нечисть, подошла и заглянула в тележку, точно картофельные очистки, шлак и стекла могли превратиться в золото.
Борька прибежал и сказал, что управдома нету, но жена его велела выгрузить мусор у последних, двухстворчатых, ворот, через которые к нам въезжали машины. Мы так и сделали. Ворох получился здоровый! С минуту мы постояли возле него в молчании, как будто кого похоронили.
Но вот Борька подпрыгнул и переломился перед девчонками в вежливом поклоне, показывая на тележку и говоря:
- Дамы, прошу в карету!
Мирка с Люськой, смеясь, залезли в кузов и присели, держась за борта. Томка отказалась.
- Зря, Томуся!.. Славк, в оглобли, ты у нас главная лошадь! Комиссар, впрягайся! Генк, а ты - жеребенок, скачи сбоку. Ну, союзнички, поехали!
И мы с ветерком и свистом промчали наших дам по всему ставшему вроде шире и солнечней двору, точно для того мы его и чистили, чтобы день и ночь теперь катать по нему девчонок.
Томка осталась позади.
Все это время она была с нами, но я на нее - ноль внимания и лишь иногда с раздражением замечал, что вот она боится запачкаться, вот кинула мусор мимо кузова, вот не толкает тележку, а только держится за нее. И когда, вернув Анечке ключ, мы стали расходиться по домам до вечера, я убежал вперед Томки, сразу проскочил в спальню, достал из радиоприемника яблоко и съел его.
СИЛЬНЕЕ ЗАБОРА
Приехала, наконец, Нинка Куликова.
Мы тут же затянули ее на крышу, рассказали о "Союзе Чести" и вручили билет. Нинка хотела ответить что-то, набрала воздуха, но вдруг у нее блеснули слезы, и она ткнулась в плечо сидевшего рядом Славки. Славка побледнел, а мы опешили. Но Нинка тут же вскинула голову и, вытирая глаза, твердо проговорила, что надо, надо немедленно ставить концерт, что с такой силой не концерт выйдет, а фейерверк и что почему мы сами не дошли до этой мысли.
И весь "Союз" занялся подготовкой.
Я решил, по давнему совету Томки, пройтись по сцене на руках и теперь до тошноты тренировался дома. Даже сейчас, после обеда, я встал на руки и, чувствуя, что вот-вот лопну, дошел до дезкамеры. Там отдышался, достал шахматы, с радостью - давно не играл - раскинул доску на своей кровати и открыл Шумовский задачник. Длинные и многофигурные задачи я не любил - это значило, наверно, что не быть мне шахматистом, но что бы это ни значило не любил и все. Я выбрал "Узника", такую же трехходовку, как и решенный "Меч Дамоклеса". Фигур тут было многовато, но стояли они интересно белые двумя клетками, а черные король с ферзем сидели в этих клетках, как в тюрьмах. И опять стихи. Черный король не то пел, не то кричал:
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня,
а белый конь перебивал его, намекая на ход решения:
Ни коня вам, ни девицы;
Право, нужны нам самим...
А сиянье дня - извольте,
Мы при нем вам мат дадим!
Только я задумался - явился Борька, сроду не даст подумать. Прямо из кухни он кинул мне большущий огурец. Не поймай я его, он убил бы котенка, который лежал возле доски, полузасыпанный фигурами. Борька подошел, взял котенка за шиворот, приподнял и спросил:
- Фамилия?
- Осторожней. Я из него артиста делаю, а ты цапаешь, как живодер. Он еще без фамилии.
- Хочешь - назову?
- Давай.
- Вуф!.. Это когда отец приходит с работы очень усталый, он садится за стол и говорит: вуф!.. Самое имя для артиста. У них всегда не имена, а фигли-мигли. Представляешь - объявляют: "Выступают Вов и Вуф!" Аплодисменты, конечно.
Я качнул головой.
- Не пойдет. Какая в нем усталость - он же еще котенок?.. Ему еще сто лет до усталости!
- Жаль, но других имен нет. - Борька опустил котенка в одну из тюремных клеток на шахматах, и тюрьма рассыпалась. - Но есть другие идеи.
Я понял, что он не зря пришел, сдвинул с доски все и, собирая фигуры, спросил:
- Какие?
- Ты видел, какие уже ранетки у тети Зины?
- Видел. А ты видел новый высокий забор с колючей проволокой наверху?
- Разве дело в заборе?
- А в чем?
- В приказе!
- Да?.. Тогда приказываю тебе сегодня же нарвать ранеток, рядовой Чупрыгин!
- Почему мне? "Союзу Четырех!.." Это будет наша военная операция! А то мымры исчезли, бить некого, так хоть на ранетках душу отведем.
Борька был прав. Я тоже над этим думал. Мы слишком увлеклись общими делами. Правда, эти общие дела были и наши, но все же хотелось чего-то чисто своего, для чего и создавался наш "Союз Четырех".
- Правильно, Боб, надо, - сказал я. - Прикажу! Только - молчок!.. Без двадцати три. Айда на сбор. Ты что к концерту готовишь? Сейчас ведь Нинка спросит.
- Да мы со Славкой одну штучку придумали, не знаю только, успеем ли.
- А то вызови кого-нибудь на сцену, например, тетю Шуру-парикмахершу, и нарисуй. Линейку возьми побольше - у тети Шуры физиономия шире Славкиной.
Борька присвистнул:
- Отстал ты. Я уже без линейки рисую.
Нинка была на крыше. Она сидела на какой-то тряпке, подобрав ноги, с книгой и тетрадкой на коленях и нараспев говорила, записывая за собой:
- Ну, хоть кто-нибудь протяните мне руку, лапу или крыло, и я того озолочу! Скорей, люди, звери, птицы! Спасите меня!.. Но куда вы уходите, улетаете, уползаете?.. Я же умираю, несчастные вы твари!.. А, мальчишки, привет! Сейчас... Так, я же умираю. Что он еще может сказать?..
Я подсел к ней, заглянул в тетрадку и спросил:
- Ты что делаешь?
- Пьесу пишу.
- То есть как, пьесу пишешь? - не понял я.
- А то есть так: смотрю в книгу, читаю, где что делается, и пишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21