– Эп-то!..
– Паганини!..
– Держите меня!
– Наташа! – обратился я к низенькой полненькой имениннице с живым красным цветком в темных волосах. – Мы вот с Августом поздравляем тебя и желаем счастья!
Я протянул ей руку. Она, улыбаясь, подала мне свою. Я не стиснул ее мужественно-сурово, а взял за кончики пальцев, наклонился и поцеловал их. Охнув, Садовкина зажала мигом вспыхнувшие щеки и нырнула в толпу. Девчонки захлопали в ладоши, закричали «браво, бис!», а пацаны загмыкали и запокашливали, пряча усмешки и хохотки, лишь у Зефа вырвалось:
– Убил, Эп!
Он повалился, его поймали и поставили.
– Не убил, а хоть один настоящий кавалер нашелся! – воскликнула вдруг, потрясая сухим кулачком, затертая в кухонных дверях Наташина бабушка, маленькая и жилистая. – Слава богу! Раз внучке целуют руки, все в порядке, можно спокойно умирать! – У бабушки затряслись губы, покатились слезы, она махнула рукой и скрылась в кухне.
Дядя Коля, смуглый, тощий и согнутый интегралом отец Садовкиной, пригласил нас в гостиную.
– Где анкета? – шепнул Забор.
– Вот.
– Молодец, Эп! Ну все, теперь можно повеселиться! – обрадовался он, спрятал листы, перехватил у меня магнитофон и пошел с Зефом подключать его.
Наташка, все еще смущенная, подвела меня с Авгой к своим подружкам, которых я не знал.
– Вот, знакомьтесь: Рита и Лена! – представила она новеньких. – Вместе были в лагере летом.
– Очень приятно! Аскольд! – сказал я. – А это мой друг граф Шулин, потомок пушкинского графа Нулина, но поскольку революция, гонения, букву пришлось заменить, а титул забросить! – Авга молча кивнул, а я, бесцеремонно разглядывая девчонок, воскликнул: – Граф, в какой цветник мы попали!.. А не согласится ли кто из вас быть на сегодня моей дамой?
Наши девчонки прыснули. Прыщастенькая и худенькая Рита в голубом платье с огромным, во все плечи, отложным воротничком презрительно выгнула губы и отвернулась. Высокая же и плотная Лена в тугой серой кофточке и темно-синей юбке спросила с искренней заинтересованностью:
– Только на сегодня?
– А может и дольше.
– Тогда выбирай!
– Я выбрал бы, очаровательную именинницу, – не моргнув глазом, ответил я, – но боюсь, комсорг не одобрит… – Я был уверен, что этим не обижу Ваську с Наташей, так как дружили они открыто, не опасаясь никаких намеков и кривотолков.
Все рассмеялись, а Наташка, еще сильнее залившись румянцем, весело укорила меня:
– Ну тебя, Эп! С тобой сегодня что-то не того!
Тут включили маг, зацокало знобящее вступление к «Лайле», девчонки похватали друг друга и, не умея вальсировать, пустились кто как, подпевая Тому Джонсу. «Лайла» как бы отрезвила меня. Я отошел и опустился в кресло. Хватит, надо кончать маскарад! Я взялся было за бабочку, чтобы отцепить ее, и поймал удивленно-пристальный взгляд Мишки Зефа. Зеф сразу отвел глаза, а я вдруг подумал, что сегодня играю Мишкину роль, перебежал ему дорогу и, может быть, даже в чем-то перещеголял его, вот он и в растерянности. Забавно, что я нашел в себе что-то зефское. Я даже обрадовался такому обогащению, но тут же отметил, что оно мне все-таки не по душе. Нет уж, Зефу Зефово, а Эпу Эпово!.. Бабочку я лишь поправил – пусть сидит, дело не в ней.
Ко мне сбоку подошла Лена и тихо спросила:
– Ну что, Аскольд, сделал выбор?
– Нет еще.
– А если я тебя выберу?
– Пожалуйста!
Вальсировать я тоже не умел, и мы пошли в ритме танго. Лена была пальца на три-четыре ниже меня, и, если бы мы сблизились плотнее, я бы ткнулся ей носом между бровей, но я держал Лену свободно, скорее не я вел, а она, положив мне руку за плечо, на лопатку. Я чувствовал, что она не спускает с меня глаз, ожидая слов ли, жестов ли особенных – не знаю, чего ожидают девчонки от таких разбитных молодцов, каким я тут рисовался. А я молчал.
– Аскольд, ты не рад, что я тебя выбрала? – не выдержала наконец Лена.
– Что ты! Наоборот! – честно уверил я.
Усмехнувшись, она подтолкнула меня к себе, и нос мой действительно клюнул ее между бровей. Я вспыхнул, как при коротком замыкании, и мигом вспомнил те два поцелуя в сумрачном коридоре нашей квартиры. Сердце у меня сжалось, и невольно сжались руки. Лена сразу же передвинула свою ладонь с лопатки на плечо и отдалась моей танцевальной власти.
Тут же позвали к столу.
Авга оказался прав – было чем давиться: яблоки, мясной салат, маринованные опята, колбаса двух сортов и даже свежие огурчики в пупырышках.
Застольничали мы около получаса, потом оттеснили состыкованные столы, расставили вдоль стен стулья, включили маг и кинулись прыгать, несмотря на сытость.
Я снова вспомнил Валю, мне стало до боли грустно, и я понял, что без Вали эта грусть не пройдет, как бы я ни бодрился и ни выкаблучивался… Девчонки схватили меня за руки и втянули в свой шумнотопающий круг. Потом шейк сменился плавной мелодией, и я оказался в паре с Леной.
– Аскольд, хочешь по секрету? – шепнула она. – Девчонки говорили, что ты совсем не такой.
– А какой? Теленок? Вафля? Размазня?
– Не так, конечно, но что-то в этом роде… Только ты не обижайся на них, ладно? В общем-то они уважают тебя… И мне ты понравился, – добавила она тише, чуть отведя глаза и пальцем шевельнув мочку моего уха.
Еще вчера я бы, наверно, умер от этих девчачьих слов, да и сейчас меня бросило в жар, но какая-то закалка уже произошла во мне.
Ребята возились у мага, меняя кассету. Девчонки толпились в сторонке, о чем-то болтая и подергиваясь. Зеф шепнул мне:
– Видишь ту, у приемника?
– Рита.
– Как она тебе?
– Ничего. Мишк, – сказал я, медленно жуя яблоко, – а ты со многими девчонками из седьмой школы знаком?
– Да кое с кем.
– А Валю Снегиреву знаешь?
– Валю?.. Снегиреву?.. Не помню. Я их больше в лицо знаю, чем по именам. А что?
– Да так.
Опять ухнул шейк. Мишка прямехонько направился было к Рите, но я, шепнув: «Минутку!» – придержал его и сам пошел к ней, решив как-нибудь сгладить колючее впечатление от нашего знакомства – она и так продолжала коситься на меня. Если откажет – плохо твое дело, Эп… Рита не отказала, она безразлично шагнула в круг и, глядя под ноги, начала нехотя расходиться. Я поймал ее руку.
– Сначала несколько слов, – сказал я. – Сегодня я сделал два дела: обрадовал бабушку и обидел тебя. Получился плюс и минус. Они взаимно уничтожились, и я оказался у разбитого корыта, как сказал то же Пушкин… Чтобы остался плюс, нужно твое прощение.
Рита вскинула на меня удивленные глаза, под цвет своего голубого платья, некоторое время пристально-хмуро изучала, потом недоверчиво произнесла:
– Если это тебе важно…
– Важно.
– Пожалуйста, я не сержусь.
– Вот и хорошо. А теперь взгляни налево. Вон у косяка волнуется и делает вид, что не замечает нас, Мишка Зеф. По-моему, ты ему нравишься. Чш-ш!.. Пусть это будет маленькой тайной. Дарю ее тебе в честь примирения.
– Спасибо. – Рита чуть усмехнулась.
– И это еще не все. Вот яблоко. Яблоко раздора. Съедим его на брудершафт! – И целым бочком я поднес его к Ритиному рту. – Кусай!.. Да смелее!
Она рассмеялась и осторожно куснула. А потом мы врезали шейк с такими коленцами, какие не снились ни одной марионетке.
Шулин, не пригубивший и шампанского, но подхваченный и разогретый общим весельем, танцевал вовсю! Суматошно, не слушая ритма, забыв партнершу, – смех и грех. Упав рядом со мной на стул и отдуваясь, он вытер пот:
– Уф, работенка!
– Ничего, граф! Все мы так начинали!.. Ну, а как насчет предмета воздыханий? – тихо спросил я.
– Воздыхания есть, а предмета – тю-тю! – без особой скорби признался Авга. – Все чересчур умные, а мне бы такую, чтобы хоть капельку быть умнее ее!
– А ты разве дурак?
– Не знаю, но на всякий случай, – слукавил он. – А ты, я гляжу, распетушился!.. О, и этот глухарь затоковал!
И Шулин кивнул на Мишку, который подсел к Рите и стал что-то наговаривать ей. Она усмешливо слушала, искоса посматривая на меня, словно пытаясь понять, какой же я наконец. Ой, милая, я и сам теперь не знаю, какой я!
Наташа объявила отдых и увела нас в свою комнату. Плотно сдвинутые шторы скопили тут сумрак и прохладу. Девчонки скинули туфли и забились на диван-кровать, а мы расселись кто куда. Вовка Еловый сразу улегся спиной на ковер посреди пола и рукой закрыл глаза – значит, будут новые стихи. И правда, не дожидаясь тишины, он начал:
Не раз и не с одной красивою девчонкой
Встречался мой любовь ловящий взор,
Но все же незасвеченною пленкой
Душа моя осталась до сих пор.
Виновны в нечувствительности этой
Скорей девчонки, нежели поэт:
В них, очевидно, было мало света,
А сердцу нужен очень сильный свет.
– Мало ему света! – проворчал кто-то из девчонок. – А сами-то тлеете, как головешки!
– Кто головешки, мы? – возмутился Зеф.
И пошла веселая перепалка, лишь поэт бесчувственно лежал на полу. Отшумев, все глубоко замолчали, по-настоящему, видно, вникая в стихи… Лена сидела на краю дивана, поджав ноги. Она была стрижена коротко, но мне вдруг почудилось, что вот-вот она возьмет из-за спины косу и распущенным кончиком заводит по губам…
Глава двенадцатая
По воскресеньям я обычно отсыпался, но сегодня уже в семь сна у меня как не бывало. Предстояло два серьезных дела. Странно, что школа, всю жизнь роде бы равнодушная ко мне, тут вдруг ухватилась за меня, словно родное живое существо, почувствовавшее, что с ним собираются расстаться. Вчера, проводив после именин девчонок, мы с Васькой задумались, как же нам теперь размножить анкеты. Я заикнулся, что соседка, живущая под нами, – машинистка из отцовского управления. Забор подпрыгнул от радости, сплавил мне обе анкеты и благословил на новый подвиг. Вернувшись домой, я спросил у папы, не сможет ли он поговорить с тетей Верой, чтобы она сделала нам копии. Отец категорически отказался, ссылаясь на то, что он и по работе-то уже стесняется загружать ее – столько бумаг накопилось. И я решил действовать самостоятельно.
Я встал, потихоньку прибрал в комнате для разминки, склеил порванные вчера пленки, намазал кусок хлеба вареньем и, жуя, улегся опять, прислушиваясь к звукам внизу.
В общем-то, если не считать музыкальных стычек, я мирно жил с Ведьмановыми, даже раза два менял в их телевизоре лампы. Эта семья была тем необычна, что в ней отсутствовали мужчины. У тети Веры не было мужа, у Нэлки тоже не оказалось, а Анютка привыкнет к этому безмужью и, глядишь, туда же. Не знаю, в чем там дело, но скорее всего в пианино – шарахались наверно мужики от бряканья. Тут, видно, простой выбор: или муж, или бряканье. А может, и сложнее…
Часов в девять, когда наши уже встали и зуммер позвал меня завтракать, ведьмановские клавиши наконец проснулись. Не разобрав, кто там заупражнялся, я хвать тетрадку – и вниз. Дверь открыла тетя Вера. Бабушкой ее сделала Анютка, а сама по себе тетя Вера была моложе, стройней и, если честно, красивее моей матери, которой еще далеко до бабушки. И одевалась она всегда опрятно, даже когда спускалась в подвал за картошкой или когда выносила мусорное ведро.
– Доброе утро! – сказал я.
– Аскольд? Заходи.
Я вошел. На полу валялись игрушки, где-то смеялась Анютка.
– Знаете, тетя Вера, я сегодня впервые с нетерпением ждал, когда у вас заиграет пианино!
– Очень приятно! – улыбнулась она.
– А я не рано?
– Смотря за чем.
– По делу.
– По делу всегда кстати. В комнату пройдем?
– Нет, я коротко. – Я расправил свернутую в трубку тетрадку, из которой торчали два папиных листка. – Нельзя ли вот это перепечатать? Для класса.
Тетя Вера взяла тетрадку, полистала, разглядывая количество и качество записей, и сказала:
– В принципе можно. К какому дню?
– К завтра бы, потому что завтра мы уже должны раздать анкеты. Это анкетные вопросы. У нас форум горит! – сказал я, торопливостью стараясь подчеркнуть важность дела.
– Нет, Аскольд, к завтра не выйдет, – твердо ответила она, не считаясь с важностью, и еще раз прикинула объем работы. – В лучшем случае ко вторнику.
– Ко вторнику?.. Ну ладно, ко вторнику.
– А сколько экземпляров?
– Тридцать, которые в тетрадке, и шестьдесят, которые на листочках, – боязливо сказал я.
Тетя Вера ужаснулась:
– Что ты, Аскольд! Что ты, милый! Я думала, два-три, а ты – шестьдесят!.. Нет-нет! Да если я буду делать даже по пять закладок, и то, представляешь, сколько мне придется шлепать? Я же с ума сойду! Заставь-ка тебя одно и то же упражнение переписать десять раз!
Я понуро молчал, поняв, что она ведь действительно не автомат…
На шум из гостиной выглянула Нэлка, с кое-как схваченными на затылке волосами.
– Кто это?.. А-а, глушитель! Чего он хочет? – спросила она у матери, точно меня тут не было.
– Да вот перепечатать.
– Не печатай ему! Он вредный, не дает нам заниматься!
– Я уже не глушу.
– Два дня.
– И навсегда.
– Посмотрим! – Нэлка дернулась и исчезла, хлопнув дверью так, что пискнула защемленная игрушка.
Тетя Вера вздохнула:
– Вот такие дела, Аскольд, не могу. И не потому, конечно, что ты моих пианисток глушишь, а просто не в силах. Ведь объемные работы не для пишущих машинок. Тут надо снять кальку и печатать на светокопировальной установке.
Я насторожился.
– А в управлении она есть?
– Есть.
– И сколько это займет?
– Не знаю. Это у нас Нэля спец. Нэля! – позвала тетя Вера, и Нэлка тотчас вышла, в белой кофточке с большим вырезом. – Посмотри, сколько времени потребуется, чтобы снять вот с этого кальки и напечатать на вашей раме?
Нэлка включила свет и, небрежно-быстро посмотрев нашу писанину, авторитетно бросила:
– Три дня.
– Да меня же Забор убьет! – вырвалось у меня.
– Какой Забор? – спросила Нэлка.
– Комсорг наш.
– Ты уже комсомолец? – удивилась она, глянув на меня пристальней. – Ну и летит времечко! Давно ли я тебя учила пионерский галстук повязывать! Помнишь?
– Помню.
– И уже парняга!
– Да и ты уже мама, – заметила тетя Вера.
– Да, – печально согласилась Нэлка.
Вбежала Анютка и смело спросила меня:
– Ты чей?
– Это дядя Аскольд сверху, который нам с тобой бу-бу-бу делает, – пояснила Нэлка, и Анютка нахмурилась. – Но он больше не будет. Не будешь, дядя Аскольд?
– Ну, вы тут договаривайтесь, – сказала тетя Вера, – а мы пошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19