— Как вы сказали? Русакова? — Последняя из «могикан», успевшая немного расслабиться, снова вся напружинилась. — А эта что сделала?— Ничего. Просто она была моей подругой.— Ах вот что. — Мне показалось, что она вздохнула с облегчением. — Вы знаете, я так сразу не вспомню. В какие годы она училась?— Да тогда же, когда и Богаевская.— Давно, значит, — заключила Зинаида Арсеньевна, — ну тогда это по документам смотреть надо. У меня память очень плохая. Я ведь уже тридцать лет преподаю, и учеников за эти годы у меня было очень много.Я согласна, семнадцать лет — срок достаточно долгий, но что-то мне подсказывало, что провалы в памяти учительницы музыки были связаны не с этим, а с той обработкой, которой она была подвергнута молодой начальницей. Подтверждением тому стало любопытное наблюдение, которое я сделала, выйдя из класса. Обернулась, услышав характерный перестук острых каблучков, и увидела вприпрыжку удалявшуюся по коридору «лисичку». Бьюсь об заклад, еще минуту назад она стояла под дверью, за которой я разговаривала с Зинаидой Арсеньевной, и, приложив ухо к замочной скважине, жадно ловила каждое слово.— Куда дальше? — спросила я себя, переступив порог музыкальной школы, и посмотрела на часы. И невольно присвистнула: на малоинформативные беседы с директоршей и пожилой учительницей музыки у меня ушло почти полтора часа из тех трех, что Венька разрешил мне потратить на обработку местной прессы на предмет безоговорочной поддержки нашего замечательного кандидата. Конечно, если я отправлюсь на улицу Дружбы, которая находится в противоположном конце города — как минимум полчаса на одну дорогу, — к намеченному времени я не вернусь. Хорошо, тогда я сошлюсь на то, что я лишилась машины. И все равно Венька будет недоволен…Ну и пусть, для меня много важнее узнать, что случилось с Наташкой пятнадцать лет назад, нежели пропихивать в губернаторы выскочку Пашкова. Особенно если учесть, что этот паршивый кандидат, возможно, каким-то боком причастен к ее исчезновению. И я решительно направилась к ближайшей автобусной остановке, бросив взгляд в сторону скверика. Там я когда-то поджидала Наташку, усердно пиликавшую на своей скрипочке, с которой она не рассталась до последнего своего дня, так с нею и ушла. Что-то мне не понравилось собственное выражение «до последнего дня». Имею ли я право так думать, не зная, что произошло в давний августовский вечер?..А той лавочки в скверике, на которой я сиживала с книжкой, больше не было. На ее месте стоял большой рекламный щит, а на нем — агитационный плакат Пашкова. У меня руки зачесались сорвать его. Сама не знаю, как я удержалась от почти непреодолимого соблазна. * * * — Одну минуточку, — произнес за дверью молодой голос и поинтересовался:— Кто там?Мне не оставалось ничего другого, кроме как в очередной раз использовать свое удостоверение.— Я из газеты, — сказала я и полезла в карман за «корочками».Замок щелкнул, дверь, взятая на цепочку, приотворилась, и я увидела очень немолодую женщину в байковом халате. У женщины было породистое лицо, которое даже старческие морщины не в силах были испортить, и красивая пышная седина, прихваченная широким бархатным ободком.— Из газеты? — переспросила она и заглянула в мое удостоверение. Подумав, сняла дверную цепочку и пригласила:— Проходите.Я вошла и неловко затопталась в тесной прихожей, пытаясь снять ботинки.— Ну что вы, не разувайтесь, — всплеснула она руками.Я с сомнением посмотрела на мокрые разводы на линолеуме: снег, набившийся в рифленую подошву моих ботинок, начал таять.— Ну не здесь же нам разговаривать, — сказала Радомыслова. — Пойдемте в комнату.Хотя с чего я взяла, что это именно она? Я ведь даже не удосужилась ее об этом спросить.— Простите, — пробормотала я. — Вы Ираида Кирилловна Радомыслова?— Ну конечно, — кивнула она. — А вы, вероятно, по очередной жалобе?— По жалобе? По какой еще жалобе?— Значит, вы по другому поводу, — констатировала Радомыслова и посмотрела на меня внимательнее. — Ну проходите, проходите, не стесняйтесь.Я вошла в комнату, обставленную старой мебелью, не какой-нибудь там из прессованных опилок, а из настоящего дерева. В этом я как-нибудь разбираюсь, а вот в стиле — не очень. В конце концов я все-таки решила, что интерьеры Радомысловой если и не из «времен очаковских и покоренья Крыма», то, по крайней мере, начала нынешнего века, бесславный конец которого мне выпало лицезреть. Еще я мысленно прикинула, смогла бы лично я существовать среди таких торжественных трюмо и комодов, и решила, что чувствовала бы себя в таком окружении будто на кладбище, несуетно и спокойно, как и должно себя чувствовать перед лицом вечности. Собственно, Ираида Кирилловна Радомыслова именно так себя и вела: сдержанно и без суеты.— Присаживайтесь, — предложила она мне, указуя на уютное кресло возле окна. — А я буду через минутку.Пока она отсутствовала, я окинула комнату более внимательным взглядом. Не то чтобы меня мучило любопытство, просто делать мне все равно нечего было. Заметила натюрморт, написанный маслом, в простенке между комодом и какой-то диковинной этажеркой. На полках последней стояли несколько пожелтевших фотографий в старинных паспарту. Я было вытянула шею, чтобы получше их рассмотреть, и едва успела вовремя отпрянуть, потому что в комнате появилась хозяйка. Оказывается, она отлучалась для переодевания: теперь на ней было строгое черное платье с белым воротничком, а вместо домашних шлепанцев — черные остроносые лодочки. Еще она держала в руках большого рыжего кота и привычно и неторопливо гладила его по шерстке, будто четки перебирала.— Ну вот, теперь можно беседовать, — объявила Радомыслова, опустилась на стул у комода и посадила рыжего кота себе на колени. Тот сразу свернулся в клубок и так сладко засопел, что меня немедленно потянуло в сон. В результате вопрос хозяйки: «Так что же вас ко мне привело?» — почти застал меня врасплох.Я тряхнула головой:— У меня к вам несколько вопросов, а может, всего один. В зависимости от того, что вы мне на него ответите.— Слушаю вас внимательно. — Глаза у Радомысловой были не по возрасту молодые и светились почти детской любознательностью.— Скажите, пожалуйста, Елена Богаевская — ваша ученица?— Да, она у меня училась, — спокойно, с достоинством ответила Радомыслова и едва заметно улыбнулась. — Как я понимаю, ваш интерес вызван тем обстоятельством, что она должна была давать концерты в городе?— Но в последний момент отказалась, — продолжила я. — Вас это не удивило?Старая учительница медленно покачала головой:— Честно говоря, не удивило.— А меня удивило, — призналась я. — И очень заинтриговало.Радомыслова снова провела рукой по рыжей шерстке своего спящего прямо-таки летаргическим сном кота:— Думаю, об этом вам следовало расспросить саму Елену Богаевскую, я же могу отвечать только за себя.Достойный ответ, ни к чему не придерешься, и все-таки я попыталась возразить:— Я пробовала это сделать, но так ничего и не узнала. Я разговаривала с ней вчера утром в гостинице, и она мне сказала только, что ей не нужно было бы сюда приезжать еще пятьдесят лет как минимум.— Тогда так и напишите в своей газете, — посоветовала мне Радомыслова.Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться:— А если не для газеты?— Тогда я тем более не вижу причины для вашего любопытства, — отпарировала учительница. Кот на ее коленях лениво приоткрыл янтарный глаз и посмотрел им на меня. Если я что-то понимаю в кошачьей психологии, то в нем был незамысловатый вопрос: «Ну, чего пристала?»Я поняла, что темнить с благородной хозяйкой и ее проницательным котом себе дороже, и высказалась без обиняков:— У меня личная причина. Боюсь, мне трудно будет это вам объяснить, но я предполагаю, что пятнадцать лет назад с Еленой Богаевской что-то произошло, и, как мне кажется, что-то ужасное. Именно поэтому они всей семьей тогда и уехали из города, практически в одночасье. По той же причине она пятнадцать лет сюда не возвращалась. И вот она наконец решилась, приехала, но уже в аэропорту…Я замолчала, вспоминая каменное лицо примадонны, полузакрытое роскошным букетом, потом снова собралась с мыслями, но о Пашкове говорить не стала, выразилась более нейтрально:— …Видимо, на нее сразу нахлынули какие-то неприятные воспоминания. Думаю, она провела ужасную ночь в гостинице и в конце концов решила отказаться от запланированных концертов. Насколько я знаю, при этом она безоговорочно согласилась выплатить причитающуюся с нее неустойку.Музыкальная старушка в очередной раз продемонстрировала мне свой природный ум, а может, и благоприобретенный, почем я знаю:— Пока не вижу, какое это имеет отношение к вам лично.— У меня есть подозрение, что история Елены Богаевской каким-то образом связана с судьбой моей подруги. Она тоже училась в вашей школе, только играла на скрипке. Наташа Русакова, может, помните?— Если она скрипачка, то вряд ли. Я ведь преподавала фортепиано. Хотя… Наверняка видела где-нибудь в школьном коридоре. Если бы вы мне показали ее фотографию, я бы, возможно, ее и узнала. У меня хорошая память на лица, — ответила Радомыслова, и я сразу ей поверила.Я подняла с полу сумку, которую приспособила у ножки кресла, достала одну из сделанных Валентином фотокопий и молча ей протянула.— Минуточку… — Радомыслова поднялась со стула, подошла к комоду и взяла с полки очки, которые лежали между страниц раскрытой книги. Хитрый кот при этом даже не проснулся, просто повис на руках у хозяйки, как горжетка. — Да, я видела эту девочку, она училась у нас, — согласилась Радомыслова, — но это все, что я про нее знаю. — И спросила, переводя взгляд на меня:— И что с ней случилось?— Она пропала пятнадцать лет назад, — со вздохом сообщила я, — как пишут в сводках происшествий, ушла и не вернулась. С тех пор никто ничего о ней не слышал.Молодые, хотя и подслеповатые глаза старой учительницы затуманились:— Печальная история. Ее искали?— Искали, — подтвердила я без особенного энтузиазма, — по крайней мере, формальности были соблюдены. А сейчас, насколько я знаю, дело уже закрыто. Они считают его безнадежным, говорят, с пропавшими почти всегда так. Особенно если с момента исчезновения прошло уже пятнадцать лет, как в этом случае.Радомыслова задумалась, ее ласковая ладонь снова прошлась по спинке спящего кота:— Как я понимаю, на мысль, что Елена Богаевская может быть как-то связана с исчезновением вашей подруги, вас навели два обстоятельства. Первое: они учились в одной школе, второе: Богаевская пятнадцать лет назад покинула город, а ваша подруга тогда же пропала. Может, это все-таки не более чем совпадение?Я не стала активно возражать:— Не исключено. Только это моя последняя надежда, последняя…— Я вам сочувствую, — задумчиво произнесла Радомыслова, — и при таких обстоятельствах я вам, конечно, попытаюсь помочь, хотя я остаюсь при том мнении, что это все-таки исключительное право Елены Богаевской. Я бы не хотела что-то делать за ее спиной. Впрочем, не так уж много я и знаю. — Она замолчала, видимо решая, стоит ли раскрывать секреты бывшей ученицы, неожиданно ставшей звездой мировой величины. Потом все-таки заговорила:— Прежде всего хочу сказать, что Лена Богаевская с самого начала подавала большие надежды. Если бы она не стала певицей, прекрасная пианистка из нее получилась бы в любом случае. Поэтому я много с ней занималась, выделяла среди других учениц и учеников… Я, собственно, всегда так поступала, за что получала много нареканий. М-да… Впрочем, это неважно. — Я заметила, что лицо старой учительницы омрачилось. — Но, — она вскинула голову, — я До сих пор осталась при своем мнении: талантливым детям нужно уделять больше внимания, нужно о них заботиться, оберегать, дышать на них, они же перед этой жизнью беззащитны вдвойне, потому что более впечатлительны. Ну ладно, о Леночке. В общем, когда я поняла, что передо мной одаренный ребенок, а произошло это, конечно, сразу, то стала посвящать ей больше времени, чем остальным. Мы занимались не только в школе, но и здесь, у меня. — Она повернула голову, я проследила ее взгляд и только теперь рассмотрела в дальнем углу пианино. — Разумеется, никаких денег я с нее не брала, тем более что семья была не очень зажиточная, как принято говорить, полная, но с проблемами. Отец очень сильно выпивал. Кстати, когда Лена с матерью уехали из города, семья совсем распалась, отец Лены остался в городе и потом, как я слышала, окончательно спился. Что касается самой Лены… — Радомыслова тяжело вздохнула и замолчала. Причем надолго.Я заерзала в кресле, и рыжий кот на коленях старой учительницы не оставил этот факт без внимания: снова приоткрыл один глаз и недовольно посмотрел на меня. По-моему, мое присутствие представлялось ему все более и более нежелательным.— Конечно, с Леночкой тогда, в июне восемьдесят третьего, что-то произошло. У меня на этот счет нет ни малейшего сомнения, хотя, что именно случилось, я до сих пор не знаю. Но как она была потрясена, с ней творилось что-то страшное! Она тогда уже заканчивала первый курс училища — ей, впрочем, по-хорошему надо было бы сразу в консерваторию поступать, но таковой у нас в городе нет и по сию пору. Да… Лена, уже учась в училище, как и прежде, часто ко мне приходила… Мы беседовали, пили чай с вареньем… Помню, когда она не появилась у меня за неделю ни разу, я сама собралась и пошла к ней домой. Тем более что они жили на улице Рылеева, а музыкальная школа находится неподалеку, в двух кварталах. Пришла, позвонила, дверь открыла ее мать… У нее вид был не очень: бледная, плохо причесанная. В квартире царил страшный беспорядок, какие-то вещи упакованные… Они уже готовились к отъезду, но я этого не знала. А Лена сидела, забившись в уголок, такая несчастная, а глаза… Я даже не знаю, как вам их описать, наверное, такие бывают у человека, которого живьем опускают в могилу, — сплошной ужас. Конечно, я стала спрашивать, что стряслось, но никакого вразумительного ответа не получила. Тамара Ивановна, так зовут мать Лены, была в подавленном, нервозном состоянии и твердила одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40