- Хвастек, иди к нам, будешь держать банк! У этого шулера в карманах пусто. Чужие деньги загребать он умеет, это факт, но когда он проигрывает, у него не вытянешь ни гроша.
- A в ее книжном шкафу стоит сборник стихов, который я ей подарил на ее семнадцатилетие; чтобы он лучше сохранился, она обернула его в папиросную бумагу. Надо же, как бывает на свете: тебя любят, а ты об этом даже не подозреваешь!
- Только не надо сантиментов, умоляю! - сказал я, ибо его рассказ усилил мою ревность, и я с трудом сдерживал гнев.
- У нее старушка мать; она тоже была там, - снова взялся он за свое спустя некоторое время. - Она рассказала мне, что носила меня па руках и укачивала, когда я был младенцем в белом платьице. Вы можете себе представить фельдфебеля Йиндриха Хвастека из третьего полка ребенком в белом платьице?
Я помотал головой, посмотрел перед собой скучающим взглядом и зевнул, чтобы не показать ему, с какой жадностью я ловлю каждое слово, относящееся к женщине, которую я любил.
- В ее альбоме есть мои фотографии. Вы бы видели ее, когда она разливала чай своими изящными белыми ручками! Потом появились мальчик и девочка, они знают, как меня зовут, и постоянно называли меня дядюшкой. "Дядюшка Йинда", - обращались они ко мне. Такие прелестные детки! В другой раз я принесу им книжку с картинками... Ее супруг сказал, что она часто вспоминала обо мне. А я целых восемь лет только и делал, что пил, сквернословил и буянил, как последняя скотина, и сижу теперь с девчонкой, на которую бы никто другой даже не взглянул!
Он разговаривал со мной по-немецки, и Фрида Гошек не поняла ни слова из его рассказа, но почувствовала на себе его взгляд. Отложив нож и вилку в сторону, она отхлебнула из своего стакана и устремила на фельдфебеля довольный и влюбленный взор.
Старый музыкант Котрмелец явно заскучал. Еще никогда фельдфебель не засиживался за своим столом так долго. Обычно он почти сразу начинал подшучивать над музыкантами. Почему сегодня он не стал отнимать у него скрипку, чтобы попиликать на ней самому?
Во время перерыва между номерами Котрмелец некоторое время покрутился возле столика фельдфебеля, но тот на него даже не взглянул. Тогда Котрмелец украдкой положил инструмент на столик рядом с фельдфебелем, спрятался за контрабас и выкрикнул из своего укрытия нарочно измененным голосом: "А сейчас нам сыграет Хвастек! Скрипка на столе".
Младшие командиры и пехотинцы затопали ногами и застучали кружками по столешнице, отбивая такт и скандируя;
- Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай!
Приди, моя люба, приди-посмотри.
Что со мною война натворила,
ободряюще начал один из игроков.
Не отдам ему я чести,
Нет - и все тут, хоть повесьте!
запел другой.
- Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай! - раздавалось в такт со всех сторон. И саперы, передразнивая кричавших, насмешливо блеяли из своего угла - то фальцетом, то глубоким басом: "Хва-стек, и-грай! Хва-стек, и-грай!"
Фельдфебель машинально схватил скрипку и провел смычком по струнам. Но тут же бросил и смычок, и скрипку обратно на стол с такой силой, что зазвенели кружки и тарелки, и вскочил на ноги.
Фрида Гошек достала из кармана пальто кулечек с финиками - теми самыми, которые пробовала жена обер-лейтенанта. Она сидела, растроганно и благодарно глядя на фельдфебеля, и отправляла сладости в рот одну за другой; она поглощала их с невероятной скоростью, тихо и блаженно причмокивая языком, и собирала косточки в свой носовой платочек в синюю клетку. Фельдфебель схватил ее за плечо и вырвал у нее из рук кулек с такой яростью, что она испуганно сжалась и стала совсем крохотной - остались видны одни только оспины на ее исхудалом лице.
- Дальше! - раздалось из-за соседнего столика. - Хвастек, играй дальше ! - доносилось со всех сторон. И саперы хрюкали и блеяли из своего угла: "Дальше! Дальше!" - пока оружейник Ковац не стукнул кулаком по столу, заорав:
- Вы только посмотрите - саперы совсем обнаглели!
- Что они себе позволяют? Они должны радоваться, что на них никто не обращает внимания! - воскликнул кто-то другой.
- Тьфу, какая пакость эти жестяные мухи! От одного их вида мне делается тошно.
- Их штаны похожи на мешки для картошки.
- А вы знаете, какие дрянные у них фамилии? Вон того зовут Лейдерманом, а вот этого Клетденбауэром.
- Плевать на Лейдермана, плевать на Клетценбауэра, - прогрохотал оружейник Ковац.
- К какому роду войск, - воскликнул один из фельдъегерей, - к какому роду войск принадлежали воины, что на Голгофе разыгрывали в кости одежду Иисуса? Они были саперами.
- А кого Ирод послал избивать младенцев в Вифлеем? - завопил один из артиллеристов. - Саперов! Остальные черта с два бы его послушались.
Крики и смех постепенно угасали. Саперы никак не реагировали на обращенные к ним возгласы и только молча пыхтели своими трубками. Солдаты удивленно смотрели на фельдфебеля Хвастека. Обычно он был первым среди хулителей и насмешников, когда дело касалось саперов. Именно он вставлял в их адрес самые язвительные замечания, именно он сочинял о них самые невероятные истории. Но сегодня он был нем как рыба и сидел, откинув голову на спинку стула и тупо глядя в потолок.
- Поглядите-ка на Хвастека - что с ним сегодня? - спросил старый Ковац.
Словно не слыша недоуменного ропота окружающих, фельдфебель вполголоса бормотал:
- Диву даешься, какая иной раз у стариков бывает память! Помнит меня ребенком в белом платьице! - а я тут торчу и выясняю отношения с подонками, жуликами, сводниками и шулерами. Тьфу ты, черт!
Когда шум окончательно стих и все снова принялись спокойно бражничать и играть, не обращая внимания на саперов, один из них робко выдвинулся на своем стуле из угла. Он не сразу уселся за ближайший к нему стол, но лишь медленно придвигался все ближе и ближе, готовый в любой момент отпрянуть назад и исчезнуть в своем углу. Артиллеристы продолжали играть в "двадцать одно", один из фельдъегерей танцевал с девушкой на эстраде и между столиками, и, пользуясь тем, что никто не обращает на него внимания, сапер придвигал свой стул все ближе к столикам других. За ним последовал второй, за вторым третий; каждый из троих высматривал себе свободное место за одним из столиков. Увидев такое место, сапер прокрадывался к нему и садился, не спуская глаз с фельдфебеля. Остальные солдаты с презрением смотрели на непрошеных гостей и отшатывались от них, но никто не прогонял их обратно в угол - все ждали, что фельдфебель вот-вот вскочит на ноги и покажет саперам, где их настоящее место.
Но ничего такого не случилось. Фельдфебель вел себя так, как если бы саперов для него просто не существовало: он продолжал сидеть за своим столиком, напряженно глядя на пламя газовых горелок и паутину на потолке.
Саперы окончательно осмелели. Один за другим выползали они из своего угла и садились за все столы, где видели пространство для своих стульев и пивных кружек. И стоило им туда присесть, как они тут же отодвигались друг от друга на удобное расстояние, устраивались поуютнее, вытягивали ноги, клали фуражки на стол и принимались чокаться и вполголоса болтать между собой. С каждой минутой их становилось все больше; никто из нас не мог понять, как вся эта масса могла умещаться на таком крохотном пятачке, каким было их "гетто". В скором времени они уже составляли большинство за каждым из столиков, многие из которых теперь были заняты только саперами; лишь к столику фельдфебеля не решался приблизиться ни один из них. Там по-прежнему сидели только мы с фельдфебелем и Фрида Гошек. Но тут один из саперов, сидевших по соседству, набрался наглости и, слегка поклонившись, поймал под столом руку Фриды Гошек и пожал ее нежно и неуклюже.
Она отпрянула от него и вцепилась обеими руками в плечо фельдфебеля. Но фельдфебель Хвастек вырвался из ее объятий. Он сделал это так, как если бы стряхнул с рукава паука. Это придало саперу храбрости. Он присел на корточки рядом с Фридой Гошек и начал поглаживать ее колени и руки и прижимать ее ладонь к своему лицу. Глядя на это, остальные засмеялись. Фрида Гошек оттолкнула его, прижалась к фельдфебелю и закричала:
- Смотри, что он делает. Прогони этого нахала! Что он себе позволяет!
Фельдфебель встал и надел шинель.
- Тебе нравится этот парень? - спросил он. - Тебе нравится этот человек? В таком случае он твой; коли он тебе нравится, я тебе его дарю.
Фрида Гошек испуганно уставилась на него, но он больше не произнес ни слова и, протиснувшись между рядами столов, вышел на улицу с выражением полнейшего безразличия на лице. Фрида добежала за ним до двери. "Йинда! кричала она - так она всегда называла фельдфебеля. - Йинда! В чем дело? Ты куда? Когда ты вернешься?" Но так и не получив ответа, она постояла еще некоторое время в нерешительности у входа, раздумывая над тем, что с ним такое произошло и не стоит ли ей броситься догонять его на улицу, а затем вернулась, недоумевающая и безутешная, за мой столик.
Между тем пивная была полна саперов, среди которых терялись остальные солдаты. Повсюду виднелись стального цвета фуражки и шелковые офицерские звездочки. Саперы вели себя развязно, шумели, орали песни и затевали ссоры с фельдъегерями. Подсаживаясь к игрокам в "двадцать одно", они выгребали из карманов на стол полные горсти монет. Один из них взял со столика скрипку фельдфебеля и заиграл на ней песенку об адмирале Канимуре, трусливо ударившемся в бега, а остальные подхватили припев:
Он сидит, чаи гоняет,
Кофе и какао пьет.
Он сидит, чаи гоняет,
Дузит кофе с коньяком.
Тут трое из них набросились на Фриду Гошек и схватили ее за талию и руки, а четвертый - маленький, тщедушный субъект - приблизился к ней с важным видом, держа в руке кружку пива. Фрида стояла растерянная, не зная, как от них отделаться, и почти не сопротивлялась, когда четверо повели ее к выходу из пивной. Вскоре трое из них вернулись в зал, хихикая и довольно потирая руки; что же касается четвертого - того, что с важным видом держал в руке кружку пива, - то в тот вечер ни он, ни Фрида Гошек не попадались нам больше на глаза.
* * *
Фельдфебеля Хвастека я больше не видел. На другое утро я не смог самостоятельно подняться с постели - это был тиф, - и меня перенесли в лазарет. В своих смутных снах и горячечном бреду я видел саперов, которые в немыслимых количествах выползали из всех углов и надвигались на меня или хотели со мной чокнуться - такими же они представлялись мне накануне вечером, когда я уже смотрел на них глазами тяжело больного человека. Двумя днями позже я услышал выстрел и вопли русина Грушки Михаля, крики ефрейтора, который звал дежурного, а потом и предсмертные хрипы фельдфебеля, лежавшего в соседней комнате.
Прошло много недель, прежде чем врач разрешил мне покинуть палату, и я первым делом направился на Карлсгассе, 12. Уже стояло лето, женщины продавали на улицах груши и абрикосы, а к сезону вишен я не успел.
Я чувствовал невероятную слабость и шел, опираясь на трость. На мосту мне пришлось сделать остановку и отдохнуть, так что дорога до Карлсгассе заняла у меня целый час. На этот раз я спокойно и уверенно поднялся по лестнице, без страха и замирания сердца. Я не боялся встреч с жильцами. Сегодня у меня не было необходимости напоминать жене обер-лейтенанта о ее давнишнем знакомстве с моей сестрой и ждать, пока она соизволит об этом вспомнить. Я был лучшим другом фельдфебеля, я имел право знать все, что она знала о его последних днях.
Я позвонил. Служанка, отворившая дверь, была мне незнакома. Я спросил, могу ли я видеть госпожу. Ее нет дома, прозвучало в ответ, зато господин здесь.
Девушка провела меня в соседнюю комнату, и я вступил в гостиную, из которой в прошлый раз доносились детский смех и голос фельдфебеля. Пианино стояло перед окном, и я кивнул ему, как старому знакомому.
В гостиной были двое людей, которых я не знал. Гладко выбритый господин, листавший художественный альманах и с первого взгляда вызвавший у меня сильнейшую антипатию, и дама, с хмурым видом сидевшая на диване.
Я поздоровался, но оба лишь рассеянно кивнули в ответ, не удостоив меня даже взглядом. Гладко выбритый господин закурил сигарету. Затем отворилась дверь, и навстречу мне вышел мужчина с каштановой эспаньолкой.
- Я бы хотел видеть господина обер-лейтенанта Хаберфельнера, - сказал я.
- Ах, обер-лейтенанта Хаберфельнера! - сказал господин с козлиной бородкой. - Он уже давно здесь не живет, он уехал.
- Уехал? Куда? - спросил я, озадаченный и безгранично разочарованный.
- К сожалению, это мне неизвестно. В какой-то другой гарнизон. Кажется, в Рейхенберг. Или в Терезиенштадт.
Затем он принялся расспрашивать меня о некоторых из наших офицеров. Он тоже служил в полку, он знает там всех. "Не собирается ли старший полковой врач Гавлик на пенсию? Ведь, если я не ошибаюсь, он служит уже почти сорок лет?"
- Тридцать семь, - поправил я машинально, продолжая думать лишь о том, что никогда больше не увижу женщину, которую искал.
- Травма? - спросил господин с бородкой, указав на мою трость. Сломали ногу?
- Нет. Болел тифом.
- Ах, тифом. Неудивительно. Питьевая вода - сущая отрава. Куда смотрит муниципалитет? Ну, тогда до свидания.
Выйдя из квартиры, я увидел на двери латунную табличку, которую прежде не заметил. "Доктор Эрвин Шебеста, зубной врач", - значилось на ней, а ниже были указаны часы приема.
* * *
Мы никогда не узнаем, что пережил фельдфебель Хвастек в свой последний приход в дом обер-лейтенанта. Возможно, и даже более чем вероятно, что с того раза он вообще больше не видел эту пару и взялся за оружие, потому что заблудился в своем прошлом и не смог найти или не захотел искать выход. Кто знает? Я пытался навести справки в "Картечи", но безуспешно. Фрида Гошек больше там не появлялась. Теперь, как мне сказали, она работает на картонажной фабрике в одном из дальних предместий - в Либене или Каролинентале. Товарищи фельдфебеля, видевшие его незадолго до самоубийства, не смогли сообщить мне ничего вразумительного. Они смотрели на его смерть совсем другими глазами, нежели я.
1 2 3 4 5 6