И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры. Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого -- о чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его, издалека махнула белым конвертиком -- как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы: "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше. Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова.
Так внезапно начавшийся роман столь же внезапно оборвался.
"Есть радость ясная вначале -- обида темная в конце"...-- но это опять поэзия.
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где он стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку --Лютый, к его радости, так и оставшуюся в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит, жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он патологически жесток.
Вернулись они домой уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей. В ту пору телевидение еще не стало повсеместным, но в городе знали об успехе земляков на первенстве "Локомотива", тогда, как ни странно, был силен местный патриотизм. "Роман" с Резниковой, внезапно начавшийся и так же неожиданно для самого Рушана оборвавшийся, остался незамеченным, отодвинулся на второй план, никто ему не сочувствовал, не обсуждал. Скорее всего для всех "роман" этот остался как каприз Резниковой, дальновидный предлог, чтобы вернуть Мещерякова. А может, оттого, что отношения Светланки с будущим врачом давно все воспринимали всерьез, равно как и его отношения с Давыдычевой. Вообще всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли. Как максималист, он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре, в общем, запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года.
Нигде в мире, наверное, не существовало такого отсчета времени: "пятилетку за три года", "год за два", хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором из уголовного,-- для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну и со временем у Рушана и его друзей: они жили такой насыщенной жизнью, с каждодневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц. Они открывали мир, себя, упивались новыми, дотоле неизведанными чувствами, и все в ту пору случалось впервые.
Тамара, учившаяся классом ниже, чем Светланка, неожиданно стала встречаться с одноклассником Резниковой, Наилем Сафиным. Наиль -- тихий, болезненный, домашний мальчик, вдруг стал провожать Тамару из школы, о чем тут же не преминули доложить Рушану. Но теперь, после "романа" с Резниковой, он считал себя не вправе вмешиваться, как делал до сих пор, да и Наиля всерьез воспринимать было смешно, тут, наверное, как и в случае с Резниковой, была какая-то уловка.
Вообще события разворачивались с калейдоскопической быстротой. Одно он успел заметить, что Светланка очень тактично избегала компаний, где он мог появиться, да и он почему-то боялся такой встречи. Настроения особого гулять не было, и он усиленно занимался дипломом и готовился к первенству города по боксу, финал которого, по традиции, много лет подряд приурочивался ко дню открытия парка. Не было соревнования, которое бы так жаждали выиграть боксеры, как это. Можно стать чемпионом республики, призером первенства СССР, выиграть Спартакиаду народов СССР, стать чемпионом любого знаменитого спортивного общества, будь то "Спартак" или "Динамо", но город признавал только своих чемпионов -- вот кого знали, любили, почитали! Они становились кумирами на все долгое лето, а администрация парка вручала каждому победителю жетон, дающий право бесплатного входа на танцы на весь сезон. Для них оркестр мог повторить полюбившуюся мелодию, а строгие вахтеры дружелюбно улыбались, когда обладатель жетона, пропуская подружку вперед, говорил: "Эта девушка со мной..."
В ту весну случилось много всяких событий, радостных и грустных, нужных и ненужных. Однажды среди дня он вынужден был ввязаться в драку в центре города, и в этот момент прямо на них вышли Тамара с Наилем. Говорят, оцепенев от страха, она вымолвила Сафину: "И этот бандит еще пытался за мной ухаживать..." Он потом долго старался не попадаться ей на глаза.
А дело было так. В конце апреля выпала Пасха, и из-за нового батюшки, оказавшегося не в пример своему предшественнику не только молодым и красивым, но и деятельным, приход в городе ожил, и впервые религиозный праздник отмечался заметно. В то воскресенье Рушан зашел в библиотеку в "Железке" и собирался подняться вверх по Орджоникидзе на Бродвей, как подвернулись ему на улице братья Дроголовы, или, как их называли, "дроголята", отчаянные жиганы с "Москвы", где он жил в общежитии. Разумеется, они друг друга хорошо знали. "Дроголята" уже с утра "христосовались" с друзьями и знакомыми и пребывали в добром настроении. Узнав о намерении Рушана, и они решили прошвырнуться по Бродвею -- праздник все-таки!
Дело шло к Первомаю, яркое солнце, зелень, кругом распахнуты настежь окна, цветут сирень, акация, поистине божий день.
Тут нужно оговориться или, точнее, провести параллель между аристократией и уголовным миром. Да, да, прямую параллель: если аристократом можно быть только по крови, то и в уголовной среде, в высших ее сферах, та же ситуация, только мало кому известная, даже юристам, ибо их подготовка оторвана от жизни, как никакая другая профессия. Редко даже сверхотчаянному парню со стороны удается подняться в блатном мире до самых высот, здесь авторитетами становятся по рождению, по крови, остальных презрительно называют "парчук", и нет им абсолютного доверия, если у них даже несколько судимостей.
Два старших брата "дроголят", не раз сидевшие, были широко известны в городе. И младшие "дроголята", выросшие под ореолом "знаменитых" братьев-жиганов, знали свое положение и пуще всего берегли "репутацию", говоря на жаргоне, не "бакланили" по пустякам.
Обсуждая вчерашний футбольный матч, где Стаин забил "Локомотиву" три безответных мяча, отчего Татарку лихорадило всю ночь, они поднимались вверх по Орджоникидзе, мимо тех деревьев, у которых в новогоднюю ночь Рушан целовался со Светланкой. Дасаев издали заметил, что навстречу им спускаются вниз к вокзалу четверо рослых парней, постарше их. По шумному разговору, жестикуляции, громкому смеху ощущалось, что они уже "разговелись", отметили Пасху. Узкий тротуар не позволял разминуться, если не уступить друг другу, но, кроме Рушана, ни с той, ни с другой стороны никто не подумал сделать такую попытку, больше того, кто-то зацепил плечом одного из Дроголовых, и тут в секунду произошла цепная реакция. Увидев сверкнувшие злым блеском глаза "дроголенка", толкнувший презрительно выпалил:
-- Что, козел, уставился, не можешь старшему дорогу уступить?
Скажи тот что угодно, без слова "козел", наверняка обошлось бы без стычки, но в том-то и беда, что подобное блатные "кронпринцы" не могли оставить безнаказанно. Видимо, пытаясь замять назревавший скандал, Дроголов на всякий случай переспросил:
-- Повтори, я не расслышал?
И тот, явно уже подогреваемый подвыпившими дружками, повторил, педалируя на слове "козел".
Не только для другого брата Дроголова, но и для Рушана стало ясно, что оскорбительный ответ -- сигнал боевой трубы, такого унижения, да еще прилюдно, "дроголята" снести не могли. И в ту же минуту, когда они, не сговариваясь, кинулись на обидчиков, появились на углу Тамара с Наилем. Драка с тротуара переметнулась на дорогу, и тут здоровенные парни, имевшие численный перевес, уверенные, что вмиг проучат зарвавшихся мальчишек, были позорно и жестоко биты. У одного из "дроголят" оказался легкий, незаметный плексигласовый кастет, и от его удара никто не мог устоять на ногах. Все произошло стремительно, в несколько минут, и собравшиеся на тротуарах, перекрестках зеваки вряд ли заметили тонкую полоску изощренного кастета, но Рушан понял, отчего такой страшной силы удар, от которого уже не поднимались.
Кто-то, явно им симпатизирующий, крикнул: "Атас! милиция!"-- и они исчезли в соседнем дворе. Все время драки Рушан видел испуганное лицо Тамары, а на него кидался парень крепкого сложения, и ему никак не удавалось отправить его в нокаут, хотя раз за разом сбивал того с ног. Дасаев избегал ближнего боя, где был силен, не хотел накануне праздника заработать синяк.
В тот день он высоко поднялся в глазах шпаны с "Москвы", ревностно относящихся к Рушану, державшемуся все-таки ближе к ребятам с Татарки, и не только из-за родства с Исмаил-беком и дружбы со Стаиным. Романтика блатной жизни его не привлекала, и близость с Исмаил-беком, и дружба "кронпринцев" Дроголовых для него не стоила и одной улыбки Давыдычевой, он понимал, что окончательно упал в ее глазах: о "бандите" доложили ему в тот же вечер.
Вот так, как на американских горках, или проще, по-русски: из огня да в полымя.
Иногда приходила шальная мысль, которой он, к счастью, ни с кем не поделился -- пойти "разобраться" с Мещеряковым, припугнуть Сафина, чтобы забыл дорогу на улицу 1905 года. Но душа, открытая любви, взрослела, мужала, не желала никаких разборок и конфликтов, и в случае с Мещеряковым он понимал, что посягнул на "чужое",-- "сталинские дети" все-таки еще помнили библейское "не убий", "не укради", "на чужое не зарься", впитанное от бабушек и дедушек,-- тогда еще не провозглашенный моральный кодекс жил в крови.
То же самое и с Наилем... Не будь "романа" с Резниковой, он, возможно, мог и припугнуть парня, хотя молодым умом уже начинал понимать, что насильно мил не будешь.
Вообще этой весной он чувствовал какой-то внутренний разлад во всем и даже иногда радовался, что через два месяца с небольшим покинет город, где не сбылись его сердечные мечты, и на новом месте попытается начать все сначала -- так думалось в ту пору. Казалось, с глаз долой, из сердца вон, и он с головой окунулся в проекты, хотя, надо отметить, учился он легко, и сроки дипломной работы, на его взгляд, были непомерно растянуты.
Произошла в ту весну заметная странность: если ему решительно не везло в любви, то неожиданно многое открылось в боксе, где он и без того был без пяти минут мастером спорта. И причиной послужила та драка, на улице на Пасху. Отвлекая на себя одного из противников, он успевал помогать младшему "дроголенку", тому приходилось трудно. Рушан, сбивая с ног своего соперника, наносил и чужому короткий и резкий удар, отчего тот тоже валился на колени, но упорно поднимался и лез вперед, ребята попались крепкие, но в состоянии опьянения они не были страшны. Хотя все происходило молниеносно, Рушан с холодной расчетливостью сдерживал свой удар, боялся выбить костяшки пальцев, раньше такое опасение ему бы в голову не пришло, азарт подавлял разум. Но и это не все: он легко держал в поле зрения обоих противников, и уж совсем немыслимо, но он почти все время видел испуганное лицо Тамары. Обладая и силой, и техникой, и характером, он вдруг почувствовал, что ему открылось главное в боксе: пришли уверенность, хладнокровие, расчет, а зрение сделалось объемным, как в голографии, он видел как бы насквозь и упреждал хитроумно задуманную атаку. Это он понял на первых же тренировках к первенству города.
Неожиданная уверенность, пришедшая к нему в квадрате ринга, дала душе необходимое равновесие, он обрел спокойствие, так необходимое перед боями. А еще в то утро, во дворе "Железки", напротив дома Резниковых, он боялся повернуть голову в сторону глухого зеленого забора в переулке, так ныло от тоски сердце.
Его перевоплощение на ринге, новая, раскованная манера боя, в которой не сквозил бесшабашный азарт, бросались в глаза сразу, но связали это с опытом на первенстве "Локомотива": в столице, мол, пообщался с мастерами, пришла пора зрелости, но Рушан в объяснения не пускался. Только в эти дни грустно признался себе: жаль, что за четыре года я преуспел только на ринге. Да, только на ринге он чувствовал себя хозяином своей судьбы, мог диктовать волю, навязывать свою манеру, но это не слишком радовало Рушана, он не хотел связывать жизнь со спортом, хотя уже поступали заманчивые предложения.
Город с нетерпением ждал соревнований на призы парка, особенно в легком весе, там собралось не только количественно, но и качественно наибольшее число претендентов, лихих парней в ту пору хватало, сборная СССР тогда на четверть состояла из казахстанцев, где бокс на долгие годы оказался спортом номер один.
Самому Рушану казалось, что он исчерпал себя в этом городе, а жизнь в нем уже шла мимо него. Он потихоньку снялся с военного учета, сдал книги и спортивный инвентарь, числившийся за ним, оставалось лишь два дела с его участием: защита диплома и первенство города по боксу, о котором только и было разговоров на Бродвее.
Но судьбе было угодно, чтобы в оставшиеся два месяца случились события, наполнившие жизнь Рушана новым светом, и все дни с новогоднего бала с годами сольются в один и станут той духовной основой, на которой формируется характер человека. Теперь, через десятки лет, когда на всем стоит несмываемое тавро "проверено временем", он понимает: то забытое, казавшееся случайным, временным, преходящим, оказывается, и было дарованным свыше озарением любви, тем, ради чего люди рождаются на свет -- любить и быть любимым.
1 2 3 4 5 6 7