Все стало ясно. Вскарабкавшись по отвесной стене, будущий Кадыр приткнулся к отцу и своим боком закрыл течь.
Каково ему было держаться без опоры, на весу?! Но ничего не поделаешь, он держался. Тарбаганы и вообще звери цепкие.
3
Что же случилось? Отчего щель?
На эти вопросы сразу не ответишь. Причем события, которые произошли за время, пока семья тарбаганов просыпалась, пока новое помещение строили, события, можно сказать опасные, еще не закончились.
Все произошло оттого, что беркут на дальней скале сидел, сидел, да, видно, от долгого безделья проголодался. Он ни на минуту не забывал о большом, аппетитном тарбагане, хотя и не унижался, как прочие, до того, чтобы следить за ним специально. Он был занят обозрением окрестностей как же, полновластный хозяин!
Наконец взмахнул беркут мохнатыми крылищами и лениво поднялся. Он не полетел напрямик к тарбагану, а, взмывая все выше и выше, чертил в небе равнодушные круги, будто прогуливаясь. И между тем с каждым кругом оказывался все ближе и ближе...
Серый корсак тоже считал свое право на тарбагана вполне законным. Он лишь потому до сих пор таился среди камней, что, откровенно говоря, сильно побаивался когтей предполагаемой добычи. Заметив маневры хищной птицы, он поднял острую лисью морду, оскалил зубастую пасть и тихо, но злобно, шипяще что-то как бы прокашлял. Эти звуки были не чем иным, как проклятьем и угрозой сопернику.
Грозить беркуту! С такой же надеждой на исполнение корсак мог грозить камню, оторвавшемуся от скалы.
Между обоими хищниками, охотившимися в одних и тех же местах, издавна существовали мирные отношения, основанные на безусловной уступчивости зверя. Птица без труда добивалась подчинения. Иногда, в минуту благодушной сытости, беркут пикировал на корсака, отчего тот никогда не забывал, как страшно свистит воздух, рассекаемый крыльями.
Но сегодня он все-таки осмелился. Ведь обидно! Он раскапывал нору, он полдня терпеливо ждал. И он не виноват, что тарбаган слишком крупный. Если бы вылез малолеток, вот тогда бы уж... Э-эх!..
Беркут приблизился. В какое-то мгновение его крыло неосторожно пересекло те самые лучи солнца, которые падали на тарбагана. Почувствовав прикосновение зловещей тени, зверь встрепенулся, вскинулся и увидел птицу.
Во всякое другое время тарбаган мгновенно нырнул бы в нору. Он и теперь невольно рванулся, чтобы скрыться. Но внизу - вода. Тоже смерть.
И он сделал выбор. Он остался на посту. Он перевернулся на спину, обнажил мощные резцы и выставил перед собой колючие лапы.
Увидел корсак: беркут метнулся вниз, прорезал крутую дугу над лежавшим зверем. И - тум! - глухой удар послышался.
Но что это? Черные перья посыпались, как пепел после пожара. Скривилась четкая линия хищного полета, и птица, снова поднимаясь, с явной неуверенностью замахала крыльями.
Вот так история! В тот самый момент, когда страшные когти должны были, как кривые ножи, убийственно резануть тарбагана, он успел извернуться и нанес молниеносный удар в грудь беркута. Смелый выпад! Но старик, поглощенный неравной битвой, уже не в состоянии был заметить, что из-за резкого движения его тело сдвинулось и перестало прикрывать нору. Опять вода полилась вниз, и напрасным бы оказалось геройство, если б на помощь отцу в эту минуту не спешил Кадыр.
Чужая стычка разожгла и корсака. Прижимаясь к земле, змеей он устремился к тарбагану. Тот встретил его громким, хриплым тявканьем и оскалом резцов: остановись!
Корсак дрогнул и, припав на все лапы, замер в нескольких метрах от норы.
В это время пострадавший беркут в небесной синеве выделывал нервные виражи. Он вовсе не собирался отказываться от незадавшейся охоты и вновь примеривался к нападению.
Но странное дело: когда на склоне горы неподалеку друг от друга увиделись ему уже два зверя, он, кажется, смутился. Вытягивая шею, он вглядывался то в тарбагана, то в корсака, как бы прикидывая, какое их разделяет расстояние.
Он наконец снизился - наверное, для того, чтобы лучше оценить обстановку, - пролетел над склоном, и, когда его тень проскользила сначала по корсаку, потом по тарбагану, каждый из зверей по-своему ответил на это выражением готовности к сопротивлению.
Что же получалось? Двое против одного?
Нечестная игра! Обиженно зашлепал беркут крыльями и полетел прочь, на свой любимый наблюдательный пункт, на дальнюю скалу.
А звери - грызун и хищник - остались один на один.
И как это так сделалось, что вместе с отступлением беркута кровожадная решимость корсака уменьшилась ровно вдвое? Словно он потерял союзника!
Тарбаган же, наоборот, преисполнился уверенности. И от одержанной победы, и от того, что как раз почувствовал под собой теплый бок будущего Кадыра. Так и не решился хищник напасть!
Вскоре наступил вечер. Грянул мороз и пресек настойчивость ручьев. А за ночь звери накопали много земли и надежно замуровали нору. Метра, наверное, на три забили коридор твердым, утрамбованным грунтом. Никаким ручьям не размыть.
4
Стоял июнь. Уже зеленели вовсю долины и горбатые склоны гор, скалы просохли и не казались мрачными, а белый снег, лежавший на самых вершинах хребтов, сиял так ослепительно, что даже не верилось, что он холодный.
Однажды на тропинке, пробиравшейся среди огромных камней по берегу маленькой речки, встретились двое людей: мальчик-казах Ачжок и пастух верхом на узкоглазой монгольской лошадке.
Пастух издалека увидел мальчишку и остановился: он ехал разыскивать отбившуюся от стада овцу и хотел спросить Ачжока, не видел ли он ее.
Мальчишка же заметил пастуха не сразу. Он так торопился и так был занят какими-то своими мыслями, что ни по сторонам, ни вперед совсем не смотрел. Он поэтому встал как вкопанный, когда наткнулся на всадника, загородившего тропинку. В руках у него пастух увидел мешок, набитый чем-то кругловатым и, кажется, шевелящимся.
- Салам-алейкум, - опомнясь, сказал Ачжок.
- Хмы, - ответил пастух и вопросительно посмотрел на странную ношу мальчика.
- У меня тарбаган, - похвалился Ачжок.
- Хмы, - сказал пастух и пожал плечами.
- Я его сам поймал!
- Хмы.
- Хотите посмотреть? Вот! - И мальчик, подойдя к пастуху, приоткрыл мешок.
Пастух долго смотрел сверху вниз, потом переложил плетку из правой руки в левую и освободившейся правой рукой полез под фуражку - в затылке почесать.
Ачжок смотрел на него с надеждой; ему, видно, очень хотелось, чтобы его похвалили.
- Хмы, - наконец сказал пастух. - Он весьма маленький. Конечно, у него мягкое мясо... Но мало! А шкуры хватит только на одну рукавицу... ну, и еще на один палец для второй рукавицы. Ты поспешил с ловлей, надо было дать ему вырасти.
- Но я поймал его не для мяса...
- Хмы? - удивился пастух.
- Я буду его учить. Разным фокусам! А потом... подарю в зоопарк!
После этих слов Ачжока пастух перестал смотреть и мешок, переложил плетку опять в правую руку и, подняв голову вверх, будто интересуясь, не появились ли на небе тучи, скапал:
- Однако ты еще глупый. Овцу не видал?
Обиду, нанесенную настоящим джигитом, пастухом, вытерпеть трудно. Ведь если сказал джигит, значит, так оно и есть - тут не поспоришь и даже не ответишь. Слово джигита - закон. И если джигит сказал, что ты глупый, то твое дело самое последнее, лучше бы ты и на белый свет не родился.
- Но как же?.. - пробормотал Ачжок, изо всех сил моргая, чтобы, чего доброго, из глаз слезы не выкатились. - Как же так? Он будет меня слушаться... Я назвал его Кадыром...
Пастух, все еще осматривавший небо, так резко опустил голову, что с нее чуть фуражка не слетела.
- Кадыром? Хмы! Однако странно! - И вдруг он захохотал; сначала из его горла вылетали какие-то звуки, вроде "хмы-ха", но потом ненужные "хмы" выпали, и совершенно явственный, зловредный хохот раскатился по горам; эхо его подхватило, покатило... - Кадыром! Ха-ха-ха-ха! Кадыром назвал тарбагана, а мы, несчастные пастухи, даже лошадям не успеваем давать клички! Ха-ха-ха-ха! У меня пропала овца по имени Маргарита! Ой, не могу!
Ачжок не смог вынести такого издевательства. Он бросился бежать и бежал до тех пор, пока накатывалось на него сзади эхо: ха-ха-ха-ха!
Когда все стихло и он пошел шагом, его настроение все-таки улучшилось. Пусть себе смеется кто хочет, а он от своего не отступится: выучит Кадыра забавным фокусам, и они поедут куда-нибудь далеко-далеко, может быть, в Бийск, а может быть, даже в Москву. И будут выступать в цирке, и их когда-нибудь покажут по телевизору. Тогда эти все пожалеют о своем смехе!
Ачжок остановился и приоткрыл мешок.
- Кадыр! Кадырчик, салам! И совсем ты не маленький, а почти совсем взрослый. Вон какой тяжелый - у меня все руки устали! Да ты не сердись, не надо, я тебя в обиду не дам, я тебя кормить буду.
Но тарбаган ничего хорошего от мальчишки не ждал и никаким ласковым словам не верил. Он извивался на дне мешка, фыркал, шипел и один раз, когда отверстие наверху показалось ему достаточно большим, едва ни выпрыгнул.
"Конечно, - думал Ачжок, - в мешке плохо. Попробовали бы кого-нибудь из вас туда посадить! Ой! А ведь он подумает, что я нарочно его мучаю, и никогда меня не полюбит!"
И Ачжок, торопясь облегчить участь пленника, припустился по тропинке.
Вскоре ущелье с речкой кончилось, и открылась широкая, гладкая долина со множеством небесно голубевших озер. Возле одного озерка стояли три юрты - аил.
Аил - временное селение. Когда пастухи гонят стада на летние пастбища, они везут с собой разобранные юрты, чтобы установить их в удобной близости от своих подопечных. Юрта совершенно не похожа на брезентовую палатку. Она строится на деревянном каркасе, снаружи ее покрывают большими кусками войлока, а внутри она обычно вся в коврах. В жару внутри юрты прохладно, а если нагрянет непогода - тепло. Раньше на Алтае в юртах жили летом и зимой, но теперь, когда повсюду настроены деревни и поселки с крепкими домами, юртами пользуются только пастухи, кочующие со скотиной. Соберутся два или три пастуха со своими семьями и помощниками, поставят юрты рядом - вот и аил.
И еще Ачжок увидел грузовик, который колыхался, подъезжая к аилу. А потом и отца наметил, который забрался на крышу юрты и снимал оттуда куски войлока.
Все это означало отъезд, откочевку, а еще и то, что влетит пареньку: без спросу удрал в такое горячее время! Взрослые, когда переезжают, всегда излишне волнуются вместо того, чтобы радоваться. Наверняка и пастух, встретившийся Ачжоку, из-за переезда был настроен столь критически. Ведь ему пришлось отправиться на поиски овцы, когда и без того забот по горло...
Запыхавшись, Ачжок подбежал к аилу. Отец, увидев сына, погрозил пальцем. Мать тоже накинулась:
- Где это ты пропадаешь? Разболтался совсем!
- Мама, у меня тарбаган, - сказал Ачжок.
- Какой еще тарбаган?! Брось сейчас же! Собирай вещи!
Бросить - это значит отпустить тарбагана. Такое никак не входило в намерения Ачжока.
- Я... Я сейчас! - И он шмыгнул за юрту.
Там Ачжок отыскал ящик из-под консервов, пересадил в него тарбагана и хотел опять улизнуть, чтобы нарвать травы для подстилки, но тут его грозно позвали: он должен был помогать взрослым.
Вскоре на месте отцовской юрты остался только скелет, связанный из желтых палок, а в кузове автомашины взгорбилась гора вещей. Среди них был незаметно втиснут и ящик с тарбаганом.
Но отец, забравшись в кузов, чтобы получше уложить вещи, все-таки заметил ненужный предмет:
- Это еще что такое?! Наберут всякого хлама!.. И так мало места...
Момент был ужасный. Отец нагнулся, чтобы открыть ящик и посмотреть, что в нем находится (тарбаган, конечно, сразу бы выпрыгнул!), но тут, к облегчению Ачжока, подъехал гнавший перед собой заблудившуюся овцу давешний пастух.
- Нашел голубушку! - закричал отец и на радостях забыл про ящик.
Потом беднягу Кадыра завалили палками, войлоком, коврами, и ему стало темно. В какую-то минуту даже наступила тишина, и он попробовал грызть доску. Но заныл мотор, все дрогнуло и заскрежетало. Тарбагана кинуло из угла в угол, стукнуло чем-то, перевернуло и придавило к стенке.
Если бы Кадыр умел ценить самоотверженные человеческие поступки, он, возможно, утешился бы, когда в щель ящика провалился какой-то продолговатый предмет красного цвета. Это была морковка - наверное, вкусная для тарбаганов пища. Ачжок, чтобы передать ее своему питомцу, подверг себя настоящему риску. Когда машина мчалась во весь дух, он пробрался в тот угол кузова, где стоял ящик, и втиснулся среди елозящих вещей. Сначала ему придавило ногу, потом руку, а потом что-то навалилось сзади, и он стал задыхаться. Он все-таки успел просунуть морковку в ящик, и тут взрослые его заметили. Раздались страшные крики, машина остановилась, мальчишку извлекли из завала, как следует отругали и, кажется, шлепнули. Два или три раза.
Но Кадыр не понимал, что ради него страдают. Он не понял даже, что морковка - пища. Ведь он никогда не видел моркови. А по правде сказать, ему и не до еды было.
Он не ожидал, что жизнь может стать такой невыносимой: ни солнца, ни тишины, а убежище, в котором он теперь прячется (ящик он считал чем-то вроде норы), никуда не годится. Вместо надежных земляных стен - что-то сухое и шершаво-колючее.
А ведь он-то считал, что хуже наводнения ничего не бывает!
А грузовик мчался гладким стенным бездорожьем, переваливал округлые горы и громыхал по острым камням в ущельях. Никаких окружающих пейзажей Кадыр, разумеется, видеть не мог; он вскоре и чувствовать перестал: равнодушно переносил удары и тряску. Решил, верно, что все для него кончено, примирился... И вдруг грузовик замер.
Перед приехавшими расстилалась красивая волнистая степь, огражденная величественными хребтами, прикрытыми снегом, как будто хорошо отстиранными, белыми, но очень драными чехлами. Здесь было прохладнее, чем на прежней стоянке, трава выглядела густой и сочной, и овцы, перегнанные сюда еще вчера, увлеченно щипали неподалеку.
Кое-где по зеленой степи валялись громадные, уродливые глыбы. Откуда они? Озорник великан набросал? Но ведь по правде-то великанов не было.
1 2 3 4 5 6 7