Резкий и тревожный звук удара медного кольца о железную дверь. Голоса, натужный скрип, теплый смрадный дух густонаселенного и плохо проветренного жилья. Женские возгласы, ахи, шепот. Опять шаги. Ступени вниз, поворот, еще поворот, снова ступени, шорох шкур и глухой стук костяшек пальцев по камню. Гулкий голос Хосына у самого уха.
– Мы нашли ее, отец.
– Жива?
Щекотное дыхание на лице.
– Дышит.
– Клади ее сюда и ступай. Да цыкни там на эту дурную ораву, чтоб не гомонили.
Хайну опустили на неудобное ложе: под самой спиной вроде ровно, а с боков покато, того и гляди свалишься. На живот бы перевернуться, руками-ногами подпереться, да боится Хайна сон спугнуть. Опять чье-то дыхание на ее лице. Холодное металлическое кольцо прижимается к губам, раздвигает их. И в рот льется что-то густое, пряное и сладкое. Ум-м, вкусно-то как!
Тут уж Хайна не выдержала, открыла глаза. И увидела склоненное над собой лицо лорда Хедрига. Нет, не его. Черты вроде те, а выражение совсем незнакомое, мягкое какое-то, чуть ли не приветливое. Дед ни на кого так не смотрел и уж никогда бы не стал смотреть на Хайну. На нее он вообще никак не смотрел.
Но это в жизни, а во сне чего только не бывает! И дед ласковый, и питье вкусное, сытное, и тепла сколько угодно. Хороший сон. И главное – прочный какой! Хайна уже и глаза открыла, и голову приподняла, и пьет, а он все не рвется, не кончается.
– Ожила, горемычная? Сесть можешь?
Голос у деда заботливый, добрый, не как наяву. Хайна совсем осмелела. Кивнула, с силами собралась, в ложе свое руками уперлась, села. Осмотрелась. Место незнакомое, такого она в замке не помнит. Вместо каменной кладки – монолитная базальтовая стена, темный сводчатый потолок весь шероховатый и бугристый, словно и не жилой это дом, а пещера вроде той, в которой бабуры живут. Только у бабуров пещера огромная, в глубину горы уходящая, а эта – маленькая, будто игрушечная. И уютная. Здесь очаг, в котором отплясывают веселые рыжие язычки пламени, и всякие красивые блестящие штучки на плоской гранитной глыбе, отполированной до стеклянной гладкости. Полы и каменные кресла покрыты шкурами… Священный оакс! Это же шкуры сайлахов! Теперь Хайна поняла, куда ее принесли. В парадные покои лорда. А ложем ей служил сундук! Тот самый диковинный ящик, сработанный якобы из цельного куска огромного дерева и набитый несметными сокровищами, о котором часто шептались дети. Хайна до сих пор не верила в его существование. И сейчас не верит. Это всего-навсего сон.
– Хайна, этот господин – с Плоскогорья. Он приехал специально за тобой. Хочешь ли ты поехать с ним?
Ну вот, последние сомнения исчезли! Только утром она мечтала увидеть Плоскогорье. Увидеть хоть одним глазком, а потом умереть счастливой. И добрые духи, зная, что ее желанию исполниться не суждено, сжалились над бедняжкой и подарили ей напоследок чудесное сновидение, где сбываются все мечты, даже те, о которых она не подозревала. Разве могло ей прийти в голову, что лорд – сам лорд! – поинтересуется когда-нибудь, чего она хочет, назовет ее по имени?.. Да она понятия не имела, что он это имя знает, что помнит о ее существовании!
Хайна осторожно повернула голову и посмотрела туда, куда указала рука деда. В темном углу, куда не доходил свет от очага, сидел в кресле незнакомец, увидев которого Хайна едва не прыснула. Он был невероятно, ну просто до невозможности смешон. Весь пухлый и мягкий, точно не до конца надутый бабурий пузырь, завернутый в нелепое одеяние из ярких разноцветных лоскутов; лицо нежно-розовое, как у младенца, только огромного, и на этом мягоньком розовом лице – четыре маленькие мохнатые полоски. Две, как положено, над глазами, а две другие – чуть подлиннее и потолще первых – над верхней губой и на самой кромке подбородка. Нагорн улыбался, показывая в улыбке зубы, которые поразили Хайну более всего остального. Крепкие, крупные и, по всей видимости, здоровые, они имели совершенно немыслимый цвет. Из-за недостатка освещения Хайна не могла бы сказать наверняка, но ей показалось, что они отливают золотом!
– Ну что, поедешь со мной, милая?
Голос у гостя приятный, певучий, и Хайна подумала, что, несмотря на свой придурковатый вид, он, наверное, умный и добрый. Да и каким еще мог быть волшебник, пожелавший увезти ее в сказочную страну Аины?
– Да, господин!
И вот они едут уже полдюжины дней, а сон не кончается, становится все более диковинным, причудливым, захватывающим. Хайна и представить себе не могла, что духи сновидений такие выдумщики! Случалось ей прежде видеть занятные сны, но занятным было действо, фон же разнообразием не отличался. Горы, замок, камни и трава, стены и домашняя утварь, привычные звери и птицы, родичи и Аина… Знакомые до мелочей картинки, только фрагменты перепутаны. Иногда перепутаны смешно, иногда – непонятно, иногда – страшно. Но детали всегда одни и те же. А нынче…
Нынче Хайна почти ничего не узнает. Взять хотя бы повозку. В настоящем мире повозки напоминают большое корыто, поставленное на колеса. А в этом сне повозка похожа на домик. Домик очень странный, разукрашенный, с мягкими тонкими стенками и потолком, но вполне настоящий. И от дождя укрывает, и от ветра. С двумя игрушечными комнатками, в каждой из которых – мягкое удобное ложе, подушки для сидения, низкая скамеечка со светильником в окружении флаконов с благовониями. В домике даже кухонька есть с утварью и крохотной жаровней – мелким медным тазиком на трех гнутых ножках. Только засыпают в жаровню не угли, а непонятные белые с блестками осколки, и горят эти осколки не красными, а холодными голубыми огоньками. Холодными только на вид, а на самом деле – невиданно горячими. Если поставить на жаровню медную решетку, а на нее – чаник с водой, закипит вода вмиг, оглянуться не успеешь.
Тянут повозку-домик не мохнатые низкорослые илшиги, а огромные, еле-еле на цыпочках до морды дотянешься, могучие айраны, неторопливые и важные, как сами горные лорды. Править ими – одно удовольствие. За илшигами нужен глаз да глаз: на минутку возница отвлечется, и повозка уже в придорожных колючках валяется, а мохнатые пакостники разбежались по кустам пастись. Айранам же возница вроде и не к чему. Крикнешь им: «Пошли!» – и они знай себе бредут, никуда не сворачивая. Час, другой, третий… Могут идти весь день без перерыва на отдых и еду, пока не прокричит возница: «Стой!». Послушные звери, спокойные. С такими и ребенок управится.
И это очень здорово, что айраны умные и покладистые! Иначе лежать бы их хозяину и Хайне где-нибудь на придорожных камнях среди обломков повозки. Потому как если Хайна что-нибудь понимает, то в спутники ей достался господин на редкость неуклюжий. За что ни возьмется – все у него не так выходит. Хочет светильник зажечь – раз сто огнивом вхолостую щелкает. Хочет чаник с кипятком с жаровни снять – обязательно либо обожжется паром, либо чаник перевернет и огонь зальет. Хочет торбу с зерном айрану на морду надеть – сыплется зерно на камни на радость окрестным птицам.
Чем больше Хайна за нагорном наблюдает, тем больше у нее появляется сомнений относительно здравости его рассудка. Нет-нет, да и покажется ей, что первое впечатление о нем (какой смешной и придурковатый!) было верным. И одевается нелепо, и делает все так, будто задался целью посмешить Хайну, и вопросы задает невозможно глупые. «Что же ты все молчишь, да молчишь?», «Какую еду ты любишь?», «Чем же вы в такой глуши себя развлекаете?».
В общем, самых простых вещей не разумеет, хуже младенца. Младенец еще ходить не научился, а уже знает: разговаривать в присутствии взрослых нельзя – разве что взрослый тебя о чем-то спрашивает. А вопрос о еде – что можно придумать бессмысленнее? Еда – это силы, здоровье, жизнь. Разве можно какую-то еду нелюбить? Но забавнее всего вопрос про развлечения. Пухлый господин задал его с такой серьезностью, будто развлечения – самая важная и нужная штука на свете. На слух Хайны это прозвучало так же уморительно, как если бы он с озабоченным видом поинтересовался, как же сгорны обходятся без баялагов – красивых блестящих камушков, которые иногда, к своей радости, находят в горах дети.
А некоторых вопросов спутника Хайна просто не понимает. Будет ли она скучать по своим братикам и сестричкам? Какие гоёлы ей хотелось бы получить в подарок? Любит ли она танцевать? Смотрит Хайна на дядечку беспомощно, а он никак не догадается слова непонятные объяснить. И не понимает, что сама она спросить не может: не положено задавать вопросы взрослым. Недоумевает нагорн. Тоже, наверное, подумывает, не дурочка ли Хайна. О чем ее ни спроси – то смеется, то молчит.
Но она же не виновата, что он такие вопросы задает! Либо смешные, либо непонятные, либо опасные. Последние – хуже всего. Когда вопрос нелепый или непонятный, Хайна свое молчание объяснить может. Догадался бы нагорн поинтересоваться, почему она не отвечает, – Хайна бы все ему выложила. А что говорить, если он спрашивает, как она выжила одна в горах? Что ела? Где укрывалась от непогоды? Как спасалась от хищников и ядовитых тварей? Не скажешь ведь, что не понимаешь, о чем речь. И не отмахнешься – мол, вопрос бессмысленный. А правду сказать никак нельзя. Если Хайна за свою жизнь и усвоила что-нибудь твердо, так это правило Аины: никогда не рассказывай о себе то, чего не знают другие.
Пока Хайна была несмышленышем, Аина о правилах ничего не говорила, просто предупреждала: «Если расскажешь кому-нибудь, что мы с тобой ели личей (или разводили костер, укрывались от дождя в пещере, или собирали люань), нам будет очень-очень-очень плохо. Что именно будет плохого, малышка не понимала, но послушно помалкивала, хотя порой ужасно хотелось похвастаться перед другими детьми своими приключениями. Жизнь в горах трудна и однообразна, и потому дети сгорнов обожают слушать истории, в которых происходит хоть что-то выходящее за тесные рамки их безрадостных будней. Те, кто умеют такие истории рассказать, пользуются необыкновенным почетом, им стараются угодить, ищут их общества, им внимают, даже если они рассуждают о какой-нибудь чепухе. Если бы Хайна могла поделиться с другими малышами своими переживаниями, открытиями и опытом, обретенным в горных походах с Аиной, дети ходили бы за девочкой по пятам и смотрели ей в рот, невзирая на ее уродство и неодобрительные взгляды взрослых. И однажды Хайна спросила Аину (ее-то можно было расспрашивать, ничего не опасаясь):
– Почему? Почему нельзя никому рассказывать о нас с тобой, о том, что мы делаем, когда остаемся вдвоем?
Они тогда поднимались в гору. Аина так долго молчала, что девочка уже перестала надеяться на ответ. Но вот они вышли на поляну, Аина сняла с себя плащ, расстелила на валуне, усадила Хайну, села напротив и заговорила, серьезно глядя на девочку:
– Я хотела объяснить тебе все, когда ты подрастешь, но знаю по себе, как трудно дождаться этого никому не ведомого дня и часа. Ты умная девочка и, будем надеяться, сумеешь понять то, что я тебе скажу. А если не сумеешь или поймешь не все, то по крайней мере запомнишь мои слова. Придет срок, и они обретут смысл. Ну, слушай.
Человек появляется на свет вместе со своими желаниями. Одни желания связаны с жизненными нуждами и бывают у всех. Любое живое существо время от времени хочет пить, есть, согреться, поспать или просто отдохнуть. Другие желания не имеют прямого отношения к поддержанию жизни в теле, но тоже понятны и знакомы каждому человеку. Все мы хотим нравиться, хотим, чтобы нас замечали, ценили, одобряли, чтобы с нами считались и тому подобное. Бывают желания, свойственные одним людям и не свойственные другим. Одни хотят непременно настоять на своем, другим это не важно; одни хотят во всем быть главными, другие, наоборот, не любят ответственности. И наконец, у человека бывают совсем особенные, только ему присущие желания. Например, построить гигантского оакса и улететь на нем на Плоскогорье.
– Как у меня? – спросила Хайна, признав свою идею.
– Я о твоем желании и говорю. Сомневаюсь, что на свете найдется другой ребенок с подобными фантазиями. О взрослых вообще речи нет. Но вернемся к твоему вопросу. Хотя подожди, я пропустила одну важную мысль. Запомни: чем больше желаний у человека исполняется, тем более ценным и важным он себя считает, тем труднее им управлять и командовать, тем более он свободен. Особенно если научился исполнять свои желания сам. Такой человек ни от кого не зависит, никому не подчиняется и делает только то, что считает нужным.
– Вот здо-орово! – мечтательно протянула Хайна.
– Да. Но, к сожалению, в нашем мире такого человека не потерпят. Представь себе, что будет, если я, например, откажусь стричь сайлахов.
Хайна представила и ужаснулась.
– Дед тебя убьет!
– Верно. Убьет и возьмет новую стригунью, послушную. А как добиться, чтобы она была послушна? Следить, чтобы не выполнялись никакие ее желания, кроме самых необходимых для жизни, да и те удовлетворять не до конца. Думаешь, почему нас кормят впроголодь, одевают во что придется, почему в доме вечно плохо натоплено? Потому что постоянное изнурительное существование на самой кромке между жизнью и смертью превращает человека в безвольную и бессмысленную скотину. Только такие люди и устраивают горных Лордов.
Наш хозяин понимает, что я другая, и крепко меня не любит. Но он думает, будто я целиком и полностью завишу от него и никогда не решусь ему перечить. А если решусь, он оставит меня голодной, прогонит от очага или выгонит на несколько дней из дома, и я быстренько раскаюсь. Но если ему станет известно, что я могу прокормить, согреть и защитить себя сама, он меня уничтожит. В противном случае его замучают опасения, не научу ли я других родичей всему, что умею, и не откажемся ли мы разом ему повиноваться. Понимаешь теперь, почему никому нельзя рассказывать о нашей походной жизни?
– Да. Дед узнает, что мы едим личей, разводим костер и убьет нас, чтобы мы никого этому не научили.
1 2 3 4 5 6 7 8