Андрей Кивинов
Подсадной

Автор гарантирует, что все события и персонажи, кроме исторических, вымышлены. В тексте отсутствуют матерные слова и обороты. Употребление некоторыми персонажами алкогольных напитков и табака не является пропагандой пьянства и курения. Это средство для обогащения художественных образов.

ПРОЛОГ

2007 год. Санкт-Петербург
Чудное июньское утро. Не утро, а свежая клубника со сливками. Дома-шоколадки, девушки-конфетки, мостовая-пастила. Сладкая вата в небе, воздух-мята. Птички-изюминки. Легкий городской шум, словно шипение шампанского, солнечная музыка из раскрытого окна. Петербург! Хочется замереть, любоваться и слушать…
Замираем, любуемся, слушаем. Мгновение – стоять!
Но тут…
– Мама, мама, смотри, дядя зажигает! Жесть!
Петербуржец. Сын великого города. Средних лет, среднего роста и средней тучности. Скучная курточка, унылая футболка и совсем уж безрадостные джинсы, с рождения не знакомые со стиральным порошком. Скобки-усы, слипшиеся местами патлы, «Петр I» в зубах… Рабочий класс без трудового крестьянства.
Закатив глаза к голубым небесам, петербуржец, не таясь, блаженно мочится под стену дома-шоколадки. Среди бела дня, вернее, утра. На глазах у остолбеневших девушек-конфеток и кружащих птичек-изюминок. Даже не прикрывая стыдливо торпеду. Гордо эдак, с улыбочкой, словно художник, создающий мировой шедевр. Слегка покачиваясь, но удерживая шаткое равновесие. Смотрите, завидуйте – какой напор, какая сила! Журчит и пенится ядреная струя… Что естественно, то не постыдно, как говорил великий муж Сенека, отправляясь в древнеримский сортир.
И ладно бы этот наглец справлял нужду только у девушек на глазах – барышни похихикают и поцокают каблучками дальше, украдкой оглядываясь на торпеду. Другие горожане в основной массе притворятся, что ничего не видят. Но игнорировать представителей власти?! Да еще катящих по улице на служебной машине марки «козел» характерной раскраски, с голубыми номерами и синей лампочкой на крыше?!.. Это, извините, ни в какие ворота!.. Согласны, здесь не Невский, не Дворцовая площадь, но все-таки центр – мостовая обновлена мраморной плиткой, кусты подстрижены, стены домов подкрашены (по крайней мере снаружи). И все исключительно для того, чтобы западные люди оценили красоту великого города и рассказали о ней всему остальному цивилизованному миру. Да и соотечественники благодарили бы власти за заботу о внешнем облике культурнейшей из столиц.
А тут какой-то, прости Господи, пьяный подонок подмывает в прямом смысле слова городской авторитет. Хоть бы на газон отошел, так нет – прямо на мрамор! Беги, беги, ручеек, через запад на восток… Достопримечательность. Памятник писающему пролетариату.
Визг тормозов, скрип дверей, сверкающие на солнце кокарды. Солидные сержантские погоны. Тяжесть могучей руки на плече.
– Ты, чё, свинья, творишь?! До дома мочу не донести?!..
Трудящийся оборачивается, но свинства не прекращает. Лицо гармонично недоразвитой личности. Душа и тело в полете. Выхлоп. Радиус поражения – один метр. Не «Баккарди» и даже не «Шабли».
– Представьтесь и доложите по форме. – Язык петербуржца заплетается в меру, слова разобрать можно без труда. – Согласно уставу. Фамилиё, звание, должность.
– Ч-е-е-го?! Я тебе сейчас, засранец, представлюсь!.. До могилы не забудешь!
Рука тянется за дубинкой, вторая хватает пакостника за грязный воротник курточки.
Сержантов двое. Оба дюжие, красноликие. Процедура представления не должна вызвать проблем. Однако вызывает. Трудящийся не планирует сдаваться и оказывает властям максимально активное сопротивление. При этом не потрудившись спрятать в джинсы торпеду:
– По какому, блин, пра-праву?.. Может, у мя почки больные! Адвока… Ах! Ой! Больно!
– Серега, он тебе боты обоссал!
– Убью козла!..
Сержант сказал, сержант ответил. Публика в основной массе нарушением прав не возмущается. «Правильно, ребята, дайте этому засранцу еще! Совсем пьянь обнаглела, мало им лифтов и помоек, уже до исторического центра добрались!» Но затесавшиеся в ряды правозащитники вяло протестуют: «Минуточку. Установить виновность может только суд. А пока будьте любезны. Обращайтесь с человеком по-человечески. Цивилизованно. Мы не дикари, дикари не мы».
И художник, услышав слова поддержки, вновь вдохновляется. Вырывается из цепких милицейских объятий, зажимая разбитый нос. О, да он погон сержантский сорвал, кепочку с кокардой сбил, по лицу менту стукнул. Талант!
По почкам, по почкам его! И раком! Пусть харей мостовую подтирает. Не для того ее бедные таджики выкладывали.
– Серега, держи его, я дверь открою!
– Держу.
Затолкать поддатого люмпена, который вздумал орать и брыкаться, в узкую заднюю дверь «козлика» дело не простое. Как кубик Рубика собрать. Ногу засунешь – рука вылезет. Тут одной дубинки мало. И даже двух. Хорошо, есть опыт – сын ошибок пьяных. И специальные средства – «слезоточивые наручники». Заламываем руки, заламываем ноги. Трудящийся плюется и пытается укусить. Видать, не любит пользоваться казенным транспортом.
Слышен треск рвущейся куртки.
– Я в суд подам! Мусора легавые! За что?!
– За родину!!!
– Кошелек верни, сволочь!
Площадь багажного отсека невелика. Два посадочных места, как в СВ, только сидячих. Одно уже занято.
– Ну-ка подвинься, приятель, – попутчика разместим!
Разместили. Бегло обыскав и израсходовав весь нецензурный запас. И не таких размещали.
Поворот ключа-ручки. «Комфортной поездки. К вашим услугам дырочка-окошко и приятный гид-собеседник. База рядом, но поедем долго – пробки. Отдыхайте, любуйтесь видами».
Кстати, о собеседнике. Он тоже в браслетах, стало быть – друг, ибо враг моего врага. Хотя и трезвый.
Но взволнован не меньше. Наверное, опасается, что в мочевом пузыре попутчика еще остался запас, и тот продолжит грубо прерванное органами мокрое дело.
Трудящийся матерно укоряет правоохранников, угрожает судебным иском и колотит пьяной головой в дверь, разбрызгивая кровь из пострадавшего в битве носа. Капли попадают на соседа, тот брезгливо морщится. Сержанты в диспут не встревают, но между собой перекидываются репликами о незавидной участи задержанного хулигана:
– Пятнадцать суток, козлу, как с куста.
– Да какие сутки? Статья за неповиновение в одну калитку… Он мне в глаз заехал. Куча навозная… Лично к прокурору пойду!
– Да никто его не приземлит. Демократия. Лучше сами отрихтуем за гаражом.
Рихтовать, к слову, уже начали – перед ямками не притормаживают, и задний отсек авто напоминает центрифугу советской стиральной машины. Через пару минут задержанный успокаивается, перестает биться и обращает взор на товарища по несчастью. Внимательно и с подозрением смотрит прямо в глаза:
– Видал, чё творят? Подумаешь, отлил немного… Ну приспичило, не в штаны же! Парадняки все на замках, а до дома семь верст… Чтоб им так же терпеть… Тебя тоже по беспределу?
– Тоже.
– Такая жизнь, брат.
Кровь стекает по усам и капает на железный пол, словно вода из плохо завернутого крана (группа третья, резус положительный). Еще пять минут едут молча, трясясь и слушая скучные ментовские переговоры по рации. Первый пассажир, судя по выражению лица, не просто слушает, а о чем-то сосредоточенно раздумывает, иногда поглядывая на вновь прибывшего. Словно хочет попросить денег взаймы, но стесняется.
Вновь прибывший выглядывает в окошко:
– А где это мы? В центре, что ли? Во, блин… А чего я тут делаю? Ленка убьет… Я ей сказал, на пять минут выскочу… К Сереге… Полный сикейрос!..
На лице траур, словно на гильотину везут. Кровь смешивается с соплями.
– Беда, ой, беда… И выпили-то вроде, как всегда. А Серега ждет, наверное.
Человек в наручниках не отвечает. Мелкий хулиган роняет голову на грудь и страдает, негромко бормоча непристойности, словно верующий молитву. Попутчик, в свою очередь, выглядывает в окошко и тоже начинает страдать, но молча. Расплата близка.
– Слышь, друг. – пострадав, с надеждой шепчет он, – у тебя мобилы нету?
– Что характерно, никогда и не было. На кой она мне?
– Заработать хочешь?
Патлатый тут же оживает. В пьяных глазах пробуждается трезвый интерес. Отвечает тоже шепотом, догадавшись, что базар конфиденциальный:
– Не откажусь. Ленка без получки на порог не пустит. А получка. Нету больше получки. Они не вернут, – кивает на салон «козлика». – А чего надо-то?
– Позвонить кое-кому, когда выпустят.
– Так сам выйди да позвони!
– Не выйти мне пока. Позвонишь – получишь пять штук.
– Оба-на!.. Говно – вопрос! За пять штук баксов хоть Вэвэ в Кремль. В легкую!
– Каких баксов?! Сдурел?! Рублей.
Трудящийся поморщился, словно от родного слова «рубль» пахнуло конским навозом, но все-таки утвердительно кивнул:
– Ладно, валяй. Позвоню.
Пассажир бросает еще один опасливый взгляд в окошечко. Финиш все ближе. Уже виден триколор над зеленой милицейской крышей. Нельзя терять ни секунды.
– Короче, запоминай номер, он простой. – Мужик диктует семизначное число. – Это мобильник. Запомнил?
– Не, нереально. Повтори.
– Тьфу ты! – Он еще раз назвал номер. – Спросишь Пашу. Скажешь, что у меня проблемы.
– Стоп, – резонно перебивает трудящийся, – у кого «меня»?
– У Валеры. Пусть скидывает товар. Срочно. Он знает, о чем базар. Сделаешь?
– Мин-н-нутчку, Валерий. Позвонить не сложно, а как насчет призового фонда? Я плохо понимаю, где смогу получить лавэ. Или мне переведут его на сберкнижку?
– Паша заплатит. Скажи, Валера велел.
– А ежели не заплатит? Я не знаю, что там у вас за варианты, брат, но лишний раз рисковать перед ментовкой не резон. Сам пойми, не мальчик уж. Не, мне не жалко, все сделаю, но… благодарность вперед.
– Хорошо, хорошо. Забейте «стрелку», Паша принесет деньги, после передашь мои слова. Не ссы, не наколем.
– А чего мне ссать? Я уже. Лишь бы выпустили. Если пятнадцать суток припаяют – извини. Ищи другого почтальона Печкина.
«Козлик» притормаживает, трясется, словно в оргазме, и замирает.
– На выход!
Мелкий хулиган уже не хулиганит. Понимает: чем больше качаешь права, тем дольше будешь париться в застенках. А у хулигана теперь есть благородная и материально выгодная цель. Ради пяти тысяч можно и гордостью поступиться. Покорно проходит в отдел, понурив буйну голову, словно больной на процедуру. Второго арестанта сержанты подхватывают под руки и жестко сопровождают, видимо опасаясь, что он покажет какой-нибудь фокус из арсенала Джеки Чана. В дежурной части его сразу определяют в отдельный кабинет, оборудованный тяжелой дверью с мощными запорами и маленьким окошечком.
– А это что за пельмень? – лениво интересуется дежурный у прибывших коллег, кивая на волосатика с разбитым носом.
– Ссал на улице. Внагляк. Люди ходят, а ему по хер. Болт достал и сливает. Да еще махач устроил, Женьке в челюсть дал. Еле стреножили.
– Ну и на кой он мне здесь нужен с разбитым носом?.. Кровью изойдет, загнется, а мне отвечать!
Опытный дежурный, видимо, уже сталкивался с побочными эффектами демократии и не собирался рисковать погонами из-за всякой швали.
– Андрееич, да ты чего?! – справедливо возмутился получивший в челюсть сержант. – Да ни хрена с ним не случится! А завтра на сутки[1] оформим!
– Мне одного выговорешника хватило. Тоже вот одного с разбитой губой привезли, а он дуба дал. Сколько раз повторять: сначала научитесь бить, а потом бейте.
Трудящийся, уловив настроение офицера, застонал и завалился на скамейку.
– Во, уже загибается.
– Да он придуривается.
– Короче, везите его в травму, пусть освидетельствуют. Битого не возьму.
– Да мы ж только оттуда, Андрееич! Бензин и так на нуле!
– На трамвае везите. Или сами с ним разбирайтесь.
– Ладно.
Сержант приподнял задержанного за воротник куртки, потом рывком поставил на ноги, прислонил к стене и резко зарядил кулаком в подбрюшье:
– В демократических странах власть уважают, пидор.
Мужик закашлялся, согнулся в поясе и эффектно, как в блокбастерах, рухнул на пыльный пол.
– Да не здесь, не здесь! Сдурели?! – справедливо возмутился дежурный. – За гараж тащите! И без последствий. У меня.
Сторонники демократии, не дожидаясь, когда упавший предмет надумает подняться, умеючи подхватили его под руки и поставили на ноги. За гараж так за гараж. Там тихо, уютно, комфортно. Расстреливай – никто не услышит. И никаких формальностей и протоколов. Все для клиента!
Коридор, лестница, крыльцо, двор. Стенд «Их разыскивает милиция», но вместо ориентировок – яркий текст объявления: «Сдаются рекламные площади. Дешево. Тел. 02».
Едва конвойные оказались за упомянутым гаражом, чью металлическую стену украшали подозрительные вмятины и пятна, задержанный резко вырвался и боднул головой одного из них в грудную клетку:
– Офонарел?! На фига нос разбил, дровосек?! Договорились же – для блезиру!
Голос вполне трезвый, даже серьезный.
Стражи порядка переглядываются, обдумывая услышанную фразу, но смысл все равно ускользает.
– Какого блезиру, пугало?..
Второй добавляет философскую реплику, которую вытерпит не всякая бумага (разве что туалетная).
– А вас чего, не предупредили? – в свою очередь удивляется мелкий хулиган.
Еще один перегляд. Загадка на сообразительность. Ответ найден быстро, как и положено тем, кто охраняет людской покой:
– Зубы заговаривает, козел!.. Да еще бодается! Получи!!!
– А-а-а!!!.. Больно… Не на… Пого…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Коля со школьной скамьи имел тягу к лицедейству. Не страсть, а именно тягу. Возможно, эта склонность генетически передалась ему от бабушки по материнской линии. Когда-то она была ведущей артисткой (да что там – настоящей примой!) в драматической студии при заводском Доме культуры, где возглавляла отдел театрального творчества.
1 2 3 4 5