Как будто его полностью устраивала экспертная оценка стоимости и процента изношенности капитальных строений, транспортных путей и всех этих металлических потрохов, которыми были начинены внутренности завода.
Эти немцы или бельгийцы были дотошными до изумления и честно демонстрировали мне, во что они собираются превратить предприятие в будущем — то есть я должна была понять, почему тот или иной агрегат они расценивают по цене металлолома и не включают в общую сумму, поскольку он будет выкинут, а на его место поставлена очередная чудо-мельница в европейском исполнении, и что из этого воспоследует.
Судя по проектным картиночкам, наезжие гости собирались сосредоточиться на этом самом оптическом волокне, но главным все-таки была бутылка! На ноль пять, ноль семь, все по отечественным стандартам, под пиво, водочку и винцо, но зато миллионными тиражами…
Я рисовала в подсунутом мне блокноте чертиков, время от времени подстегивала господина Свенсона вопросительным мычанием, от чего он возбуждался инженерно и экспортно еще пуще, закуривала, делала значительное лицо, но мысли мои были далеко.
Я все прикидывала, сколько и чего подгребла под себя эта самая Н. В. Туманская, и никак не могла понять, как же она умудрилась рулить всем этим необозримым и самым разноплановым хозяйством. Из вводных, данных мне Гурвичем, я запомнила, что она глава правления коммерческого банка «Славянка» с центральным офисом на Ордынке и отделениями в Санкт-Петербурге, Самаре, еще где-то по России и даже в Риге и Вильнюсе, то есть за нынешним рубежом.
В принципе, в эти часы, не сиди я под мощным колпаком, я бы могла распорядиться судьбой моего личного грузового портового причала с пакгаузами и кранами в порту Туапсе, двумя нефтяными танкерами, каждый на пятьдесят тысяч тонн, правда зарегистрированных в Либерии и ходивших под каким-то экзотическим безналоговым флагом, толкнуть налево с десяток заправочных бензоколонок на курортных, югах или обратить в наличку принадлежащие лично мне (то есть ей) пакеты акций, как «голубых фишек» отечественного «Газпрома» (правда, я так и не поняла, что это такое), так и «Баварен Моторен Верке» и еще чего-то, непосредственно связанного с иномарками, телесвязью и компьютерами…
В то же время она содержала совершенно бесприбыльную артель молодых художников-богомазов, писавших иконы где-то в Сибири, и вкладывала монету в ферму по разведению страусов эму под Астраханью. Это явно свидетельствовало, что дама была не без закидонов. Во всяком случае, можно было догадаться: время от времени ей становилось скучно, и она пробовала развлечь себя финансовыми приключениями.
Наконец, Свенсон доехал до финала, и оказалось, что эти викинги ждут, когда я двинусь с ними по цехам, чтобы лично все сверить и удостовериться, что они меня не надувают.
Вадим украдкой взглянул на часы и чуть заметно качнул головой, и я по-настоящему обрадованно сообщила, что такая экскурсия совершенно излишняя, поскольку я полностью доверяюсь их экспертной чести, организационному таланту управляющего — толстяк, засмущавшись, подергал усами, — и, в общем, готова прикрыть эту волынку.
Тем более что, если я правильно понимала Туманского, здесь, в этой глухомани, должен был пройти первый, необходимый, но не самый значительный этап нашей авантюры.
Усатик шлепнул круглую печать АО «ДПК», то есть завода, на последней странице сводного фолианта, и мы все расписались — включая приятно удивленных шведов — или норвегов? — в общем, членов всей этой команды. Исключая, конечно, Чичерюкина.
Подпись я выдала совершенно непонятную, размашисто-наглую, с завитушками и фестончиками, и единственная буква, которую можно было различить, была "а". Поскольку она наличествовала в обеих фамилиях.
Усатик облегченно вздохнул, утер платком лицо, и я поняла, что он все это время дрожал от ужаса. А теперь не просто взбодрился, но толкнул створки дверей в соседнее помещение и пробасил:
— Господа герры, фру Викентьевна… Баба с возу! А значит — положено, по национальному обычаю, чем бог послал…
Бог послал много чего, от напитков в запотевших образцах готовой продукции до громадного, покрытого золотистой корочкой гуся с яблоками, обложенного юной редиской и первой зеленью, плюс, конечно, хрустальные корытца с черной и красной икрой, сочной селедочкой и всем прочим. И варяги сильно оживились.
Вот тут-то я решила себя проверить, показать клычки и дать понять, кто тут хозяйка.
Тем более что охранник уже бесцеремонно нацелился на закусь.
Я выдала на инглише извинения викингам, сославшись на то, что у нас нет ни минуты времени, повторила это медленно и внятно своим и, не дожидаясь, когда до них дойдет, развернулась и направилась вон, размашисто и стремительно. И вдруг впервые услышала послушный топот ног за своей спиной. Кто-то мне подчинился! Безоговорочно и сразу.
Вместе с моими к вертолету трусил и Свенсон, он тащил перед собой стопу папок и фолиантов с документацией, нужных на последнем этапе сделки, и должен был лететь вместе с нами.
Когда мы устраивались в салоне, совершенно оборзевший охранник прошипел мне в ухо:
— Ну, я тебе это припомню, задрыга! Такой стол, а?
— Не чирикай, Чичерюкин… — уставившись в его зрачки, сказала я. — Не ты меня запрягаешь, не тебе. ездить! Думаешь, пацаненок у тебя в лапах, так я по твоим командам маршировать буду? А ведь он не мой… Чужой детеныш, понял? А хочешь, я все это поломаю? А? Вот сейчас разобъясню этому миляге… — Я покосилась на Свенсона, который пристегивал себя ремнем к креслу. — Все ему выдам, а? Что ты со мной сделаешь? А главное — с ним? Пришьешь, что ли, подданного Гренландии, или откуда еще его черти принесли?
Он ошалело уставился на меня и растерянно подсасывал и чмокал губами.
— Ты губки-то не раскатывай, гад… — продолжала я ласково. — И делай то, что мне нужно! А то я такое выкину, что твой хозяин сдерет с тебя шкуру, натянет на барабан и сыграет в твою светлую память такой турецкий марш, что ты и на том свете не очухаешься! И ты кобуру-то не лапай, такие делишки, ствол тебе не поможет! Хоть час, да мой! Хоть день — да в королевах! Дошло? Так что давай, ублажай меня, как оно телохрану положено… Я пить желаю! Чего-нибудь со льдом… Но без градусов!
Он наливал морду багровым, почти сизым гневом. Но вдруг кивнул, полез в переносной холодильник-сумку, вынул из сухого льда банку лимонного швепса, откупорил и перелил содержимое в тяжелый стакан, протянул и сказал:
— Прошу вас… Нина Викентьевна…
— Свободен! Гурвич косился на меня из кресла рядом изумленно, губы испуганно прыгали:
— Вы что? Он же из бывших… Подполковник. Зачем дразнить?.
— Плевать! — фыркнула я.
Рявкнули турбины, вертолет косо взмыл в уже светящиеся небеса. А мне было горячо и весело. Конечно, то, что здесь было, — только пристрелка, первая прикидка того, что мне предстояло в Москве. Но первый мандраж, первое смятение прошли. Меня словно подхватило и понесло куда-то мощной теплой волной, и я впервые по-настоящему поняла: а ведь смогу! Все смогу, даже то, о чем пока и не догадываются ни этот Туманский, ни Петя Клецов, ни Гаша, ни Зюнька со своей мамочкой. Потому что я не одежонку с чужого плеча примеряла и поправляла на носу ее дымчатые дорогие очки — сквозь простые, без диоптрий, линзы она смотрела на мир. И ее парик жал мне на затылке, и сумка-сундучок из тисненой матовой кожи, тоже очень дорогая, ей так же понравилась, как и мне. На какие-то секунды я становилась ею. Как бы примеряла ее сущность на себя. И веселое ревнивое бешенство почти заставляло меня орать и взрываться. Она уже была, а я еще есть! И буду! И то, что сделал один человек, может и другой. Проломимся, Лизавета Юрьевна, пробьемся, и пусть они все сдохнут! Наши враги… Мои и ее!
Бешено вращалось колесо рулетки, и шарик метался и прыгал, но я уже точно знала: на какую бы цифру он ни выпал, это будет моя цифра.
Должна быть…
Но для этого я действительно обязана стать ею. Для других. Пока лишь на часы. Пока.
АФЕРА

Я никогда толком не могла вспомнить тот решающий день в Москве. Одно помню совершенно четко: меня как бы не было. Это не я, а она видела вавилонское столпотворение многоэтажек на подлете к утренней Москве, не я, а она привычно и уверенно садилась в салон черного «линкольна» на поле Ходынского аэродрома, где сел вертолет, так же привычно придержав себя, когда водитель выскочил из-за баранки и почтительно приоткрыл заднюю дверцу. Это не меня, а ее встречала странно озадаченная и задумчивая Элга Карловна в каком-то супербутике на Тверской, где уже было подобрано строгое черное платье с чуть приоткрытыми плечами, черные тонкие перчатки, шарфик и миниатюрная шляпка, все соответствующее атмосфере серьезной деловой встречи, но несшее чуть заметные признаки задора и скрытого желания нравиться.
И когда мы обедали с «Симоном» в ресторане «Метрополя», я серьезно попросила его, чтобы он со мной не разговаривал, потому что он пытался разговорить некую Лизавету Басаргину и даже веселился в связи с тем, что все так удачно сложилось с экспертами. А я пробовала увидеть его глазами жены и хотя бы в намеке догадаться, что она могла чувствовать, сидя напротив человека, которого она видела почти каждый день в течение шестнадцати лег, с которым она спала, мирилась и ссорилась и которого, судя по всему, что она сделала с собой, любила всерьез.
Нас с ним узнавали какие-то люди, которые тоже обедали здесь, кивали и приветствовали жестами из-за дальних столиков, а потом к нам подошел совершенно седой, немного поддатый генерал в авиационном мундире, ткнулся мне в щеку пахучими усами, изображая дружеский поцелуй, и сказал одобрительно:
— Вы все молодеете, Нинель… Этому бездельнику можно только позавидовать! А моя — увы мне… Все больше по радикулитам!
И когда я, посмеиваясь сквозь сомкнутые губы, сочувственно пожала плечами, он склонился и шепнул:
— У меня проблемы… С Таганрогским авиазаводом… Они там зарылись с новым образцом амфибии. Деньги, деньги… Я могу вас навестить?
— Только в офисе, Леша! Только в офисе! — перебил его Туманский.
И когда тот удалился, он долго, исподлобья разглядывал меня, как-то недоуменно и жалко, потом скомкал салфетку, пробормотал виновато:
— Прости… Это уж слишком! Не могу я…
И быстро ушел, почти убежал какой-то ныряющей походкой, плечом вперед, будто пробивался сквозь толпу, хотя никого перед ним не было.
И дальше все покатилось, полетело без сучка и задоринки, я чувствовала себя совершенно раскованно и уверенно, даже когда мы сошлись на решающее рандеву в тихом и скромном номере гостиницы «Редиссон-Славянская» (в офисе Туманской встречаться покупатели отказались из соображений конспирации), мы — это я и юрист, трое варягов, один наш. Наш знал всю подоплеку дела, но глазом не моргнул, он, видно, был из ветеранов, не просто старый, а будто высушенный в пустыне корявый темный корень саксаула, костюм свисал с него, как с вешалки, а на черном пиджаке были наградные планки и ленточка французского ордена Почетного легиона. Но глазки у него были ехидные и молодые. Норманны — или готы? — были помоложе, но тоже все тощие, дылдистые и пересушенные. Казалось, в номере стоит скрип и хруст от их скелетов.
Но все три скелета оказались представителями одной династии стеклоделов и, как выяснилось, занимались стекольным бизнесом во всем мире, начиная с территории враждебной им Богемии и заканчивая пригородами Сан-Паулу, небоскребы которого и были выстроены из их закаленного и непробиваемого стройстекла. Никакой торговли не было, чего я так боялась, все было оговорено и решено на уровнях пониже, и нам предстоял только заключительный акт.
Все продолжалось не более тридцати минут. Мы расселись в креслах вокруг круглого чайного столика, скелеты испросили разрешения закурить и задымили трубками, толкуя о погодах в Москве. Я включила свой «инглиш» и посмеялась над тем, что они прихватили меховые пальто и шапки, поскольку считали, что на широте Москвы и в июне может оставаться снег.
Мой юрист куда-то исчез и появился с молодым человеком из команды гостей. Они почти неслышно перешептывались и пускали по кругу одинаковые черные кожаные папки с документами. Визировали мы их по очереди, сначала я, придерживая на коленках, черкала свою загогулину, потом они. После этого нотариально все заверялось, но не в номере, а где-то вне его. Папки уносились и приносились, потом только Туманский объяснил, сколько ему это стоило.
Я плохо помню, что там было — какая-то сложная купчая на похожем на купюру гербовом бланке с разводами, контракт, из которого следовало, что Н. В. Туманской положена доля будущих дивидендов, еще какие-то бумаги, бумажки и бумаженции уж совершенно непонятного предназначения.
Мне сильно помог саксаул — надев очки, он встал за моей спиной, склоняясь через плечо, пробегал тексты и кивал: «Ну, это мы с вами согласовали…», «Здесь, возможно, следовало подумать, но их деньги, значит, и их музыка!», «А вот по этой позиции у вас, по-моему, никогда возражений не было!»
Хотя я так никогда толком и не смогла узнать, сколько там прибавилось на счетах Туманской с компанией, но оказывается, именно в эти минуты я подписывала некие распоряжения, по которым скелеты перегоняли деньгу по сложной цепочке, в конце которой маячил именно «Симон», он накладывал свои лапы на основные суммы, ради чего и затевалась вся эта свистопляска.
Потом откуда-то возникло серебряное ведерко с бутылкой шампанского, и оказалось, что уже все кончено, хлопнула пробка, варяги едва пригубили шампанское, хотя оно было потрясно вкусным — сухой брют. Но, судя по их сизым шнобелям, они предпочитали что-то покрепче, какой-нибудь традиционный шнапс, эль, виски самогонного типа или что-то еще, что они там потребляют с времен псов-рыцарей, викингов и прочих исландцев.
Я их провожала в своем лимузине вместе с Вадимом до Шереметьева-2, эскортируя невидный «вольво», который им предоставил отель. И даже помахала перчаткой с балюстрады вслед всей их команде, которая ковыляла цепочкой к беленькому самолетику «гольфстрим» — служебному экипажу их шараги, на котором они мотались по миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41