На подоконнике вижу привязанную белую ленточку. Весенний ветерок тихо шевелит ее. Секунду изучаю ее, потом мой взгляд уносится за крыши, к горбатым облакам, придающим горизонту мрачный вид.
Я читаю в них правду. Морпьон не спятил. Почему я сразу поверил в это, хотя до сего момента держал старого учителя за выжившего из ума?
Из-за ленточки, привязанной к окну.
Я как сумасшедший выскакиваю из машины и поднимаюсь в квартиру Морпьона. Он не особо удивлен, видя меня вновь.
– Я знал, что вы вернетесь, – говорит он мне.
– Правда?
– Вы всегда были таким, Антуан. У вас первое решение никогда не бывало правильным. Пока спустились с седьмого на первый, вы поняли, что папаша Мопюи хоть и рассеянный, но не чокнутый!
Вместо ответа я иду к окну, открываю его и отвязываю ленту. Она оказывается самой обыкновенной, наподобие тех, какими кондитеры обвязывают коробки со сластями.
– Это вы привязали ленту к подоконнику, месье Мопюи?
Он пожимает плечами.
– Вы шутите!
Я наматываю кусочек шелка на палец. Он не очень грязный, что доказывает, что к подоконнику его привязали недавно.
Морпьон берет на руки толстого кота и ласково гладит его, не переставая смотреть на меня.
– Вы заметили эту ленту снизу?
– Да.
– Видите ли, мой юный друг, я точно знаю, что кто-то был у меня. И не только из-за часов. Когда я вошел, меня поразил запах... Я его не узнал.
– Потому что в течение двух месяцев ваши кошки не гадили в квартире! – ворчу я.
– Я тоже так подумал, – соглашается Морпьон, – но было и нечто другое. Мое обоняние поразило не отсутствие знакомых запахов, а, наоборот, присутствие чужого. Чужого и... неприятного. Довольно едкий запах...
Я начинаю нюхать. Эти сволочи котяры испортили всю атмосферу, И тем не менее мне кажется, что я чувствую и другой запах... Запах...
– Учитель, – бормочу я, – думаю, вы правы... Здесь пахнет порохом.
Он снимает очки. Его глаза мгновенно становятся похожи на двух больших экзотических рыб.
– Порохом? – ошарашенно повторяет он.
– Мне так кажется... Я хорошо знаю этот запах. Я снова принюхиваюсь. Или это мое воображение? Не думаю.
Морпьон цепляет очки на место.
– Черт возьми, – говорит он, – если бы в моей квартире стреляли, это было бы заметно, разве нет?
– Нет, если подобрали гильзы.
– А... пули?
– Их могли выпустить из вашей квартиры в кого-то, кто находился снаружи.
Я опираюсь на подоконник и смотрю на мирную улицу Все спокойно и буднично.
– Выстрелы слышно! – бросает Морпьон за моей спиной.
– Когда на оружие надет глушитель, выстрелов практически не слышно!
Мой зоркий глаз изучает тротуар напротив. Я замечаю импозантный подъезд, а над ним флагшток без флага. На стене прикреплена табличка, но с такого расстояния буквы на ней я разобрать не могу.
– Месье Мопюи, напротив находится посольство?
– Нет. Генеральное консульство Алабании.
– Ясно...
Мой взгляд продолжает изучать фасад. Должен признаться, выглядит он совершенно невинно.
Это нормальный парижский фасад из камня, на широких окнах жалюзи. На одном из окон они опущены.
– На каком этаже находится консульство?
– На четвертом, – отвечает Морпьон.
Как раз на этом этаже и закрыто окно.
Я собираюсь покинуть свой наблюдательный пост, когда кое-что заставляет меня вздрогнуть. Не буду сейчас говорить, что именно, чтобы произвести более сильный эффект потом.
– У вас случайно нет бинокля, месье Мопюи?
– Театральный.
– Вы можете мне его дать?
Он кивает, скребет мочку уха и отправляется на поиски драгоценного оптического прибора, который обнаруживает на кухне в фаянсовом горшке с надписью «мука».
Это маленький биноклик в перламутровом корпусе. Его мощность очень невелика, но все равно он увеличивает в несколько раз. Я всматриваюсь в закрытое окно и через щели различаю белое пятно внутри. Мне удается установить, что это такое. Пятно квадратное и занимает центральную часть окна. Точно: кусок картона, которым заменили разбитое стекло. Если означенное стекло было разбито одной или несколькими пулями, меня это не удивит.
Возвращаю бинокль Морпьону.
– Что-нибудь обнаружили, мой юный друг? Юный друг посвящает его в сделанное им открытие.
Учитель дважды качает головой, что у него всегда было признаком глубоких раздумий.
– Значит, вы считаете, что какой-то человек проник ко мне в квартиру, чтобы стрелять по консульству напротив?
– Вот именно, учитель. Те, кто это сделал, знали о вашем отсутствии и выбрали вашу квартиру местом для засады из-за ее стратегического положения.
– Вы думаете, они кого-нибудь убили?
– Может быть. Я думаю, что вы оказались замешаны в странное дело.
Морпьон равнодушно пожимает плечами. Он старый философ, для которого жизнь – слабое развлечение в дождливый день. Остальные в это время прячутся в подъездах и смотрят на ливень, дожидаясь, когда можно будет отправиться под землю.
– И убийца привязал ленту к моему подоконнику и завел мои часы?
– Возможно.
– У вас есть гипотеза, объясняющая эти два довольно непонятных действия?
– Пока нет, но может появиться. Я протягиваю ему руку.
– На этот раз я вас оставляю. Прошу вас, никому не рассказывайте об этой истории.
– Что вы собираетесь делать? – Предупредить.
Мой лаконизм его не шокирует. Он берет на руки одну из своих кошек и провожает меня до двери, гладя животное.
Глава 3
Старик слушает мой рассказ без всяких эмоций. Спина прямая, руки на бюваре, глаза цвета южных морей – он, кажется, размышляет.
– Это интересно, – решает он наконец. – Значит, по-вашему, кто-то стрелял в окно консульства?
– Да, господин директор.
– Не было подано никакой жалобы... Вы ведь знаете, что у нас не самые лучшие отношения с Алабанией? Я пытаюсь проследить за ходом его мысли.
– Вы думаете, это политическое покушение?
– Полагаю, да.
– И сотрудники консульства держат рот на замке?
– Вот доказательство...
Нас разделяет молчание более длинное, чем рулон клейкой ленты. Потом Старик начинает барабанить по бювару.
– Займитесь этим, Сан-Антонио. На меньшее я и не рассчитывал.
– В каком качестве, господин директор? Я спрашиваю это, уже зная его ответ. Он не задерживается.
– Неофициально, разумеется. Но постоянно держите меня в курсе.
– Слушаюсь, патрон!
После более-менее военного приветствия я покидаю его кабинет, обитая кожей дверь которого давит мне на нервы.
Более задумчивый, чем одна роденовская статуя, я спускаюсь к себе. Берю и Пинюш играют в белот, потягивая красное вино. Когда я вхожу, у Толстяка каре дам, и он не может сдержать радость.
– Бабы всегда приносили мне удачу, – уверяет Жирдяй. Равнодушный к их игре, я снимаю телефонную трубку и звоню в лабораторию. Мне отвечает Маньен.
– Скажите, мой юный Друг, – спрашиваю я, пародируя Морпьона, – в вашей команде найдется человек, способный заменить стекло?
Мой вопрос его обескураживает.
– Заменить что?..
– Оконное стекло. Нужно отрезать стекло по размеру, намазать края мастикой и так далее. Короче, с этим справится не каждый.
Маньен издает ртом тихий звук, которые другие издают иным местом.
– Нет, стекольщиков в моей команде нет...
– Жаль!
– Нельзя же уметь делать все, – протестует он. Я кладу трубку, и тут преподобный Пинюш поворачивает ко мне свое лицо вечного страдальца от запоров.
– Если это так нужно, Сан-А, то я могу тебя выручить. Я умею вставлять стекла.
– Правда?
– В молодости я работал на стройке и научился обращаться с алмазом.
– Чудесно, старичок. Тогда за работу!
– Минутку! – возмущается Толстяк. – Я сейчас должен по-крупному обыграть месье и не хочу, чтобы он слинял, прежде чем я положу его на обе лопатки.
– Служебная необходимость, Берю! Толстяк в раздражении швыряет свои карты через комнату.
– Чем дольше я занимаюсь этим ремеслом, тем больше оно меня достает! – заявляет он. – Если нельзя спокойно посидеть даже десять минут, это уже полный финиш!
Пинюш, одетый стекольщиком, это такое зрелище, которое нельзя пропустить. Если вашим детям станет скучно воскресным днем, позвоните ему, чтобы он показал им свой номер.
Одетый в синюю куртку, в кепке американского водителя грузовика на голове, с неизменным окурком в углу рта, Пинюш бодро тащит ящик со стеклами разных размеров. Он выворачивает из-за угла и направляется к генеральному консульству Алабании, снабженный моими инструкциями. Я очень рассчитываю на то, что его глупый вид поможет ему справиться с заданием. Он должен явиться к консулу и сказать, что его вызвали по телефону. Возможно, его пошлют куда подальше, но также возможно, что непосвященный в секрет лакей отведет его в комнату с опущенными жалюзи. В этом случае он должен будет заменить разбитое стекло, внимательно, и притом незаметно, поглядывая по сторонам.
Берю и я ждем развития событий в нашей машине, остановленной на приличном расстоянии от консульства.
Толстяк перестал ворчать и с нежностью смотрит на хилую фигуру своего товарища.
– Пинюш неплохой малый, – шепотом сообщает он. – Вот только энергии ему не хватает.
Оцененный таким образом персонаж исчезает в здании консульства.
– Как думаешь, они почувствуют подвох? – спрашивает Жирдяй.
– Не могу тебе ответить, – вздыхаю я. – В этом деле я продвигаюсь на ощупь. У нас есть только предположения. Все очень шатко. А потом, работа с дипломатическим корпусом – штука деликатная.
Проходит некоторое время. Берю достает из кармана полсосиски, которую начинает деликатно пережевывать.
– Осталась от солянки, которую я ел на обед, – объясняет он. – Она такая большая, что я не осилил ее сразу.
Я толкаю его локтем. Жалюзи на этаже, занимаемом консульством, только что поднялись.
– Кажется, сработало! – хохочет Берю.
Действительно, в окне появляется Пино. Издалека я вижу, как он отбивает молотком с острым концом старую замазку, чтобы освободить края стекла. Он работает прилежно. Стоя на стуле, Пинюш изображает из себя дятла. Несмотря на шум уличного движения, до нас доносятся звуки ударов молотка.
Подготовив раму, Пинюш слезает со стула, чтобы вырезать стекло, и исчезает из нашего поля зрения. Как он долго! Надеюсь, он не теряет время зря. Пинюш, конечно, глуповат, но, когда надо, у него орлиный взгляд. От него ничто не ускользает.
Проходит довольно много времени, и вот он снова залезает на стул, держа в руках вырезанное стекло. Он наклоняется, чтобы вставить его в раму, но тут теряет равновесие, выпускает стекло, которое падает вниз, машет руками и валится через подоконник. Берю и я одновременно издаем крик горечи, бессилия и отчаяния. Он получает свободный полет без парашюта с высоты четвертого этажа. Прощай, Пино! Бедняга жалко крутится в воздухе. Толпа внизу испуганно кричит. Я закрываю глаза, отказываясь верить в очевидное. Я хочу абстрагироваться от этой жестокой реальности, чтобы не видеть, как умрет Пино, не слышать жуткий звук удара его тела об асфальт.
Когда я раскрываю моргалы, темная масса на земле уже окружена толпой, жаждущей сильных эмоций. Берю бросается, вперед как сумасшедший. Хотите верьте, хотите нет (если не верите, идите к дьяволу), но ноги у меня совершенно ватные. Я их больше не чувствую. Я кладу голову на руль. Если бы я мог заплакать! Пинюш! Мой славный Пинюш... Такой конец! И все по моему приказу! Я остаюсь некоторое время в прострации. Возвращается Берюрье.
– Умер, – говорит он. – Погиб на месте... Меня охватывает страшный холод, близкий к абсолютному нулю.
– Не может быть, – с трудом выговариваю я.
– Увы, – бормочет Жирдяй. – Что касается Пинюша, думаю, у него сломано плечо.
Я всматриваюсь в физиономию Толстяка.
– Как это?
– Он упал на постового полицейского. Бедняга погиб на месте. К счастью для Пинюша, это самортизировало удар. После этого никто не скажет, что в полиции нет взаимовыручки.
– Ты говоришь, Пино спасен?
– Плечо, я же тебе сказал... Он даже не потерял сознания... Что будем делать?
– Пока ничего, – отвечаю я. – Пусть дела идут своим путем.
– Ну ты даешь!
– Районный комиссариат начнет расследование, это нормально. Мы с ними свяжемся. Нам надо оставаться в тени, Толстяк.
– А Пино?
– Вон «скорая». Его отвезут в больницу, а мы навестим его там.
– Как хочешь, – ворчит Жирдяй, – но ты меня не переубедишь, что он упал сам по себе, без посторонней помощи.
– На первый взгляд это именно так. Пино был один на стуле, когда упал.
– Бедняга стареет, – соглашается мой доблестный помощник.
Глава 4
– Перелом левой лопатки, перелом левой лодыжки, перелом большого пальца правой руки, вывих левого запястья и трещина таза, – перечисляет дежурный врач.
– Бедняга Пино отделался легким испугом, – радуется Берю.
– Сколько времени вам понадобится, чтобы починить этого месье? – спрашиваю я врача.
– Не меньше двух месяцев.
– С ним можно поговорить?
– Можно. Ему как раз закончили накладывать гипс. Мы входим в четырехместную палату. Пинюш занимает кровать в глубине. Он похож на километровый дорожный столбик, на котором еще не написали расстояние. Он немного бледен. Заметив нас, он улыбается под усами.
– Вы не нашли мою челюсть? – шепелявит он. – Я потерял ее при падении, и она должна была остаться на тротуаре.
Когда он говорит без своих туфтовых клыков, то звук, как из пустого пульверизатора.
– Если подойдет моя, могу тебе ее одолжить, – уверяет добрая душа Берюрье, – но при твоей крысиной морде она будет тебе велика!
Пино слабо протестует и говорит, что предпочитает иметь крысиную морду, чем свиное рыло. Поблагодарив Берю за предложение, он советует ему засунуть его челюсть в ту часть его тела, которая на первый взгляд кажется совершенно неподходящей для этого.
Я говорю это для того, чтобы вы поняли: несмотря на падение, старикан в форме.
– Что случилось, Пинюш? – вовремя перебиваю я его.
– Ты не можешь почесать мне ухо? – спрашивает пострадавший, который, напомню, временно лишен возможности пользоваться конечностями.
Я выполняю его просьбу. Довольный, он прочищает горло.
– Не могу вам сказать, что со мной произошло, потому что ничего не заметил.
– Как это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13