— Они тоже на этом поезде поедут. С вами, — вклинилась в разговор не такая «более-менее», как на первый взгляд, Маринка-маленькая.
— Поедет только Вано, а Серго его провожал, — перебила Маруся. — Они к нам подсели, шампанского предложили…
— Сколько ж вы его выпили? Ящик?
— Почему ящик? — заморгала своими огромными глазищами Маруся. — Бутылку. Только потом они нам чачи предложили…
— Мы выпили… ик… — забормотала Маринка-большая. — Чуть-чуть… По две рюмочки… Леля, честное слово, трезвые были… А когда встали из-за стола, вдруг как все закружиться… Как сейчас! — И она начала заваливаться на бок.
Княжна подхватила Маринку под руку. Маруся под другую. Вторая Маринка подперла ее сзади. И все четверо замерли с глупо-счастливыми физиономиями. Я прыснула, так как без смеха смотреть на этот квартет было не возможно. Обычно пьяные женщины меня раздражают, иногда злят (привет Соньке, но об этом потом…), но эти умиляли. Как герой Мягкова в Рязановской «Иронии судьбы». Потому что сразу было видно, по их ухоженным физиям, ногтям, волосам, по хорошей одежде и модным сумкам, что эти дамочки (возраст-то уже дамский: от тридцати до тридцати шести) нарезались не по привычке, а по недоразумению. Это и забавляло.
Тут вдали послышался протяжный гудок тепловоза. Потом раздалось чуханье и потрескивание рельсов.
— Едет! — обрадовалась Сонька. — Едет! Ура!
— Идут! — пуще Соньки обрадовалась Маруся, кинувшись куда-то в сторону. — Идут! Ура!
Мы сначала не поняли, кому она была так рада, но потом заметили, как «псевдо армянка» подлетела к двум чернявым мужикам в белых одеждах, что шли по платформе по направлению к нам.
— Ребята! — заголосила она, хватая их под руки. — Вот смотрите, кого мы провожаем!
Ребята заулыбались, оценив наш с Сонькой экстерьер. Что и говорить, глаз Марусиных «братьев» мы порадовали. Обе блондинки (обе крашенные, но какого «брата» это волнует!), к тому же молодые, стройные, симпатичные. У Соньки ямочки на щечках, курносый носик, зеленые глаза. У меня попа, грудь и талия. Сложить бы нас вместе получилась бы идеальная женщина.
— Ребята! — не унималась Маруся. — Не угостите девчонок чачей!?
— Конэшно, — еще шире улыбнулись мужики и, не сговариваясь, полезли в сумки.
— Не надо! — испуганно выпалила я. Чачу я терпеть не могу, это даже хуже, чем виски.
— Конэшно надо! — радостно загалдели пьяные подружки. — Мальчики, наливайте! Девчонки хотят выпить…
Вано и Серго долго упрашивать не пришлось. С поистине восточной щедростью они выдали каждому из нас, даже мальчишкам, по стаканчику, споро разлили пойло и провозгласили тост: «За прекрасных дам!».
Выбора не было — пришлось выпить.
Опрокинув в глотку мутную жидкость, я поморщилась. Н-да! Чача — это вам не пиво. Крепкая, зараза!
— Крепкая, зараза! — выдохнул Лева, утирая выступившие слезы.
Я засмеялась. Настроение у меня резко поднялось. Может, и не так плохо, что эти два олуха — Лева с Юркой — увязались за нами. С ними веселее будет. И здорово, что девчонки пришли меня проводить! Здорово, что…
— Лель! — прошептала Сонька мне на ухо, — обернись.
Все еще смеясь, я обернулась. В двух шагах от меня стоял Геркулесов собственной персоной. Весь из себя элегантный: в отлично сшитом льняном костюме, с аккуратной прической, с портфелем из тесненной кожи в руках — скорее всего, слинял с работы (он у меня адвокат). Слинял, чтобы проводить любимую женушку!
— Коленька! — взвизгнула я, перевизжав даже тепловозное «ту-ту-у!». — Солнце мое!
— Вот, значит, как, — прохрипело «солнце», хмуро глядя на меня. — Не успела уехать, уже безобразничаешь!
— Я? — искренне удивилась я. Но потом, посмотрев на ситуацию Колькиными глазами, поняла, что да, безобразничаю. Мало того пью без закуски в девять утра, так еще в компании четверых мужиков (с двоими, судя по всему, познакомилась только что, какой кошмар!), и это вместо того, чтобы рвать на себе волосы из-за ссоры с Его Величеством Николай Николаевичем!
— Мало того едешь без моего дозволения, так еще и… — он не договорил, но все и так было ясно, так как его раздувшиеся ноздри, горящие глаза и пламенеющие щеки говорили красноречивее слов.
— Колюнь, — ласково проговорила я, — может, поцелуемся… Помиримся…
— Развод! — рявкнул он. И, как мне показалось, выпустил из ноздрей облако пара… Ну чистый Змей Горыныч!
Потом резко развернулся и, спрыгнув с платформы, убежал.
— Какой рэвнивый! — пробасил Серго. — Он нэ армянин, слущщщай?
— Нет. Он мавр, — горько пробормотала я. После чего первой впрыгнула в вагон.
Так началось наше путешествие к морю!
* * *
Море штормило. Большие пенные волны с ревом накатывались на берег, врезались в валуны, пирсы, галечные холмики и, разбиваясь на множество шипящих фонтанчиков, откатывались прочь. Глупые курортники с визгом бросались на эти волны, качались ни них, бултыхались в водоворотах, но неизменно отлетали вместе с мусором и водорослями на прибрежные камни. Словно море не хотело их принимать.
Среди этой оголтелой безмозглой толпы был только один, кого море не отторгало. Мужчина с густыми седыми волосами плыл по бушующим волнам легко, без видимых усилий. Он плыл, делая мощные махи руками, все дальше удаляясь от кишащего перевозбужденными идиотами берега…
… А ЧЕЛОВЕК издали наблюдал за ним… Своим ВРАГОМ.
Он наблюдал, и сердце его замирало всякий раз, когда седовласая голова скрывалась под волнами. ЧЕЛОВЕК боялся, что ВРАГ утонет, разобьется о пирс, умрет от разрыва сердца… Да мало ли отчего можно умереть посреди бурлящего штормового моря. Нет! Такой красивой смерти ВРАГ не достоин! Он умрет по-другому!
ЧЕЛОВЕК зажмурился, представляя, как убьет своего врага. Сначала он стукнут его камнем по голове, потом отсечет пальцы и гениталии (еще живому!), и только затем перережет горло… А после сбросит тело вместе с документами и вещами в яму, закидав его песком, глиной и мусором…
Чтобы на Земле не осталось и следа от этого подонка!
* * *
Мы ехали уже больше суток. И дорога перестала нас радовать. Да и чему радоваться? Когда за окном одни и те же унылые пейзажи, в вагоне жара плюс тридцать пять, продукты тухнут, минералка махом нагревается до температуры воздуха, да еще из туалета тянет мочой, пьяные проводницы забыли сделать влажную уборку, а питьевая вода в кранике закончилась еще ночью.
Мы с Сонькой еще как-то бодрились, а вот Эмма Петровна совсем скисла. Она разделась до трусов и лифчика, намочила простыню и, накрывшись ей с головой, все дорогу спала, просыпаясь только для того, чтобы пописать и заново облиться водой…
— Лель, — заканючила Сонька, сползая с верхней полки. — Давай что ли в картишки перекинемся…
— Давай, — согласилась я. — Только в «Буру» я не буду, я очки считать не могу.
— А я в «Дурака» не буду. Потому что ты постоянно жулишь!
— Я? Да никогда! — возмутилась я.
— Жулишь. Сама вчера видела, как ты скинула под стол шестерку пик. Я уж не стала говорить…
Естественно не стала, потому что мы играли парами: мы с Сонькой против Левы и Юры. И ребята нас беспощадно обыгрывали, что естественно, потому что Зорин обладал феноменальной памятью, а Блохин каким-то сказочным везением (он из тех, кому катастрофически не везет в любви!).
— Может, тогда погадаем, — предложила Сонька, перетасовав карты.
— А ты умеешь?
— Я думала ты умеешь, — сникала подруга.
Мы посидели молча. Сонька придумывала нам занятие, а я вспоминала Геркулесова. Его руки, широкие плечи, немного детское лицо, задорную улыбку… И мерзкий характер! Ну почему мне достался такой вредный мужик? Вроде и красавец, и умница, и не курит, и не пьет, и любит, и подарки дарит… Живи, да радуйся, ан нет! Постоянно мы с ним цапаемся. То из-за одной ерунды, то из-за другой. Например, из-за тарелок. Они, видите ли, должны в сушилке стоять по росту. А у меня стоят, как придется. И обувь я бросаю у порога, и вещи на стул сваливаю, еще яблочные огрызки оставляю у кровати, фантики, грязные чашки… И все это жутко бесит моего мужа. А меня бесит то, что такая ерунда может испортить отношения двух любящих людей.
… Вдруг белый кокон, являющейся Эммой Петровной завозился, и из образовавшегося отверстия в основании куля послышался слабый голос.
— Девочки, — позвал он. — Вы где деньги прячете?
Сонька обхватила себя за левую грудь, похлопала по ней и ответила:
— По маминому совету в лифчике. А ты, Леля?
Я в отличие от подруги бюстгальтеры носила только зимой (для тепла), по этому похлопала себя по попе. И ответила:
— В заднем кармане шорт. А что?
— Я вот тоже в лифчике, — прошептала Эмма. — Но как-то боязно… Место все-таки известное… В случае чего сразу туда полезут…
— Да ладно! — беспечно махнула рукой Сонька. — Кто в пладскартных вагонах грабит, если купейные есть?
— Грабят везде, — взволнованно затараторила Эмма. — А в общих вагонах удобнее, тут запоров нет… Тем более мы к Ростову подъезжаем, а это, как известно город с дурной славой… — она еще пуще разволновалась. — Я вообще, девочки, этой остановки боюсь!
— Что так?
— А вдруг нас в заложники возьмут!
— Кто? — не поняла Сонька.
— Бэндэровцы! — свистящим шепотом проговорила Эмма.
— Ну вы даете! — засмеялась я. — Надо же такое придумать! Бэндэровцы! Скорее уж нас в Адлере в заложники возьмут, чем в Ростове!
— В Адлере? — ахнула она.
— Там же рядом граница с Абхазией.
— И что?
— Не так давно там шла война…
Эмма Петровна просипела «Господи, помоги» и нырнула под простыню.
— Леля, — больно ткнула меня в бок Сонька. — Ты чего там болтала?
— По что?
— Про Абхазию. Там, права, граница рядом?
— Правда.
— И почему ты меня не предупредила?
— А что тебя предупреждать? — хмыкнула я. — Ты же всю неделю атласы изучала. А там очень даже понятно нарисовано… Адлер — горы — Абхазия!
— И там действительно похищают людей?
— Ага, особенно часто блондинистых милашек, вроде тебя… Потом их продают в гаремы или бордели, кому как повезет…
— Ой, мама! — заохала Сонька. — Ой, куда ж меня понесло…
— Успокойся, — смилостивилась я. — В Адлере совершенно безопасно. Я сколько лет туда езжу, и ни разу не слышала, чтобы там кого-нибудь похищали…
— Даже блондинистых милашек?
— Их похищают, но только с добровольного согласия.
— В смысле?
— Готовься к тому, что горячие армянские парни задолбают приглашениями в ресторан, баню, горы, на собственную бахчу или еще куда… Больше тебе ничего не грозит! Это я тебе, как эксперт по Адлеру, заявляю!
Я уже в четвертый раз ехала отдыхать именно в Адлер. Почему-то этот город мне нравится больше других приморских городов, городков и поселков. А побывала я во многих! Можно сказать, объездила все побережье. С четырех лет меня таскали на курорты мама с бабушкой, с шестнадцати я начала мотаться сама. Сначала исколесила Крым, потом Кавказ, была и в Абхазии, но там разруха, там пока делать нечего.
Адлер мне нравится всем. Природа — зашибись, море — класс, народ — прелесть! Даже самолеты, которые летают буквально над твоей головой, придают городу особый шарм.
— Леля, — тихо позвала меня Сонька. — А там границы с Чечней, случайно, поблизости нет?
— Географию надо было учить, — строго молвила я и не ответила.
Сонька хотела еще поприставать, но увидела, как по проходу к нам чешут наши поклонники Лева с Юрой. Мы почему-то им несказанно обрадовались.
— Мальчики! — воскликнула Сонька. — Как хорошо, что вы пришли, а то мы со скуки умираем!
— Вас развеселить? — заискрил Зорин. — Тогда могу рассказать анекдот про программистов… Значит так, едет программист в машине…
— Юрасик! — перебила его моя подружка. — Ты, наверное, умеешь гадать!
— Я? — обалдел Зорин. — Почему я должен уметь?
— Ты похож на цыгана.
— Я? — переспросил он. Ни разу в жизни, наверное, ему не говорили, что он похож на цыгана, потому что он совсем не был на него похож. На хохла, на мордву, с большой натяжкой на татарина, на кого угодно, но только не на цыгана! — Почему?
— У тебя черные кудри, карие глаза и борода! К тому же ты все время поешь! А цыгане очень любят петь, как и гадать!
Я покосилась на Зоринские кудри, тут Сонька не соврала — они были и вправду черными. Насчет пения она тоже угодила в точку — Юрка мнил себя Повороти, замечу, без всякого на то основания, поэтому пел часто, громко, с чувством, но фальшиво. Цвет глаз она так же определила верно — карий. И борода наличествовала, только с ней он походил не на цыгана, а на молодого Деда Мороза, из-за своих налитых, красных, лоснящихся щек, из-за носа картошкой, толстых губ и добродушно-наивного выражения лица.
— Я не цыган, — запротестовал Юрка. — Я русский.
— Жаль, — вздохнула Сонька. — Я цыган люблю.
Зорин тут же подскочил на месте, хлопнул себя по лбу и вскричал:
— Как я мог забыть! У меня же дедушка был цыганом!
— Правда? — просияла Сонька.
— Правда. Его звали… — Зорин начал лихорадочно вспоминать цыганские имена, которые знал, чтобы присвоить вымышленному дедушке хотя бы одно. — Его звали… Будулай!
— А он гадать умел?
— А как же! И по руке, и по ноге…
— А на картах?
— И на картах, — самозабвенно врал Юрка.
— Погадай, — взмолилась Сонька.
— Я? — испугался лже-цыган.
— Ну он тебя, наверное, научил… Или нет? — Сонька недоверчиво прищурилась.
— Научил, конечно… Но это было так давно… Он умер, когда мне было пять лет… Я уж и не помню ничего… — залепетал он.
— Гадай! — скомандовала Сонька, сунув Юрке карты.
Зорин, надо отдать ему должное, не растерялся. С видом бывалой ворожеи он перетасовал колоду, дал Соньке подснять, потом раскидал карты на две кучи, перемешал, подул на них, что-то пошептал, затем, помуслякав толстый палец, выудил наугад одну, перевернул.
— Дама! — провозгласил он, показывая нам брюнетистую тетеньку на обороте. — Это подруга! То есть Леля.
— Это не Леля, Леля скорее червовая дама, — пискнула Эмма Петровна, высунувшая из-под простыни свою взлохмаченную голову. — А это Дама пик. Какая-то злодейка! Может быть, соперница.
— Тогда это точно не Леля, — уверенно произнесла Сонька, потому что за двадцать лет дружбы мы ни разу соперницами не были.
1 2 3 4 5 6