- Постой, ну зачем мне так много рубашек?
- На смену, - ответила Галина Еремеевна. - Кто тебя знает, вдруг захочется в ресторан с какой-нибудь молодкой... Еще скажет, что жена плохо присматривает...
- Какая там молодка! - фыркнул Захар Петрович. - Скажешь же...
Измайлов знал, что жена насчет молодки пошутила, но такие шутки задевали его.
* * *
По дороге на вокзал Май рассказал Захару Петровичу об одном английском палаче по имени Джеймс Берри, который оставался джентльменом даже при исполнении своих обязанностей: прежде чем отправить приговоренного к смерти на тот свет, предъявлял ему свою визитную карточку.
Но Захара Петровича мало заинтересовал чудаковатый палач, он думал о сыне. То, что произошло за столом, на кухне, оставило в душе гнетущий осадок.
Что истинное, настоящее в Володе? Сострадание, доброта, которая проявляется, например, к увечным животным, попадающим в их дом? Или эгоизм, небрежение к человеческому горю, которое промелькнуло в его высказывании об Аркаше Будякове? Может быть, второе идет от того, что он у родителей один? И весь заряд любви Захара Петровича и Галины Еремеевны, обрушенный на Володю, делает его нечувствительным к нуждам и заботам других?
Неуемная родительская любовь может принести не только добро, но и зло - Измайлов это понимал. Знал и то, что Галина Еремеевна балует сына. Сама воспитанная в многодетной семье, старшая из своих братьев и сестер, она, наверное, в какой-то степени была в детстве обделена вниманием и лаской, потому не хочет, чтобы сын познал то же самое.
В последнее время Володя изменился - возраст, видимо. Пришла пора расставания с детскими играми и представлениями. Раньше, бывало, его не выгонишь из дому: легко мог променять шумные забавы со сверстниками во дворе на интересную книгу, рисование или просто отдых на тахте перед телевизором. Причем любил познавательные передачи: "Очевидное невероятное", "Что? Где? Когда?", "В мире науки". Жена говорила Измайлову, что мальчик тянется к науке. Теперь же его трудно было вечером затащить домой - хороводился с такими же подростками, как и он, допоздна, завел гитару, собирал магнитофонные записи модных эстрадных ансамблей, по "телеку" (его выражение) смотрел лишь спортивные передачи да многосерийные детективы. Очень много времени и внимания Володя отдавал одежде. Нашивал на джинсы и рубашку разные эмблемы, бляхи, декоративные заплаты.
"Полная бездуховность! - сокрушалась мать. - Весь во власти вещизма!" И срывалась по любому поводу, как сегодня за обедом. Правда, тут же отходила и искала примирения с сыном, что, по мнению Измайлова, ни к чему хорошему не вело: Володя, в конце концов, оставался уверенным в своей правоте.
Захар Петрович не раз спрашивал жену, как это она, педагог, может вести себя так непоследовательно? Неужели в школе то же самое?
- Наверное, прав был Ликург - легендарный законодатель в Древней Спарте, - сказала со вздохом Галина Еремеевна. - Он считал, что родитель не вправе распоряжаться воспитанием своего ребенка. Это должны делать другие... Поверь, Захар, в школе я знаю, как вести себя. А с Володей... Понимаешь, он для меня сын. Сын, а не ученик! И я забываю, что я педагог...
"Да, - думал Захар Петрович, - чтобы быть наставником, нужна, видимо, объективность. Может ли она быть у родителей?.."
Приехали на вокзал за пять минут до отхода поезда. Измайлов поднялся в нагретый солнцем и дыханием вагон. По коридору ходили горячие сквозняки, и двери во всех купе были открыты.
Проходя по коридору, Захар Петрович увидел своего шофера. Май стоял на раскаленном асфальте перрона и махал рукой на прощанье. Измайлов показал ему жестом, что он может ехать, хотя знал: Май обязательно дождется отхода поезда.
Вдруг Захара Петровича окликнули:
- Категорически вас приветствую!
Это был Павел Васильевич Грач, заместитель директора машиностроительного завода. Измайлов поздоровался с ним. Выяснилось, что он едет в соседнем купе.
Захар Петрович зашел в свое. Двое его попутчиков были на месте. Один из них - мужчина лет тридцати пяти, в вельветовых брюках и легкой рубашке, походил лицом на артиста или художника: вольность в прическе, едва насмешливый взгляд с заметно проскальзывающим превосходством.
На верхней полке лежали его гитара и спортивная сумка.
У столика сидела женщина. В простеньком платьице, со старомодной прической. Волосы, видимо, подкрашенные хной, на концах были рыжими, а к корням серебрились седыми нитями. Женщина смотрела в окно.
Захар Петрович поздоровался - обыкновенная вежливость. Мужчина ответил тем же. Женщина, бросив на Измайлова недолгий взгляд и кивнув, снова отвернулась к окну.
Не успел Захар Петрович пристроить свой чемоданчик под столик, как появился еще один пассажир. Запыхавшийся мужчина лет сорока пяти, в соломенной шляпе и с пухлым портфелем желтой кожи. Лицо у него было какое-то бугристое, с крупными порами, под глазами мешки.
- Слава тебе господи! - плюхнулся он на сиденье. - Думал, опоздаю! Он стал обмахиваться соломенной шляпой. - Мне сегодня надо в Рдянск позарез. Да еще успеть на автобус в Светлоборск, - зачем-то сообщил он и добавил: - Разрешите представиться. Рожнов. Николай Сидорович.
- Альберт Ростиславович, - охотно назвался мужчина в вельветовых брюках.
Женщина буркнула свое имя. Кажется, Марина. Измайлов не расслышал.
- А вас как, простите? - обратился к нему Рожнов.
- Захар Петрович.
- Очень приятно, - наклонил голову Николай Сидорович. - Вот, значит, и познакомились... А как же... - словно бы оправдывался он. - Едем вместе. - Он достал из портфеля термос, поставил на столик и продолжил: Ну и парит! Непременно будет гроза!
- Это уж точно, - сказал Альберт Ростиславович, томящийся, видимо, от скуки в вагоне и желающий вступить в разговор.
Павел Васильевич Грач стоял в коридоре напротив двери их купе и, очевидно, ждал, когда выйдет Измайлов - поговорить.
Поезд плавно качнулся. Что-то тихо громыхнуло под полом. Вагон скрипнул цельнометаллическими боками. Поплыли назад кирпичное здание, водонапорная башня, раскидистый тополь.
- Ну, поехали, - обрадованно произнес словоохотливый Рожнов. - Хоть посвежеет чуток...
Захар Петрович вышел в коридор.
- У вас в купе повеселее, - сказал Грач. - А у меня ребеночка укладывают спать... В отпуск? - поинтересовался он.
- В командировку.
- Я - в отпуск. В Южноморск. Ну и дельце, там одно. Хочу попутно устроить - заказ разместить. Думаем на территории завода мемориал сделать. В память погибших на фронте работников завода. Соорудим стену, а на ней барельефные портреты наших героев. И вверху бронзой - "Никто не забыт, ничто не забыто".
- А почему именно в Южноморске? - несколько удивился Измайлов.
- Там специалисты хорошие... А у нас там неплохие связи. Дело серьезное. Не хочется абы как. Увековечить, так по-настоящему. Со всех точек зрения. Тут самодеятельность не пройдет... И завод наш на виду. Что ни говори, а Глеб Артемьевич молодец! Вот это руководитель! С размахом! Умница, думает по-современному. А ведь вышел сам из рабочих! Прошел все ступеньки. Знает, что почем.
И Захар Петрович в это время тоже думал о директоре завода Самсонове.
- Энергичный, это верно, - кивнул он.
Глеба Артемьевича прислали из Рдянска, их областного центра. Он был из той категории людей, что производят приятное впечатление с первого знакомства. С открытым волевым взглядом, всегда стремительный и скорый в решениях, одетый по самой последней моде, Самсонов быстро стал заметной фигурой в городе. Да и работы развернулись невиданные по здешним масштабам. Понаехали строители, монтажники, завезли горы оборудования.
Скоро Глеба Артемьевича знал в лицо, наверное, каждый городской мальчишка. Частенько директор сам сидел за рулем персональной "Волги" и неизменно присутствовал на матчах, в которых принимала участие заводская футбольная или хоккейная команда. А тех, кто работал на машиностроительном, стали называть "самсоновскими".
Что касается Павла Васильевича, то он был заместителем директора еще при двух предшественниках Самсонова. Через полгода у Грача наступал пенсионный возраст, но он, кажется, не собирался расставаться с работой.
- Скажу вам по секрету, Захар Петрович, - заговорщически подмигнул Грач, когда за окном вагона промелькнул складской двор завода, - мы такое задумали!
- Интересно, - изобразил на своем лице любопытство прокурор.
- Категорически! - продолжал восторженно Грач, употребляя свое любимое словечко где надо и не надо. - Будем строить спортивный комплекс! Стадион, крытый бассейн и все такое прочее... Каково, а?
- По-моему, отлично, - ответил Измайлов.
Этот "секрет" не далее как два дня назад Захар Петрович узнал в горисполкоме.
Проводник, переходивший из одного купе в другое, добрался и до них.
- Прошу билетики, - сказал он, устраиваясь на сиденьи и разворачивая свою истрепанную клеенчатую сумку с кармашками.
Измайлову пришлось войти в купе. Грач последовал за ним.
- Возьмите и у меня заодно, - сказал он проводнику. - Я в соседнем.
Собрав билеты, проводник ушел.
- Сейчас бы холодного боржомчику, - мечтательно произнес Павел Васильевич.
- Лучше чаю, - откликнулся Рожнов, отвинчивая крышку термоса.
- В этакую жару? - удивился Грач.
- Вот именно, - серьезно сказал Николай Сидорович. - Горячего и непременно зеленого. - И, видя недоверчивое лицо Грача, продолжил: - На себе испытал. Пришлось пожить в Средней Азии. Не поверите, сорок градусов в тени, а узбеки в ватных стеганых халатах пьют из маленьких пиалушек обжигающий чай... Холодную воду - ни-ни!
- Бог ты мой, да еще в халате? - покачал головой Грач.
- Веками местными жителями проверено... Мы, русские, разденемся до пояса, все время плещем на себя из арыка, и ничего не помогает. Ад кромешный, скажу я вам! А им хоть бы хны... Между прочим, читал недавно в журнале, ученые установили, что от чая понижается температура всего тела, а от холодной воды - только полости рта... Хотите попробовать? - предложил он Павлу Васильевичу.
- Уговорили, - согласился тот.
Рожнов налил ему чаю. И оглядел присутствующих:
- Может, еще кто пожелает? Как наша дама?
Женщина, бросив негромкое "Спасибо", так же сосредоточенно продолжала смотреть в окно.
"Странная какая-то", - подумал про нее Захар Петрович.
Выпив, кажется, без всякого удовольствия чай, Грач вернул крышку от термоса хозяину, из вежливости все-таки поблагодарив его.
- Что ж, товарищи, так и будем скучать? - весело спросил Николай Сидорович. - Нам ведь еще ехать и ехать... Перекинемся в дурачка, а?
- Это пожалуйста, - охотно откликнулся Альберт Ростиславович.
- В дурачка, так в дурачка, - согласился и Грач.
- А вы, Захар Петрович? - спросил Рожнов.
- Благодарю, не хочется, - отказался Измайлов.
Он не был любителем такого времяпрепровождения.
На предложение присоединиться к играющим женщина тоже ответила отказом.
Альберт Ростиславович снял с полки свою спортивную сумку, поставил на пол, на нее пристроили портфель Рожнова и раскинули потрепанную колоду карт. Чтобы не мешать, Захар Петрович вышел в коридор.
Поезд шел по зеленому коридору елей. На их тяжелых лапах висели гирлянды прошлогодних коричневых шишек. В окно врывался смоляной дух прогретого леса. Мерный перестук колес успокаивал. Захару Петровичу нестерпимо захотелось прилечь и, не думая ни о чем, погрузиться в блаженную истому. Несколько дней подряд он спал по три-четыре часа, а в последнюю ночь и вовсе не сомкнул глаз - готовил доклад. Но не пойдешь же в купе, не попросишь попутчиков прекратить игру.
А его спутникам, по всему видать, было весело: резались в дурачка с шутками и прибаутками. Грач уже со всеми перезнакомился, то и дело слышалось его любимое "категорически".
Захар Петрович не выдержал, присел на откидной стульчик, прислонился к стенке и прикрыл глаза. В голове поплыли неясные образы, накатила дрема.
- Захар... - словно издалека донесся до его сознания женский голос. Знакомый, но давно уже забытый голос, который когда-то снился ему по ночам.
"Заснул я, что ли?" - встряхнулся Измайлов, открывая глаза.
Рядом стояла женщина. Из его купе. Она держала в руках сумочку и смотрела на него.
- Не узнал? - спросила женщина.
Измайлов удивленно разглядывал ее. Куриные лапки морщин возле глаз, седина, пробивающаяся сквозь краску, симпатичные сережки...
И вдруг его словно ударило током.
- Марина? - воскликнул он.
Грустная улыбка коснулась ее губ, заиграла ямочками на щеках.
И вот эти ямочки словно открыли какой-то шлюз в нем, через который хлынули воспоминания.
Девичье лицо с серыми лучистыми глазами, чистоту и юность которого оттеняла белая медицинская шапочка, стройная фигурка в белом халате...
Перед ним, словно наяву, возникла та девушка, которую он последний раз видел в далеком Дубровске много лет назад...
- Неужели ты? - спросил Захар Петрович. Сонливость как рукой сняло.
Она кивнула. Растерянная и радостная оттого, что он ее узнал.
- Ну, здравствуй, - произнесла Марина, подавая ему руку.
- Вот это встреча! - Измайлов пожал ее руку, сухую и шершавую, почему-то боясь слишком долго смотреть на Марину, чтобы не выдать своих чувств.
"Боже мой! - думал он. - Неужели и я так изменился? Эти морщины, седина... А в общем-то еще симпатичная..."
- Как ты тут?.. - спросил он, не договаривая слово "очутилась".
- В Зорянске свекровь живет. Мать мужа. Ездила навестить. Болеет...
- А живешь где?
- В Рдянске... Значит, не узнал? - грустно укорила она.
- Да и ты ведь сразу тоже... - оправдывался он.
- Я тебя еще в Зорянске видела. С сыном. Сразу узнала.
- А почему не подошла?
- Зачем? Я и сейчас сидела, мучилась - выйти или нет. - Она зачем-то оглянулась. - Еще подумают бог знает что. А при твоем положении... Прокурор!
- О чем ты говоришь? - поморщился он. - Познакомил бы тебя с сыном.
- И что бы ты ему сказал, интересно?
- Имеет ли это значение? - Он усмехнулся. - А раньше ты была бедовая...
- Жизнь научила осторожничать, - вздохнула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11