Рухнул потолок, разрушилась стена и завалила выход из офицерской комнаты; обедавшие там офицеры не могли выйти. А через десять минут взорвалась и другая мина.
Офицеры, которые были в номерах верхних этажей гостиницы, в панике стали выпрыгивать прямо из окон, ломая ноги и руки, разбивая головы. Пока вытаскивали из-под развалин трупы убитых, все прилегающие к месту взрыва улицы и переулки были оцеплены жандармами. Как после было установлено, в генеральской комнате было убито семь человек, из них три генерала, а в офицерской – около семидесяти.
Взрыв столовой произошел в 3 часа дня, а в 8 часов вечера в тот же день был взорван поезд на железной дороге, проходящей по городу Ровно.
Группа Новака установила на рельсах этой дороги тридцатикилограммовую мину. Кабель от мины соединили с рубильником войлочной фабрики. Члены подпольной организации круглосуточно дежурили у рубильника в ожидании особо важного поезда с немецким начальством. В последний момент немцы обнаружили эту мину, но изъять ее не успели. Пассажирский поезд мчался на всех парах. Солдаты, рывшие окопы вдоль железнодорожного полотна, стали давать сигналы, но машинист либо не понял, либо не успел затормозить.
У рубильника в это время оказался сам Новак. Он вовремя включил ток. Паровоз стал как вкопанный, пассажирские вагоны полезли один на другой, убивая и калеча гитлеровских офицеров и солдат, которые направлялись к линии фронта.
Так мы «провожали» незваных гостей.

НА ПОСЛЕДНЕМ ПЕРЕХОДЕ

В конце декабря мы получили разрешение командования продвигаться к городу Львову. Красная Армия стремительно наступала. Были освобождены Житомир, Белая Церковь, Ракитное, Клесово и Сарны. Артиллерийская стрельба уже отчетливо была слышна в нашем лагере, особенно в ночное время и перед рассветом. Партизаны с радостью вслушивались в эту орудийную музыку.
Медлить было нельзя, мы могли оказаться в «окружении» своей армии, а нам надо было дальше «провожать» оккупантов. В начале января в лагерь вернулись разведчики из Ровно, Здолбуново и со всех наших «маяков». Лишь некоторым было приказано оставаться на месте до прихода Красной Армии. Новак тоже прибыл в лагерь с частью людей своей организации. Собранный вместе отряд насчитывал уже до тысячи двухсот человек.
Валя Довгер осталась в Ровно. Она как «сотрудница» рейхскомиссариата должна была вместе с немцами эвакуироваться во Львов. Николай Иванович очень тревожился за нее. Последнее время, будучи в Ровно, он почувствовал, что его «добрые знакомые» стали относиться к нему с недоверием.
– Если меня действительно стали подозревать, то, естественно, Вале грозит опасность, а она мне очень дорога, мы так много вместе с ней пережили! – говорил Николай Иванович.
Позже выяснилось, что беспокоился он не напрасно: в ночь перед отъездом во Львов гестапо арестовало Валю.
Наш уход ко Львову задерживался. У нас не было топографических карт нового маршрута, недостаточно было питания для рации и боеприпасов для отечественного оружия.
Чтобы не терять времени, мы решили отправить во Львов маневренную группу. Ей предстояло выбрать в районе Львова место для нашего лагеря и подготовить явочные квартиры в самом городе. В эту группу мы отобрали двадцать человек. Один из них, Пастухов, работал до войны инженером коммунального хозяйства Львова. Ему было дано особое задание: изучить туннели под городом.
Очень хотелось пойти во Львов радистке Марине Ких.
– Львов я знаю как свои пять пальцев. Я там работала, у меня там родственники и знакомые. Почему же вы меня не посылаете с группой? – говорила Марина.
– Подожди. Пойдешь вместе с отрядом, и тогда ты нам очень пригодишься. Ты лучше подумай хорошенько, к кому из твоих знакомых могут обратиться наши разведчики, и напиши письма, – ответил я.
Марина написала письма к сестре и знакомым и передала их командиру группы Крутикову. Группа ушла от нас 5 января. Несмотря на то что с ними был радист, никаких сведений от них мы не получили ни в первые дни, ни позже.
Кузнецов страдал от вынужденного безделья.
– Дмитрий Николаевич! Смотрите, что получается. Красная Армия так быстро продвигается, – что скоро и из Львова немцы начнут эвакуироваться, а ведь я там кое-что сумел бы сделать. Да и Валя, вероятно, уже там ждет. Пустите меня одного!
– Вы, пожалуй, правы, Николай Иванович: незачем вам тащиться со всем отрядом.
На этот раз машину для Кузнецова мы «одолжили» у гебитскомиссара города Луцка. Перекрасить ее мы не могли: у нас не было ни краски, ни времени, а чтобы все-таки эту машину не узнали, ей придали старый вид – поцарапали кабину, сорвали с колес колпаки. Всю эту «операцию» проделал шофер Белов, который по заданию Струтинского угнал эту машину из гаража.
Мы решили отправить с Кузнецовым Белова и Яна Каминского, которые хорошо знали Львов. Кузнецов уезжал по своим старым документам на имя лейтенанта Пауля Зиберта, но к этим документам мы добавили командировочное удостоверение во Львов, а затем в Краков «по служебным делам». Ян Каминский уезжал под видом крупного спекулянта, убегающего от Красной Армии.
Пока шли эти приготовления, мы со всем отрядом двинулись ко Львову. Кузнецов все еще был с нами. Отряд шел медленно, и автомашина Кузнецова не могла идти своим ходом. Даже на первой скорости она обгоняла бы колонну, к тому же шум мотора мог привлечь внимание карателей, поэтому мы впрягли в машину пару хороших лошадей. Белов сидел на своем шоферском месте. Рядом с ним сел я, позади – Кузнецов и Каминский. За закрытыми дверцами машины мы подробно обсуждали план действий во Львове.
Нам надо было перейти железную дорогу Ровно – Луцк. Теперь это оказалось трудным делом. Чтобы меньше выставлять постов, гитлеровцы завалили почти все переезды, оградили их колючей проволокой и заминировали подходы, а там, где переезды остались, настроили оборонительные укрепления. Наши конные разведчики пробовали перейти железную дорогу в нескольких местах, но везде натыкались на пулеметный огонь. Отряд был большой, и времени на переход требовалось много. Вступать в бой с фашистскими частями, которые могли вызвать себе подкрепление и даже бронепоезд, не было смысла.
Попутно с поисками выхода своему отряду мы устраивали засады на шоссейных дорогах, по которым двигались отступающие пехотные и моторизованные колонны врага.
Но Кузнецов решил больше нас не дожидаться. Я не возражал. Кто знает, когда и как мы перейдем железную дорогу!
Наступила минута отъезда Кузнецова.
– Ну, прощайте, Дмитрий Николаевич! – сказал мне Николай Иванович.
Я обнял его, и мы три раза, по русскому обычаю, расцеловались. Потом он попрощался с Лукиным, Стеховым, Струтинским и другими товарищами. Всем хотелось на прощанье крепче обнять Николая Ивановича и сказать самое хорошее слово.
Кузнецов не просто поехал к переезду. Он подозревал, что его разыскивают, и решил действовать осторожно. Около шоссе, в лесочке, километра за два от переезда, он остановил машину, и наши провожающие помогли замаскировать ее. До рассвета Кузнецов не выезжал. А когда уже стал брезжить рассвет, он пристроился к отступавшей колонне немецких автомашин и вместе с ней переехал через железную дорогу. Это было 17 января 1944 года.
Так мы расстались с Кузнецовым и были уверены, что через неделю-другую встретимся у Львова, но все повернулось иначе. Дня через четыре мы узнали от связного из Луцка, что Николай Иванович с Каминским и Беловым пробыли в Луцке двое суток и потом выехали во Львов. Почему он так долго был в Луцке, неизвестно. При выезде из города у шлагбаума железной дороги его остановил немецкий пикет и стал проверять документы. Проверяли какой-то майор-гестаповец и два жандарма. Вероятно, Кузнецов почувствовал что-то неладное. Он не стал ждать, пока проверят документы, перестрелял всех троих, разломал шлагбаум, и машина на полном ходу умчалась. После этих сведений я очень долго ничего не знал о Кузнецове.
19 января мы решили перейти железную дорогу во что бы то ни стало. Для перехода наметили участок между двумя переездами, где были неглубокие кюветы.
Мы выдвинули две крупные боевые группы – налево и направо от намеченного места перехода. Каждую группу предупредили, что если будет идти бронепоезд, они должны взорвать его и биться до тех пор, пока мы не сообщим, что колонна прошла.
Отряд двигался через дорогу часа полтора, а может и больше. Никто нам не помешал, прошли без единого выстрела.
19 января мы перешли железную дорогу, а с 20-го у нас начались бои. Нам предстоял двухсоткилометровый путь; на каждом шагу нас подстерегали крупные засады.
Ночью мы непрерывно двигались и, натыкаясь на засады, вели бои, а днем располагались на отдых, и тут вновь происходили стычки. Мы завели такой порядок: одно подразделение ведет бой, а другое готовит обед и отдыхает. Владимир Степанович Струтинский и здесь, в походе, был незаменим. Несмотря на постоянную опасность, он, как заместитель командира хозяйственной роты, все время обеспечивал питанием бойцов и заботился о раненых.
Почти все деревни занимали с боем. Я отдал такой приказ: если у хутора или деревни будут замечены вражеские часовые или вооруженные группы, то, прежде чем входить, обстреливать деревню из пушек и минометов. Это помогало. Давали десятка полтора выстрелов, и кавалерийский полуэскадрон шел на «ура». После этого отряд вступал уже в очищенную деревню.
Но бывало и иначе. Заходим в деревню – она пуста: ни людей, ни скота, ни птицы, ни даже мебели в хатах. Куда все девалось? Неужели людей со всем их скарбом немцы вывезли в Германию?
Ответ на эти вопросы нашли Коля Струтинский, Шевчук, Валя Семенов и Новак.
В одной из хат, в чулане, они обнаружили какую-то яму. Она была тщательно закрыта пустой бочкой. Отодвинули бочку, и Семенов с фонариком полез в дыру. Вдруг под землей – выстрел. Семенов – назад. Наши кричат: «Выходите добровольно!» Ответа нет.
В одном из боев мы захватили у немцев несколько дымовых гранат. Мы их взяли с собой, но не знали, к чему применить. Теперь решили попробовать – бросили в дыру дымовую гранату. Через несколько минут из-под земли послышалось: «Сдаемся!» – и сразу из дыры показалась сначала винтовка, а затем черная от копоти физиономия бандита. За ним вылез второй. От них-то мы и узнали, куда девались люди и их имущество.
По указанию гестапо всем жителям под страхом расстрела было приказано вырыть под домами так называемые «схроны», куда заранее спрятать хлеб, скот и все имущество и самим прятаться при подходе большевиков. Мы проверили. Действительно, под многими домами были эти «схроны» – подвалы, где стояли кровати, находилось зерно и имущество, коровы, лошади, свиньи и птица. Везде была заготовлена и вода на много дней. Увидев советских людей, жители охотно выходили из «схронов».
Особенно много боев провел отряд, когда мы пересекали границу Галиции, которую немцы сильно охраняли. И сама дорога, по которой мы шли, стала очень тяжелой. Начались предгорья Карпат; приходилось то забираться на высокие лесистые холмы, то спускаться вниз. Пушки и подводы со снарядами и ранеными тащили чуть ли не на руках. Снег то выпадал, то начинал таять, образуя на дорогах непролазную грязь. По пути нам встречались реки, и под огнем врага мы строили мосты и переправы.
Но так или иначе, а мы уже были в шестидесяти километрах от Львова.

ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ ТИШИНА

Мы подошли к деревне Нивице. Разведчики донесли, что никаких постов в деревне нет. Я удивился: столько прошли и везде натыкались на немцев, а здесь спокойно.
Въехали в деревню – действительно, все спокойно. Начали распределять людей по квартирам. Штаб остановился в самой крайней хате. Я вошел в домик, поздоровался с хозяином, пожилым крестьянином, и его женой. Тут же заметил на стене репродуктор.
– Работает? – спросил я у хозяина.
– Работает. У нас и церковь и школа работают.
– Немцы есть здесь?
– Нет, сейчас никого нет.
– Ну, а как вы живете?
– Ничего, живем.
– Часто тут они бывают?
– Бывают.
– Часто?
– Приезжают по три-четыре человека. Вывозят древесину из лесу.
Я поручил Лукину послать по деревне разведчиков и разузнать все получше. Через час разведчики вернулись и доложили, что все спокойно. Я вызвал командира перовой роты Ермолина и сказал ему:
– Тишина тишиной, а ты все-таки поставь дополнительные посты.
Народ наш устал, и все улеглись спать, но мне не спалось. Уже больше месяца я был болен и последние дни совсем не поднимался с повозки: лежал, укрытый периной. Около меня постоянно находились связные. Болезнь и теперь не давала мне спать. Под утро, когда было еще темно, я все же решил выйти посмотреть, проверить посты. С большим трудом натянул на себя шинель, надел шапку, положил пистолет в карман и, держась за стену, перешагивая через спящих товарищей, вышел. Часовой, дежуривший около штаба, отсалютовал мне.
В плетеном заборе я нашел калиточку и вышел прямо в огород. За огородом начиналось открытое поле, и там я заметил на фоне серого неба какие-то силуэты. Я сначала подумал, что это идет развод, что командир первой роты, согласно распоряжению, расставляет посты, но в ту же секунду понял, что это не развод. Вглядываюсь пристально: люди идут цепью, а не группой. Я присел на землю, чтобы силуэты людей были виднее. Да, это цепь, и есть определенная дистанция между каждым человеком, причем эта дистанция увеличивается по мере приближения людей ко мне.
Минута – и они уже совсем близко. Темнота мешала мне раньше определить расстояние. Неужели это враги? Я поднялся и крикнул:
– Кто идет?
Молчание. Вижу, по сторонам начинают меня обходить.
Я опять:
– Кто идет?
– А ты кто?
– Я командир, полковник.
– Ходы сюды!
Раз «ходы сюды» на командира – значит, все ясно: бандиты. Я выхватил пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29