– И меня тоже, только не всегда, – сказал он даже с какой-то гордостью.
На ранчо нас окружили собаки. Сначала они залаяли как сумасшедшие, а потом, опознав меня, замолчали. Хозяин ранчо, мистер Дебо, вышел из двери своего дома. Но, по-видимому, он узнал машину Джерри, потому что тут же вернулся в дом. Буйволы стояли в большом загоне, вокруг кормушки с сеном. Мы с Винкином забрались на деревянную ограду, уселись на нее и стали за ними наблюдать. Было прохладно, и я прижала мальчика к себе, а он не сопротивлялся. Над нами светила луна, то появляясь, то исчезая за редеющими тучами. Один или два буйвола повернули головы в нашу сторону, остальные же, как ни в чем не бывало, продолжали жевать свое сено. А потом, к безграничному восторгу Винкина, один буйвол, видимо, вполне насытившись, отошел от кормушки и приблизился к нашей ограде. Он издал несколько ворчливых звуков, а потом мы услышали, как он вздыхает – точно так, как это делают все, когда наступает время ложиться спать. И после этого буйвол опустился на пол. Винкин взял меня за руку – наконец-то он видел нечто интересное. Мы могли бы даже перейти за ограду и влезть буйволу на спину.
– Ему приснится сон? – спросил мальчик.
– А что, по-твоему, может буйволу присниться? Винкин хихикнул. Это был первый нормальный детский звук, который я от него услышала за весь этот день.
– Может быть, ему приснится, что его будут снимать в кино, – сказал Винкин. – Может, он от этого очень разволнуется.
– А с другой стороны, может быть, ему приснится, что мы все разом умерли, – предположила я. – Тогда он, и его друзья, снова могли бы завладеть всеми этими равнинами, как это было когда-то в старые добрые времена.
– Когда их тут были буквально миллионы, – добавила я. – Много-много миллионов. Подумай об этом.
Винкин призадумался. Мы просидели на ограде целых полчаса, слушая, как дышит лежащий рядом буйвол. Когда тучи совсем закрывали луну, становилось так темно, что остальных его собратьев было почти не видно. Правда, мы отчетливо слышали, как они вытягивают из кормушки пучки сена. А потом из-за туч снова появлялась луна, белая-белая, и снова можно было разглядеть рога у буйвола и даже тени, отбрасываемые их большими телами. Мы явственно ощущали запах от пыльной шкуры буйвола, лежавшего прямо под нами. Винкин сидел, ни разу не шелохнувшись. Вокруг нас простиралось бескрайнее море травы, над нами были белая луна и высокое небо, а рядом тихо лежали эти большие животные. И все это создавало такое ощущение, будто нас с Винкином коснулось дыхание чего-то бессмертного. Возможно, ни разу до этого момента Винкин ничего подобного не испытывал. Думаю, он вот так – не двигаясь – мог бы просидеть всю ночь напролет. Но в конце концов мы оба поняли, что наша радость тоже имеет свой конец. И мы просто еще немножко посидели на ограде, по мере сил стараясь продлить удовольствие.
– Пошли, малыш, – сказала я. – Не стоит слишком уж сердить твою маму.
Винкин скорчил гримасу.
– Мне вовсе не так хочется спать, как она думает, – сказал он.
Ночью прерии выглядели куда красивее, чем днем. По дороге в город мы могли наблюдать, как над радиовышкой высоко в небе лучится красный свет. На какое-то короткое время мною овладело чувство полнейшего удовлетворения. Я понимала, что это же чувствует и Винкин. Меня вдруг охватило искушение просто украсть этого ребенка. Шерри, скорее всего, на это будет наплевать, к тому же я оставлю ей записку. Тогда мы с Винкином поехали бы на машине до самого Вайоминга, подальше в горы, и там совершили бы еще уйму всяких волнующих дел. Благодаря этому мальчику, я бы могла стать хорошей матерью, и я в свою очередь научила бы его, каким должен быть настоящий ребенок.
Вместо всего этого я вручила его миссис Хупс. Она очень волновалась, придумывая, что ей ответить Шерри, если вдруг та позвонит.
Я забрала поступившую для меня информацию, выяснила, что на завтра обещают хорошую погоду, и что в пять часов будет общий сбор. А потом я умудрилась добраться до своей комнаты, не встретив никого, кто бы стал выражать мне свое сочувствие. В комнате царил неописуемый хаос. Во время съемок я отказываюсь соблюдать какой бы то ни было порядок. А горничные в мотеле так нас боготворят и так боятся хоть чем-то нас огорчить, что только убирают постели и меняют полотенца, ничего больше в наших комнатах не трогая. Менять полотенца им приходилось регулярно, потому что Оуэн на этом просто зациклился. Ему никогда их не хватало, никогда. Насколько я помню, самое большое внимание ко мне за все то время, что мы были вместе, он проявил в Сан-Франциско, где мы на неделю останавливались в каком-то отеле. Там оказалось не только огромное множество разных полотенец, но к тому же еще и подогреватели для них. По мнению Оуэна, теплые полотенца – это просто предел желаний. Я так никогда и не сумела понять, почему полотенца так много для него значили. Если, конечно, это его особое к ним отношение не связано с увлечением футболом, когда после матчей приходится подолгу стоять под душем.
За исключением пристрастия к полотенцам, во всем остальном Оуэн не был привередливым. Примерно раз в месяц я была вынуждена убирать его квартиру, иначе он бы просто погиб под грудами мусора. Оуэну легче было купить новую рубашку, нежели отнести грязную в стирку. В его кладовке я находила по тридцать грязных рубашек, надетых не больше одного раза и тут же брошенных в кучу. Разумеется, у Оуэна был «мерседес» последней марки, при виде которого захватывало дух у всех гомиков Голливуда. Но за исключением этого «мерседеса», все его вещи были низкого качества, и даже сам «мерседес» не очень-то соответствовал облику своего хозяина. Оуэн выглядел бы куда более естественно, если бы вместо «мерседеса» ездил на «бьюике». Возможно, он и чувствовал бы себя в «бьюике» более счастливым, только мне кажется, что сам Оуэн этого никогда не понимал. Может быть, он и привлек меня тем, что так мало себя знал. До него я встречала слишком уж много мужчин, которые были уверены в себе, много знали о себе, и много – обо мне. Оуэн же почти ничего не ведал ни о себе, ни обо мне.
Я увидела, что Оуэн своих вещей пока из комнаты не забрал, это я поняла сразу, как включила бра над кроватью. Другие лампы я обычно включать боялась. Днем я в комнате бывала мало, а если включить только одно бра над кроватью, то хаоса, царящего вокруг можно даже и не заметить. В моей комнате беспрестанно увеличивалось количество вещей – одежды, книг, сценариев, бобин с пленкой, телексов, туфель, сапог, гигиенических салфеток «клинекс», таблеток, журналов. А в отношении журналов Оуэн был таким же безумным, как и в смысле полотенец. Он прочитал десятки самых разных журналов, нетерпеливо листая страницу за страницей. А потом кидал их все на пол. Такое помешательство на журналах и столь же сильное в них разочарование вызывали у меня удивление. И этой черты его характера я так до конца и не поняла. Возможно, он просто не терял надежды найти в них фотографии какой-нибудь женщины, которую ему захотелось бы трахнуть.
Спустя какое-то время я обнаружила, что сижу в ванне, и вода в ней уже совсем остыла, хотя когда я в нее влезала, она была очень горячая. Значит, я, незаметно для себя, заснула. Похоже, я дошла до такой степени усталости, что просто стала моментами терять сознание. Вдруг, в самый разгар какого-нибудь своего действия, я словно бы просыпалась и никак не могла ни вспомнить, ни осознать, как это все получилось. Возможно, я все время так и ходила в этом полусне.
Я прошла от ванны к кровати. И как раз в тот самый момент, когда мне казалось, что я, наконец-то, снова крепко засну, в дверь стукнул Джерри. Ночь кончилась. Джерри знал, что я терпеть не могу будильника, а постучав мне в дверь, он мог еще раз продемонстрировать мне свою любовь.
– Джилл? – сказал он. – Джилл, вы готовы?
– Вполне! Встретимся в кафетерии, – сказала я, соображая при этом, есть ли у меня в запасе хотя бы наполовину чистые брюки, которые можно было бы сразу же надеть.
ГЛАВА 2
Весь тот день Оуэн на съемочной площадке не появлялся. Я не знаю, чем он занимался. У меня в голове все время вертелась одна мысль, что чем бы он там ни занимался, это в конечном счете, приведет к тому, что он заберет свои вещи из нашего люкса, и тогда, мне, возможно, удастся избежать встречи с ним. Но эта мысль была чистейшим идиотизмом. Оуэн был сопостановщиком, а значит, рано или поздно, нам придется встретиться.
Мы снимали ту сцену, в которой Шерри отсылает с каким-то поручением Зака, своего молодого любовника. Она таким образом пытается отвести от него неминуемо надвигавшуюся беду, о которой сама хорошо знает. А юноша не знает, что больше никогда не увидит свою возлюбленную. Этого не знает и она, хотя она понимает, что их обоих ждет очень тягостный день.
Вероятно, Шерри считала, что она крепко затянула меня в эмоциональные сети, и ей хотелось бы держать меня там вечно. Мне даже вдруг пришло в голову, что и ее внезапный интерес к Оуэну был вызван только этим: добиться того, чтобы я оказалась у нее на привязи. Так или иначе, для решающей схватки она выбрала именно то утро.
И как бы специально для того, чтобы еще больше ухудшить и без того скверную ситуацию, на площадке маячил Эйб Мондшием. Старший Монд время от времени посылал своего отпрыска проверять, как идут дела на съемках. Особого значения это не имело, поскольку Монд-младший не очень-то утруждал себя какими бы то ни было серьезными проверками. Однако его приезд всегда был связан с уймой всякой суеты; другими словами, принимать Эйба Монда надлежало как истинного короля. Обычно он привозил с собой двух-трех девчонок-тинбопперов; так было и на этот раз. Говорят, юный Эйб увлекался групповым сексом или групповыми бесшабашными гулянками, но я сама этого не знаю. Эйб всегда был очень мил со мною, разумеется, из страха перед своим грозным дедушкой. В обычные дни я ничего против его наездов не имела, потому что занимался он только тем, что валялся со своими девками где-нибудь возле мотеля, съедал обед или что-то еще и, вдобавок, мог посмотреть отснятые ролики. Юный Эйб ненавидел съемочные площадки и, как только мог, старался их избегать. Однако, по какой-то непонятной мне причине, в то утро, когда на площадку приехала я, Эйб находился там. Позже Голдин Эдвардз мне сказал, что Эйб просто проезжал мимо после какой-то круглосуточной попойки в Луббоке. Когда дело касалось таких увеселений, он мог превзойти кого угодно. Сейчас на Эйбе был пиджак фирмы «Левис». Парень сидел вместе со всеми нами, а мы потягивали кофе. В этот момент к нам подошла Бобби, костюмерша Шерри.
Бобби была неплохой женщиной. Мне кажется, она мне даже где-то симпатизировала. Но Бобби была верноподданной своей патронессы. И увидев, что она приближается к нам, я почувствовала – быть беде.
– Привет, Джилл, – сказала Бобби. – Шерри попросила меня вам сказать, что она заменила костюм. Она не хочет надевать желтое платье. Ей нравится черное.
Все было рассчитано только на то, чтобы меня разозлить. В той сцене, которую мы вот-вот должны были снимать, героиня Шерри вряд ли надела бы черное платье.
– Может быть, Шерри перепутала последовательность сцен, – сказала я. – Черный цвет просто исключается. Платье должно быть обязательно желтым. Мы все это решили еще позавчера.
– Я знаю, – сказала Бобби, – но Шерри перечитала сценарий и, мне кажется, решила по-другому. Ей хочется выглядеть более печальной.
– Простите, Бобби, – сказала я. – Черный цвет невозможен. Если Шерри уже в черном платье, ей придется переодеться.
Мне кажется, что если потакать чужим прихотям становится для тебя профессией, то в конце концов, ты начинаешь подходить к этим прихотям чисто профессионально, как дорожный полицейский к регулировке уличного движения. Бобби выпила чашечку кофе и направилась в костюмерную, чтобы сообщить там последние новости.
– Хотите увидеть, на что я способен? – спросил Джерри.
Он снова поедал меня глазами, как нацеленная на дичь гончая, а лицо напоминало луковицу еще больше, чем всегда.
– Вы действительно рискнете попробовать? – сказала я. – В этой сцене черное платье выглядело бы просто смехотворно.
Эйб восседал на крыле своего лимузина и потягивал кофе. Когда я приблизилась, он снял очки в металлической оправе, и я увидела, что очень скоро его глаза полностью исчезнут в складках жира. Он уже был такой толстый, что не мог нормально передвигаться. По большей части, движения совершала только его голова – в ту сторону, в эту сторону, а само тело как-то неуклюже и тяжело падало. Толстое пузо Эйба изо всех сил стремилось вылезти из-под шелковой рубашки, видневшейся под пиджаком фирмы «Левис». Чуть поодаль, сбоку от Эйба, стоял Фолсом, его «шестерка». Фолсом, как обычно, был мрачнее тучи.
– Привет, Эйб; доброе утро, Фолсом, – сказала я. Фолсом передернулся. Эйбу вдруг захотелось зевнуть, но он этот зевок подавил.
– Не знаю, почему это мы не стали снимать в Стоктоне, – сказал он. – Разве вокруг Стоктона недостаточно равнин?
– Я об этом думать не хочу, – сказала я. – Теперь уже слишком поздно куда-нибудь переезжать.
Особого интереса к нашим делам у Эйба не было.
– Хотите кокаина? – спросил он.
Я не хотела, но зато хотел он. Фолсом пошел к машине и принес конвертик, из которого Эйб взял щепотку и положил в нос. Он по-прежнему сидел на крыле автомобиля и не сделал практически ни одного движения.
– Если они пойдут против нас, Фолсома я засажу, как ни в чем не бывало, – сообщил Эйб. – Я ему так и сказал, если он хочет сохранить свою зарплату.
Ну-ка, Фолсом, покрутитесь. Может быть, вас даже отправят в отдельную Фолсомовскую тюрьму.
Собственная шутка вызвала у Эйба веселый смешок. Фолсом явно почувствовал себя весьма неуютно. Вероятно, он прекрасно понимал, что никакое повышение зарплаты ему не грозит, да и сама зарплата может скоро кончиться. Мы с Фолсомом оба испытывали крайнюю неловкость. В этот момент подошел Джерри. Он был так взволнован, что даже лицо его стало меньше походить на луковицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55