В некоторых чертах он был почти уверен. Ласковая и женственная. Способная понять и помочь. Выстрадавшая и натерпевшаяся. Пресытившаяся и обделенная. Умная и бестолковая. Меркантильная и безрассудная… Так, должно быть, инок в келье рисовал себе портрет живого Бога.
Замкнутость Евгения отпугивала от него остальных обитателей «рая для богатых». На нем лежало клеймо страдания. А в подземелье каждый старался не загружать себя чужими проблемами. Необходимый процесс адаптации предполагал нервные срывы и душевные расстройства. Сюда, как правило, попадали люди, психологически более устойчивые, нежели Евгений. Они если и не ожидали такого выверта судьбы, то, во всяком случае, предчувствовали неизбежность конца. Евгений же, наоборот, еще совсем недавно мечтал начать новую жизнь. И единственное, что в ней успел увидеть и оценить, так это Киру.
Скорее всего ему предстояло медленно сходить с ума. Но оказалось, даже в подземелье можно встретить человека, способного откликнуться на душевные страдания ближнего. Его за глаза звали Библиотекарь. Все дневные часы он проводил в библиотеке, а по вечерам запирался в своем двухкомнатном номере. Поэтому встретились они не сразу. Евгений как — то отправился в библиотеку, чтобы просмотреть газеты, тайно надеясь в разделах светской хроники найти какую — нибудь информацию о Кире.
Круглая комната, окольцованная от пола до потолка стеллажами с книгами, хранила в себе покой и усталость вечности. В центре стояло несколько диванов, перед которыми на столиках лежали кипы свежих газет. Чуть подалее возвышалось бюро, за которым спиной к редким читателям в стеганой домашней куртке сидел тот самый Библиотекарь. Когда Евгений осторожно вошел и, присев на край дивана, взял в руки «Коммерсантъ — Дейли», Библиотекарь резко обернулся и взглянул на него исподлобья.
— Ну — с, стало быть, вы и есть господин Петелин?
Евгений в который уже раз с удивлением отметил про себя, что и эту физиономию он часто видел по телевизору. У седого бородача с калмыцкими скулами и мутными слезившимися глазами была совершенно круглая голова, короткие прилизанные серебристые волосы и упрямо поджатые губы. Невольно кивнув в ответ, Евгений почтительно произнес:
— Вы тоже здесь?
— С чем вас и поздравляю, — скривился в страдальческой ухмылке тот. — Приятно видеть интеллигентного человека среди отбросов демократии. Держитесь со мной запросто, можете, как и все тут, звать Библиотекарем. От того человека, которым я был там… — Он поднял указательный палец над головой. — К счастью, осталась лишь весьма потрепанная внешность. А вы еще интересуетесь новостями?
— Нет, — признался Евгений, — просто надеюсь найти сообщения об одной особе.
— Неужели и вас не минула сия чаша?
— Не понял…
— Имею в виду мадам Давыдову…
— Киру? — изумленно воскликнул Евгений.
— Все ясно… — кивнул Библиотекарь. Насладившись растерянностью, сковавшей лицо собеседника, он продолжил: — Это тема прелюбопытная. Извините, что я просто так запанибрата…
— Вы с ней знакомы?
В голосе Евгения проскользнули нотки ревнивой подозрительности.
— Да. Но не спал. Скажу сразу. Влюблен был… роман был… но не дошло… Она ведь женщина с чудинкой. По пьяни может дать и малознакомому. А чуть что в груди затеплится, превращается в неприступную крепость.
Услышать подобные откровения о женщине, занимавшей все его мысли, было для Евгения мучительно интересно. Ведь до этого признания он наделял ее характер чертами, наиболее желанными для него самого. А тут появилась возможность узнать о живой и неведомой ему Кире.
— Я с ней почти не знаком. Слишком быстро все произошло.
— Понимаю… и поздравляю! Вы удачно отделались.
— Считаете?
— Догадываюсь.
— Тогда расскажите мне о ней, — искренне, без опасения показаться нелепым попросил Евгений.
Библиотекарь задумчиво причмокнул губами. Повернувшись к бюро, собрал свои рукописи и сунул их в папку. Потом встал и одобрительно кивнул:
— Лучше продолжим у меня.
* * *
Все стены уютно обставленного старинной мебелью номера Библиотекаря были увешаны большими фотографиями, на которых он представал в окружении почти всех известных в стране людей.
— Вот скольких подлецов я встретил на своем жизненном пути! — указывая на них, без злобы и пафоса сообщил он.
— Зачем же вы их вывесили? — не понял Евгений.
— Других у меня, к сожалению, нет. Остальные — детские.
Евгений заинтересовался было фотографией, запечатлевшей Библиотекаря в объятиях президента, но боковым зрением вдруг уловил другое знакомое лицо. Резко повернул голову вправо и напоролся взглядом на огромные иконописные глаза Киры. Ее фотография висела отдельно от остальных.
— Да… — словно признаваясь в содеянном, выдохнул Библиотекарь. — Три года назад… в Испании. Она отдыхала на вилле у своей подруги Ольги. А я Уже тогда старался не светиться. Поэтому большую часть времени болтался по Европе. С Ольгой был знаком по бизнесу ее мужа и решил позвонить наудачу.
Тут же получил от нее приглашение, сел в машину и через Лион махнул на побережье. Да…
Библиотекарь глубоко задумался. Сложил короткие руки с широкими ладонями на круглом животе и уставился себе под ноги. Евгений хоть и умирал от любопытства, затаил дыхание, чтобы не мешать ему вспоминать. Воспользовавшись паузой, еще раз внимательно рассмотрел фотографию. Кира в коротком пляжном халатике и огромной черной соломенной шляпе игриво облокотилась на бронзовое пузо Библиотекаря, раскинувшегося в шезлонге. По их умиротворенно улыбающимся лицам фото можно было отнести к разряду семейных. Это обстоятельство невольно вызвало в душе Евгения смятение. Он уже и сам не понимал, хотелось ему слушать историю чужой любви или нет.
Тем временем Библиотекарь вернулся к действительности и первым делом поинтересовался:
— Выпьем что — нибудь?
— Хорошо бы виски! — Евгений обрадовался возможности передышки.
— Да чего ты стоишь — то? Садись! И без всяких тут почестей. Я для тебя — просто библиотекарь. Между прочим, самая лучшая в мире должность. Когда — то великий Джакома Казанова после многих лет своей бурной жизни последние дни заканчивал именно библиотекарем в замке Дукс. Всеми забытый, никому не нужный, ставший при жизни страницей мировой истории… Вот так и я… Расправившись со мной, они тем самым причислили меня к лику великих. Уже сейчас обо мне вспоминают, как о самом талантливом и достойном «прорабе перестройки». Да… «у нас любить умеют только мертвых»… Знаешь, как они меня убирали?
Библиотекарь, оживившись, причмокнул губами и, достав из бара бутылку виски, быстро наполнил стаканы. Выпили молча, глядя в глаза друг другу.
— Да… я понимал, что крут сужается. Сначала меня вывели из президентского окружения, потом заставили закрыть фонд… И кто? Те, кого во время путча девяносто первого в Белом доме и в помине не было! В бизнесе начались сплошные подставки. Я сперва не понимал, что происходит. Списывал на кретинизм новых управленцев. А потом вдруг понял, что против меня развернута настоящая война. И справа, и слева. Революция, как ей и положено, начала пожирать своих детей. Ну, некоторые стали косить под придурков, растирая плевки по всей морде. Другие рванули в Америку читать лекции. А мне в который раз предложили почетную должность в средствах массовой информации… Ну, ты в курсе. Там — то и крылась ловушка. Меня решили объявить главным коррупционером… Но просчитались. Я вовремя понял и устроил перекачку денег на Запад не по их сценарию, а по — своему! Что тут началось! У них в сценарии мне отводилась роль одинокого мошенника, а в реальности запачкалось большое количество народа. И ведь многие знали, что брать опасно, что за мной следят, руки тряслись, а брали! Короче, о привлечении к суду уже не могло быть и речи. Оставался набор несчастных случаев…
— Выходит, это не вы выбросились из окна собственной квартиры?
Несмотря на упитанность, Библиотекарь рассмеялся сухим старческим смехом:
— Хе — хе… Я в этот момент сидел в бельевой комнате. Им открыл дверь двойник, которого доставили ко мне в коробке из — под телевизора. Хе — хе… бедняга. Его выкинули живым. «О времена… о нравы!» Даже в бельевой комнате был слышен его душераздирающий вопль… Как мне уже здесь докладывал Дан, он был бомжем с Курского вокзала. Полгода им занимались, как кинозвездой. Откармливали, обучали моим манерам, привычкам. Даже выражению глаз. И все для то — го, чтобы он достоверно сыграл несколько последних минут моей жизни!
— Судя по результату, бомж оказался талантливым артистом, — заметил Евгений с беззаботностью, возникшей в организме после нескольких хороших глотков виски.
— Один из нас должен был погибнуть. В сущности, Господу было все равно, кем жертвовать. Если убийство неизбежно, какая разница, кому умирать?
— Вы философ, — понимающе проговорил Евгений.
— Нет. Я поэт. Всю жизнь мечтал писать сонеты… а вынужден был руководить людьми. Самое пакостное занятие на свете.
— Зато теперь у вас есть время.
— Да… слушай:
Я не знаю, что Богом завешано,
Что познать мне в Тени суждено.
Но влечет меня Тень словно женщина,
Приподнявшая край кимоно.
Разгадать бы ту Тень — не гадается.
Только тайной своею влечет.
Свет луны по кустам разливается
И Тенями к созвездьям плывет.
Я бегу, спотыкаюсь и падаю.
Поднимаюсь, ловлю свою Тень,
А она неразгаданной Ладою
Уплывает в болотную темь.

Над болотом туман расстилается,
Что — то зреет, а что — не гадается!
Евгений в стихах не разбирался. Но завороженно наблюдал за Библиотекарем, читавшим свой сонет.
Библиотекарь был сосредоточен, отрешен от действительности и полон какого — то внутреннего смысла. Странная и страшная судьба этого человека, по —
зволившая ему стать поэтом только после собственной смерти, пугала и завораживала. Он, имевший власть, положение, деньги, славу, потерял все и теперь довольствовался собственными сочинениями, будучи уверенным, что никто и никогда не узнает о них… А может, благодаря сонетам он собирался напомнить людям о себе?
Словно уловив ход мыслей Евгения, Библиотекарь вновь наполнил стаканы и, с хитринкой взглянув на него, шепотом сообщил:
— Мертвых поэтов любят больше, чем живых. Надеюсь, моя рукопись не сгорит. Датирую стихи восьмидесятыми годами. Представляешь, какое открытие ждет любителей российской словесности? Сенсация!
Евгений плохо представлял себе радость от неизданного при жизни, но понимающе кивнул. Он опасался, что Библиотекарь увлечется чтением собственных стихов и забудет о Кире. Но опасения его были напрасны.
— Однажды, когда еще работал в ЦК, со мной произошел примечательный случай. Поменяли мы дачу, а на ней в туалете целая библиотечка оказалась. Наверное, прежний владелец мучался запорами. Вот и я, усевшись на финский унитаз, взял в руки случайную книжонку девятнадцатого века, да и просидел с ней часа полтора. Жена испугалась, подумала, что меня инсульт хватил. А я просто зачитался. Представляешь, поэт жил лет сто пятьдесят назад, любил, страдал, писал, умер и, казалось бы, все… ушел навсегда, сгинул, как миллионы других, в вечном забвении! А ведь нет! Сижу я на финском унитазе, читаю то, что он писал при свечах гусиным пером, и он для меня живой, понятный, близкий, с именем, фамилией, историей любви и стихами. Вот как… — благостно вздохнул Библиотекарь и вдруг резко заключил: — А ты мучаешься ерундой…
— Я вас слушаю.
— Слушаешь, а услышать хочешь совсем про другое! Тебе про вечное ни к чему, подавай про сиюминутное. Мужчина должен мечтать либо о власти, либо о творчестве. Только тогда он господин. А мечтать о любви значит добровольно выбирать участь раба. Тебе это надо?
— В любом случае мечтать не вредно, — печально заметил Евгений. — Спиваться, имея мечту, все же не так пошло.
— Тогда о Кире больше ни слова. Придумывай ее себе сам.
Библиотекарь встал, прошелся вдоль стены с фотографиями и, погрозив им кулаком, прокричал: «Всех вас переживу!» Потом немного успокоился и вернулся в кресло. Выпив виски, скептически смерил взглядом приунывшего Евгения и пошел на попятную.
— Тебе повезло, парень. Кира — женщина особая. Ее можно любить, но с таким же успехом можно любить «Мону Лизу». Поверь, результат будет одинаковым. Знаешь, почему она бросает мужей? Потому что никогда не соглашается быть второй. Пока свадьба, шум, гам — она у всех на виду, а потом начинается рутина, и о ней уже говорят, как о мужниной жене. Тут — то все и начинается. Самоценность натуры берет верх. Кира вне тусовки — что рыба вне дорогого роскошного аквариума. Протухнет за несколько дней. Мне это стало ясно еще в Испании. Увлечься ею легко… вылечиться от этого трудно. Роман с ней должен заканчиваться браком. А брак разводом. Лично я никогда не напиваюсь, потому что терпеть не могу тяжелого похмелья.
— А по — моему, она другая… — растерянно возразил Евгений.
— Тут… с тобой… действительно другая, — успокоил его Библиотекарь.
Глава 34
Очередной прилив бешенства у Цунами понемногу угасал. Он с садистским удовольствием смотрел на голое, покрытое синяками, ссадинами, кровоподтеками, немолодое, но все еще крепкое тело полковника, валявшегося на кафельном полу. После того, как ослепшего, потерявшего голос и способность передвигаться Смеяна затолкали в джип, первым желанием было вывезти его за город, допросить и там же пристрелить как собаку. Облить бензином и сжечь. Только одно удержало Цунами от этого поступка — он не любил исполнять чужие приказы. В данном случае — Дана. Инстинктивно Цунами чувствовал, что полковник может еще пригодиться. Прощать ему предательство он не собирался. Время, проведенное в застенках ФСОСИ, унижения и боль, испытанные там, требовали отмщения. Но Цунами никогда не стал бы признанным авторитетом, если бы руководствовался только эмоциями и стрелял бы быстрее, чем думал. Добить полковника было гораздо легче, чем выжить самому.
Цунами поднялся с лавки, на которой стояли алюминиевые тазы, перешагнул через бессильно лежавшее тело и перешел в комнату отдыха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47