Тогда отляжет от сердца, тогда можно будет выспаться…
«Да поймите же вы, молодой человек! Ну, найдем мы их, дадут им лет по восемь, за хорошее поведение выпустят через пять, если родственники не выкупят раньше. Зачем вам это?.. Вашу жену уже не вернуть».
«Зачем тебе это?» — спрашивал себя Убийца. Спрашивал до тех пор, пока не нашел ответ: — «Чтобы жить!»
«Дворники» дернулись и застыли. Жертва предстала перед убийцей. Он посмотрел на часы: точно. Все точно. Как неделю, как месяц тому назад — он все там же, все с теми же. Вот идет этот гад! Самодовольный, под черным, как у всех, зонтом. И сам такой же, как все они, все, все!.. Те, что проезжали тогда мимо и не остановились, не спасли Катину жизнь, жизнь их ребенка, ее мать, через год умершую от горя.
Не спасли и этих семерых, их родных, жен, их неродившихся и убиенных во чреве детей.
«Вам было некогда, вы спешили с дач в столицу, вы везли в багажниках своих авто варенье? Не обессудьте же, меня не станет мучить совесть, если я ненароком убью не того. Все вы, все вы…»
Он помнил ту конандойлевскую «пеструю ленту» — разноцветную, металлическую, равнодушную змею дачного воскресного потока; он не сможет простить и забыть. Поэтому отныне его новое имя Убийца. Только так и никак иначе!
Жертва вошла в подъезд. Сейчас вызовет лифт… сейчас загорится свет на кухне… достанет из холодильника бутылку вермута…
Вспыхнул свет в кухонном окне. Убийца чиркнул стартером, включил фары и медленно выплыл на улицу, рассекая стену проливного осеннего дождя. Он должен был знать о своих жертвах все, все до мельчайших деталей. А разузнавать ему нравилось. В деле не должно быть осечек. Не будет осечки и в этот, третий по счету, раз.
«Упокой, Господи, душу ее…»
6
Ранним утром на улице Озерной остановились неприметные «Жигули» темно-вишневого цвета. Московская окраина еще досматривала сны. Дождь только что прекратился, заметно потеплело. Над газонами клубился легкий парок, высились прошлогодние кучи листьев, которые, как ни странно, не казались уродливыми. Минут через десять из машины вышел молодой человек в потертой кожанке и джинсах. Он запер свой лимузин, деловито проверил остальные дверцы и, позевывая, поплелся в сторону Востряковского кладбища.
Человеком этим был старший лейтенант милиции Рыбаков.
Он поднялся спозаранку вовсе не для того, чтобы навестить могилку горячо любимой тети: у давно облюбованного им замшелого холмика в старом секторе, безымянного, зато с устоявшим век дубовым крестом и скамеечкой под сосной, Рыбакову назначил встречу Источник.
Этот агент никогда в органах не служил, хотя стукачом по вдохновению, как убиенный Штирлицем провокатор Клаус, тоже не был. Но после того как старлей прижал его скрупулезно собранным компроматом, да так, что меньше «вышака» этому
Источнику не светило, он согласился поставлять Рыбакову информацию, которая в основном касалась следов неуловимого Кныха.
Источник был отпетым налетчиком. Брали его то с чеченцами, то с румянцевской группировкой, его бы следовало сдать поскорее, а то и ликвидировать как класс, но Рыбакову был как воздух нужен Кных, а другого пути к этому потрошителю пока не было.
Старлей дошел до условленного места, засунул руки в карманы куртки и присел на скамеечку. Эта ничем не примечательная лавочка выгодно отличалась от других: с нее был виден весь сектор до самого перекрестья аллей, сама же находилась вне поля зрения проходивших, разве только влезть на дерево за оградой.
«Петляет, сучонок! — подумал Рыбаков об Источнике. — Ну, попетляй, попетляй. Тебе резону опасаться больше. Прознает кто из подельников про наши кладбищенские посиделки — нанижут на перо как пить дать».
Источник появился откуда-то справа — из-за ограды Кольцевой. Выглядел он как самый что ни есть хрестоматийный уголовник, даже ватник напялил. Рыло не брито два дня, глаза как у волка, страдающего запором.
— Здоров, начальник, — нехотя буркнул осведомитель и продул «беломорину». — Заждался?
— К делу, Опанас, — не поднимая глаз, холодно сказал Рыбаков. — Говори и отваливай.
Источник саркастически хмыкнул. Он понимал, что мент презирает не столько его, сколько самого себя: мол, противно, но другого выхода нет.
— Можешь завтра на Никитском засаду ставить, — принялся излагать бандит. — Братва Кныха тамошний супермаркет подломить собирается. С ним вроде бы не согласовано, но ему об этом известно. Он их на Алтуфьевке стопорнет — наказать за самоуправство хочет. Крепко наказать. Я так понимаю, живым оттуда никому не уйти, иначе ему в коронованных не ходить.
Скудную информацию Рыбаков переварил быстрее компьютера.
— Да что ты! — иронически вскинул брови опер. — Значит, у тебя напрямую сведения от Кныха?.. И где он?
— Давай только без понтов, начальник, — выдохнул Источник и выплюнул откушенный кусочек мундштука. — Я в этом деле не замешан, на «малину» не поеду. Возьмешь Кныха — спалим мое дело. Вот на этой могилке и спалим. Мне тебя в блудную вводить резону нету.
— Юлишь, Опанас, — усмехнулся старлей. — Кных где?
— Сказал — выпаси, наводку дал. Чего еще? Тебе Кных нужен?
Рыбаков, не поворачиваясь, выбросил вперед руку и сжал своего собеседника за горло.
— Колись, падла! — прошипел опер. Источник перевалился через лавку и захрипел:
— Дави! Дави! Ни хрена не скажу, слышь?!. С Кныхом у меня свой счет, он меня в Калуге чекистам сдал. А о других мы не договаривались… Пусти!.. Давай «браслеты», пошли!.. Не будет базара.
Рыбаков выпустил бандита и встал.
— Будет, Опанас. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Кныха из берлоги не вытяну…
— Да не стращай, не стращай! — откашлялся Источник. — Мне-то что? Так и так порешат меня — не вы, так урки… Я по-людски хотел…
— Ты да по-людски? — усмехнулся опер. — Заткнись, Опанас. Говори: когда?
— В ночь на субботу.
— Кто и сколько их?
Источник презрительно посмотрел на «волка позорного» и отвернулся.
— Твои дела, — процедил он сквозь зубы и посмотрел на ворон.
— Сказал — забирай меня, веди, не хочу больше под «вышкой» ходить!
Порыв ветра раскачал верхушки деревьев. Повисла тягостная пауза.
— Ты свой выбор сделал, Опанас, — примирительно сказал Рыбаков. — Возьму Кныха — запалим костер из твоего личного дела. Только не на могилке, как ты сказал. Человек лежит небось, не собака. А потом гуляй, что хошь делай — кайся или снова на дорогу выходи. Мне ты не нужен.
И опер медленно двинулся по тропинке между могилами. Этот Источник — впрочем, как и все подобные ему — доверия Рыбакову не внушал. Блефовал Опанас, не станет Кных мелочиться, с отщепенцами счеты сводить. И за добычей в какой-то супермаркет лапу не потянет. А тогда что, ловушка?.. Значит, на Алтуфьевское шоссе пойдет подстава — засаду уведет, а то, что они в супермаркете возьмут, уплывет «с пересадкой» в другом, уже кем-то выверенном направлении, так?..
Рыбаков дошел до машины, смахнул с капота мокрую листву. «Засаду ставь! — думал он, вздымая фонтанчики грязных брызг. — Ишь, хитрован! Я опер. Мне придется рассказать, откуда информацию почерпнул. Не бабка же нашептала… А может, и впрямь решил Опанас Кныха сдать? Почему бы и нет. Всему розыску известно, что их пути-дорожки пересеклись. Кныха, значит, собираются на сходняке короновать, а у Опанаса вроде бы информация имеется, будто главарь взятое в инкассаторской машине на Волхонке кому-то из своих покровителей вручил. Знать бы, кому и сколько!..»
Опер покосился в зеркальце заднего вида, но слежки не заметил. Нужно было еще смотаться в управление, а оттуда — в Раменки в морг, забрать заключение на Конокрадова.
7
Акинфиев снял свой старый китель с потертыми рукавами. Этот молодой нахал Рыбаков как-то высказался: мол, не следователь, а бухгалтер в нарукавниках. Что ж, нарукавники — это, пожалуй, идея, хотя и запоздалая: едва ли в ближайшем будущем придется носить форму. Станет скучно — пойдет куда-нибудь в домоуправление или как оно сейчас называется, юрисконсультом, силы-то еще есть, слава Богу. Будущий специалист по заливающим и заливаемым соседям дождался окончания обеденного перерыва и отправился на прием к Шелехову, но тут его поджидал сюрприз в лице Кирилла Николаевича и Маши Авдышевых.
— Вы ко мне? — удивленно спросил Акинфиев у заплаканной вдовы самоубийцы.
— К вам. Или к прокурору, — сердито буркнул вместо нее дядя Виктора и демонстративно не подал следователю руки.
— Прошу, — пригласил Акинфиев нежданных посетителей к себе.
С минуту все молчали, словно заслушались воркованием голубей за окном.
— Есть какие-нибудь новости? — спросил хозяин кабинета. Кирилл Николаевич прокашлялся, засучил руками по карманам.
— Курить у вас можно? — осведомился он.
— Можно, — разрешил следователь. — Заодно и мне сигаретку ссудите, коли не жалко.
Закурили. Акинфиев на всякий случай включил спрятанный под столом магнитофон.
— Слушаю вас, — сказал он.
— Ну, рассказывай, рассказывай, чего слезы-то лить… Я вот что, Александр Григорьевич. Я Виктору за отца, говорил уже. Так что сызмальства знал его лучше, чем он себя, и еще раз уверяю: не тот он был человек. Вам, конечно, лишнее дело заводить неохота…
— Ну, это вы за меня не решайте, — обиделся Акинфиев. — Из каких таких соображений вы сделали этот вывод, не пойму?
— Да вы не сердитесь. Я, может, погорячился давеча, аргументов-то у меня не густо. Маша мне кое-что рассказала из их отношений тогда… я так и подозревал.
— Маша, — провозгласил Акинфиев тоном строгого учителя. — Мария Григорьевна, повторите мне все здесь, сейчас. И давайте отнесемся друг к другу с уважением. Итак, вам стали известны факты, проливающие свет на причину самоубийства гражданина Авдышева Виктора Степановича? У вас появился повод для возобновления уголовного дела? В чем вы видите состав преступления, и кто, по-вашему, повинен в этой смерти? Может быть, вы хотите доказать, что это была насильственная смерть?.. — вопрошал Акинфиев, а сам думал: — «Господи! Куда меня понесло? Чего я на бедную вдову навалился?»
Родственники смотрели на него едва ли не с ужасом. Впору было приносить извинения, но следователь лишь умолк и сделал несколько жадных, глубоких затяжек.
— Четырнадцатого августа около полуночи у нас дома скандал был, — тихо заговорила Маша. — На почве, так сказать, ревности.
— Что, впервые?
— Да нет… Виктор изменился. За последний месяц сам на себя перестал быть похож. Понимаете, сама не знаю, что с ним стало. В июле он ездил в Ялту. Раньше не пил совсем — работа, да и не любил он этого. А после возвращения оттуда стал в гараже задерживаться, с дружками выпивать… В меру, конечно… Четырнадцатого августа им дали зарплату за июль. Пришел поздно, в девять. Спать завалился. Мне говорил, что готовит машину к рейсу на Севастополь. Собирался шестнадцатого уезжать. Днем я деньги у соседки заняла… у той самой, что мне потом на Первомайскую звонила — Кудиной… К вечеру обещала отдать.
— Когда?
— Ну, четырнадцатого же… А он пришел и уснул. Я в его карман полезла за бумажником и нашла фотографию какой-то девушки в бикини. У моря, под пальмами… На обороте надпись была: «Мы скоро встретимся с тобой!» Я, конечно, сразу все поняла. Это слова из песни на кассете, которую Виктор в дорогу брал. А тут, значит, опять на юг — в Севастополь. Понятно же, где они должны были скоро встретиться. Кассету небось вместе в его кабине слушали.
— Где она? — насторожился Акинфиев.
— Кто? — не поняла Маша.
— Фотография?
— Он ее порвал. Клялся и божился, что знать эту подругу не знает, что не изменял мне, а карточка оказалась в почтовом ящике, он ее просто так взял, хотел у себя в кабине к стеклу прикрепить. Правда, красивая… Только я ему не поверила.
— Почему?
— Не знаю. Не в себе я была, в положении как-никак. А может, наслушалась от его дружков, как они с собой в рейсы шлюх берут. Есть теперь такие, что на дальнобойщиках специализируются. О нем я так не думала, конечно, это уж потом все связалось.
— Вам о чем-нибудь говорит фамилия Конокрадов?
— Нет.
— Среди знакомых Виктора не было человека с такой фамилией? Конокрадов Артур Алексеевич?
— Нет, не было, он никогда при мне этой фамилии не произносил.
Акинфиев встал и подошел к сейфу.
— Скажите, Маша, а почему вы решили, что это может иметь какое-нибудь отношение к его самоубийству? — спросил он.
— Н-не знаю… — протянула вдова после небольшой паузы.
— Это я решил, — вмешался в разговор Кирилл Николаевич, дрожащими пальцами разминая новую сигарету. — А почему… потому что она вам не все рассказывает. Потому что я однажды свидетелем был… Ты уж, Манька, прости, но давай до конца, иначе какой смысл?.. Свидетелем был, как они на пикнике повздорили.
— Кто?
— Да вот, — кивнул он на родственницу, — Манька с Витюшей. Ох, и повздорили! Не то слово… С матом и мордобоем.
— Дядя Кирилл!
— Ладно, чего уж. Он ей тогда в лоб кулаком звезданул. Даже ногой хотел сгоряча добавить, да я вмешался. И мне, который за отца ему, перепало. Крик — на весь берег. Мы тогда на Днепр под Смоленск выехали семьями, там у моего приятеля дача.
— И что же? — не очень понимая, к чему клонит родственник, уточнил следователь.
— Что? Вот именно, что. Насилу я его упросил, чтобы помирился. Уехать хотел. «Никуда она, — говорил, — не денется! Подумаешь!» Грубый был пацан, что и говорить. Когда бы мы с матерью не вмешались — разбежались бы, всего и делов-то. Он другую бы себе нашел…
— Дядя Кирилл! — взмолилась вдова.
— Ладно, помолчи уж… В общем, не мог он из-за семейного скандала из окна сигануть. Мужицкого характера, не интеллигент какой, понимаете?
Акинфиев отвернулся, порылся в целлофановом мешке.
— Так из-за чего, говорите, на пикнике ссора вспыхнула? — спросил он и покосился на Машу.
— Показалось ему спьяну, что я с одним человеком перемигнулась.
— А вы не перемигивались?
— Да нет же, нет! Правда, нет…
— А если бы да, то что? — снова заговорил Авдышев-старший. — Взрывной был, они тогда только поженились — двух месяцев не прошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33