Портки с лампасами летят… Или я ничего не понимаю в традициях Советской Армии.Он оказался прав — в гарнизон прилетели проверяющие из министерства обороны. Лампасами, правда, не сверкали — все были в полевой форме, но все равно видно — генералы пожаловали.…Личный состав построили на плацу. Палило солнце, раскаленный воздух над пустыней дрожал. Генерал-майор Лощенков, перебравший вчера коньяку, покрывался противным липким потом. Он был раздражен. Он вообще не хотел лететь в этот сраный Афган, но тесть — замминистра обороны — сказал: надо авторитет зарабатывать, Костик. Ты туда сгоняй на недельку — зачтется… С тестем спорить бессмысленно, и Лощенков полетел «зарабатывать авторитет». А теперь мучился от жары, похмелья и вялотекущего расстройства желудка… Интернациональный долг, мать его в дышло!— Здравжлам, товарщгенералйор, — прокатилось над плацем.— Вольно, — скомандовал Лощенков и… увидел Джинна. И полковник Фаридов увидел Джинна. И вся свита генерала увидела Джинна.Джинн шел за «спиной» строя. Он был в камуфляжной куртке и штанах, кроссовках, с трофейным «маузером» в деревянной колодке. В левой руке он нес пустую бутылку из-под виски — Джинн шел к доктору попросить спирту.— Это что за чудо, полковник? — спросил Лощенков у Фаридова. Фаридов молчал… а что тут скажешь?— Это что еще за анархист? — спросил Лощенков громко, и весь строй невольно обернулся и посмотрел туда, куда смотрели генерал и его свита… А Джинн шел не замечая ничего. Он был пьян.— Я вам все объясню, товарищ генерал-майор, — негромко сказал Фаридов и скомандовал замполиту:— Уберите капитана Фролова.— Отставить, — скомандовал Лощенков. — Пригласите товарища капитана сюда, товарищ майор.Замполит посмотрел на Фаридова. Фаридов отвернулся. Замполит побежал к Джинну. Все молчали, и тишина была очень нехорошей… Джинн подошел строевым шагом. Деревянным шагом пьяного, который хочет скрыть опьянение.В двух метрах от генерала он остановился, попытался было отдать честь, но сообразил, что без головного убора. Вид у Джинна был, конечно, карикатурный и определение «анархист», которое дал ему Лощенков, подходило как нельзя кстати. Бутылку замполит у Джинна отобрал, но «маузер» времен гражданской войны висел на ремне через плечо.Джинн, глядя стеклянными глазами, представился, и Лощенков, ухмыльнувшись, весело спросил:— Ты откуда такой вылез, капитан?И все вздохнули с облегчением — стало ясно, что барин не гневается, что облик «анархиста» его позабавил и дело, скорее всего, кончится очередной армейской байкой, которую генерал будет рассказывать за пивом в подмосковной баньке «для белых людей»Генеральская свита заулыбалась, и даже Фаридов выдавил из себя кривую улыбку. В строю кто-то хохотнул.— Мы с вами, генерал, на брудершафт не пили, — отчетливо выговаривая слова, произнес Джинн. — И тыкать мне не надо. — Улыбка сползла с лица генерал-майора.К Ножкину подошел замполит Приходько, хмуро сообщил:— Сегодня мы не сможем вас отправить, товарищи журналисты. Начальство полетит, а вам придется до завтра подождать.— Не страшно, товарищ майор, — ответил Виктор. — Вопрос можно?— Слушаю.— Скажите, а с Джинном… с капитаном Фроловым что будет?Приходько внимательно посмотрел на Ножкина, подергал себя зачем-то за мочку уха и сказал:— Джинн тоже полетит… в Союз… только другим бортом. Понятно?Конечно, им все стало понятно.«Лампасы» стояли возле вертолетов. Лощенков что-то строго выговаривал Фаридову. Полковник кивал. Со стороны казалось, что он вовсе не слушает, что говорит ему генерал-майор.— Ну что, Володя, пошли? — спросил Ножкин.— Пошли, — согласился Мукусеев, и вдвоем они двинулись к группе генералов и полковников. Они — двое в штатском — выглядели странновато среди людей в форме… Они приблизились, и на них обратили внимание. Лощенков громко спросил:— А это, полковник, что у тебя за туристы? — Фаридов ответить не успел.— Гостелерадио СССР, — бодро сказал Виктор. — Спецкоры Виктор Ножкин и Владимир Мукусеев.Виктор протянул генералу солидное удостоверение, но Лощенков его проигнорировал.— Ишь ты, — сказал он. — Еще джинны из кувшина. — Кто-то из свиты хохотнул, Виктор тоже улыбнулся:— В точку, товарищ генерал-майор… почти что джинны из волшебной лампы Аладдина… Можно вас на два слова?— Меня? На два слова?— Так точно, Альберт Ильич. Тет-а-тет.— Ну попробуй, джинн-аладдин.Генерал вместе с журналистами отошел в сторону, под бессильно провисшие лопасти вертушки.— Что у тебя, спецкор? — спросил генерал.— Деликатный вопрос, Альберт Ильич… Мы, к сожалению, в курсе того неприятного инцидента. Я имею в виду безобразное поведение капитана Фролова.— И что? — с интересом спросил генерал.— Видите ли, в чем дело… Мы здесь работаем по поручению товарища Лигачева, — сказал Виктор. Генерал посмотрел на него внимательно. Виктор ответил ему долгим пристальным взглядом. — Пишем, так сказать, летопись… в свете нового мышления гласности… Вы согласны, что пришло время перестройки и обновления?Генерал сверкнул глазами, секунду помолчал и сказал:— Согласен, товарищ спецкор, согласен. А какая связь между перестройкой и пьянством капитана Фролова?— Видите ли, в чем дело, Альберт Ильич… Мы с коллегами сняли ха-а-роший сюжет о капитане Фролове. Неделю назад сюжет ушел в Москву, а вчера нам передали мнение Егора Кузьмича — Виктор умолк, посмотрел на Мукусеева. Владимир солидно кивнул. — Товарищ Лигачев, — продолжил Виктор, — наш материал одобрил.— Вот так? — произнес генерал.— Так точно… Скорее всего капитан Фролов будет представлен к награде, — сказал Ножкин.— К высокой правительственной награде, — сказал Мукусеев. Лощенков вытащил из нагрудного кармана черную сигару. Из другого — ручную сигарную гильотину… щелкнул… на землю полетели обрезки дорогого кубинского табака. Виктор поднес зажигалку. Генерал-майор втянул дым, выдохнул и спросил:— А что же Фаридов мне ничего не…— А он сам еще этого не знает, — быстро ответил Ножкин. Несколько секунд Лощенков рассматривал сигару. Потом сказал:— Пусть служит ваш Джинн… новое мышленье, бля! Разп…яйство!Повернулся и пошел к свите. За ним тянулся ароматный дым сигары. *** Улетали они на следующий день. Вместе с ними летел Джинн и два офицера-таджика… сосредоточенные, молчаливые.— Аферюги вы все-таки, мужики, — сказал, прощаясь, Фаридов. — А если этот гусь в лампасах Лигачеву позвонит?— Не позвонит. Уровень не тот. Гусь свинье не товарищ.— Аферюги вы все-таки… Но спасибо! Выручили. — Фаридов пожал им руки, вручил мешок с почтой. Вертолетные лопасти крутились все чаще и чаще, гнали песок… Вертолет оторвался от земли, завис и плавно пополз вверх. В чреве сидели два журналиста и три офицера ГРУ.Минут через десять полета вертушка снизилась, зависла в метре от земли, и трое выпрыгнули на камни. Последним машину покинул Джинн.— Спасибо, мужики, — крикнул он напоследок. — Спасибо… может, еще увидимся.Вертолет взмыл вверх. В иллюминаторы Ножкин и Мукусеев видели, как три фигурки с рюкзаками и автоматами гуськом идут к горам. Солнце висело еще совсем низко, и тени были длинные-длинные… Здесь не получают отделы, Здесь берут караваны, Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств. Стихи Бориса Охтинского *** В Москве валил мокрый снег, и совершенно не верилось, что где-то над пустыней дрожит раскаленный воздух. Под снегом мокли кумачовые полотнища, по огромному портрету Генерального секретаря ЦК КПСС текли «слезы». Москва готовилась к встрече шестьдесят девятой годовщины…Они вернулись и привезли километры отснятой пленки. Хватило бы на два фильма. Или на три. Три фильма правды. Они точно знали, что будет один… а правды в нем останется на донышке. Они спасали то, что можно спасти. Хитрили, пили водку с редакторами, ругались. Они монтировали и перемонтировали десять раз. Им напоминали про партбилеты. В результате получился часовой «Самолет из Кабула» — легальный, но все равно угодивший на полку, где и пролежал целый год. И пятиминутный «Черный тюльпан». Нелегальный. Озвученный фонограммой боя и песней про танкистов. Рассеченный трассерами ДШК, наполненный дымом горящего бэтээра… Вот за этот фильм, или, как нынче говорят, клип, можно было реально лишиться партбилета и работы… Ну и х… с ним!В мае 87-го вдруг позвонил военврач Чернышев. Сказал: я, мужики, в белокаменной. Как насчет покушать водки?— Елы-палы, Генка! — закричал Мукусеев в трубку. — Ты где, док? Мы сейчас едем.Они встретились в кафушке недалеко от Останкино. Там делали нехудые пельмени и подавали водку. Борьба с пьянством поиобрела уж совсем шизофренический характер, и водку подавали целомудренно — в бутылках из-под минералки. Впрочем, это все ерунда… это все не главное.Главное, что они встретились. Чернышев пришел в костюме, при галстуке. Мукусеев протянул правую руку… и замер.— Как же так? — спросил он растерянно. — Как же так, док?— Три в носу, и все пройдет, — ответил Геннадий. Правый рукав шикарного костюма был аккуратно заправлен в карман. — Три в носу… бывает. А стакан можно и левой поднимать.В тот день они напились вдрызг… «Так что с рукой-то. Гена?» — «Да вот… духи обстреляли гарнизон… граната влетела прямо в палатку. Ну да ерунда, стакан-то можно и левой поднимать. Верно?»— А как там Джинн?— Погиб, мужики, Джинн.И рука дрогнула. И водка выплеснулась на скатерть в синих и красных квадратиках.— Когда?— Месяц назад. Ушел встречать караван и не вернулся.— Так, может, жив? Может, в плену?— Может… все может. Только он в плен бы не дался. Здесь не получают отделы, Здесь берут караваны, Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 сентября 1991 года. Белград. Утро было свежим, солнце ярким, а небо голубым. На улицах Белграда царило лето. Под зонтиками уличных кафе сидели по-летнему одетые люди, звучала музыка, катили потоки чистеньких автомобилей.В 9:47 от дома АПН в центре Белграда отъехал синий «опель-омега» с дипломатическими номерами. На заднем сиденье машины лежала профессиональная видеокамера и свернутое вокруг древка белое полотенце. «Опель» катился по улицам респектабельного, европейского города на север, к выезду на магистраль «Белград — Загреб»… «Опель» ехал на войну. За рулем сидел специальный корреспондент первого канала телевидения СССР Виктор Ножкин, на правом сиденье расположился оператор — Геннадий Курнев. Звучала музыка из магнитолы, воздух втекал в приспущенные стекла, все светофоры давали «зеленый»…Спустя двадцать минут «опель» выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север.— Вперед, — сказал Курнев, — на баррикады!Он закурил, вставил в «пасть» магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел:На поле танки грохотали,Танкисты шли в последний бой…«Опель» легко обогнал две здоровенных фуры, перестроился в правый ряд.Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал:— Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки… что там?Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора:— Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точки хорватов и один бронетранспортер…— Значит, — сказал Виктор, — район мы определили правильно: Костайница… Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление.Диктор продолжал говорить о потерях, «опель» летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы… Курнев снова утопил кассету в магнитолу: …Четыре тру-упа возле та-анка Украсят утренний пейзаж… Чем дальше «опель» уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток автомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные автомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные… Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками — чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных ибеженцев… стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин… «Опель» ехал на войну.Через два часа он был уже в прифронтовой полосе. Курнев развернул и выставил в окно флаг — над машиной упруго вытянулось белое полотнище с буквами TV.На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:— Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?— Работа у нас такая, брат, — ответил Виктор.— Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…— Да ладно, не в первый раз.— Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.— И тебе удачи, брат.«Опель» въехал в Костайницу. Город казался мертвым, его жители прятались за стенами домов, поклеванных пулями и осколками, висел в воздухе запах гари, по тротуару бежала, поджав хвост, серая собачонка… Вдали безмятежно голубели горы.Геннадий вытащил из футляра камеру, приготовился снимать. Виктор кивнул в сторону открытой кафушки с одиноко скучающим хозяином у дверей:— Ну что, Гена, хлебнем кофейку или сразу за работу?— М-м… давай за работу.— О'кей. С кого нынче начнем — с сербов или с хорватов?
1 2 3 4 5 6