Вокруг — привычная современная обстановка московской квартиры среднего достатка. В задней комнате знакомая до боли тахта, застеленная чистым выглаженным бельем. Помигивают электроные часы, умиротворенно горит настольная лампа.
Впечатление — парень возвратился в далекое беспроблемное детство, когда все решала мать, а единственная его задача — учиться. Желательно, на пятерки.
Три года будто вычеркнуты из жизни. И за что? Босс, у которого недавний десантник подрабатывал телохранителем, по пьянке полез на грязную проститутку, трахнул её. В принципе — плевое дело, проститутки для того и созданы, чтобы их трахать, но хитроумная тварь захотела получить больше той суммы, которой с ней расплатился босс — написала заявление в милицию. Так, мол, и так, такой-то вместе со своим телохранителем насильно оприходовали её, нанесли физический и моральный ущерб.
Наверняка, грязная подстилка не сама писала — продиктовал ей опытный адвокат. Сейчас юристов — пруд пруди, только успевай раскошеливаться.
«Насильников» окольцевали и посадили в следственный изолятор. Экспертиза показала — насиловал босс, его охранник не причастен. Результат: боссу — семь лет, Родимцеву за пособничество и невмешательство — три года.
И вот он дома…
Постепенно родственники разошлись. Завтра — будничный рабочий день, не стоит засиживаться. Остались мать с сыном и Тыркин. Мать ушла на кухню — мыть посуду, разогревать второе — жаренные окорочка с картошкой. Поминутно заглядывала в комнату, ещё не веря тому, что Коленька — не в мерзкой тюряге, а дома. И завтра будет дома, и через месяц, и через год. Пойдет работать, обзаведется семьей.
Она не слышала, о чем тихо беседуют парни. В её представлении после всего перенесенного в заключении Коленька даже подумать о чем-то предосудительном не может.
— Слышь, Колька, — горячечно шептал Семка, оприходовав невесть какой по счету стакашек. — Наголодался, небось, соскучился по бабам, да? — осоловелый Родимцев качнул головой: да, оголодал. — Могу помочь. Есть одна телка на примете. Классная, центровая, фуфеля — с ума сойдешь. Моей Наташки подруга… Хочешь, сведу?
— Хочу, — тряс очумелой башкой «именинник», с трудом улавливая невнятное бормотание Окурка. Хотелось — на улицу, глотнуть свежего воздуха, без тараканов, мокриц, вертухаев и прочей нечисти. — Когда?
— Можно прямо сейчас. Симка живет в квартале отсюда. Сейчас, небось, выгуливает свою сучонку… Тут мы и подвалимся…
— Давай!
— Первым слиняю я, подожду тебя на улице. Только не особо задерживайся… Ольга Вадимовна, — обратился Тыркин к матери Николая, когда та принялась убирать в сервант вымытую посуду. — Пожалуй, я пойду домой, мать беспокоится, жена морги обзванивает.
— Иди, Семочка, иди, милый. Хороший ты мальчик, всегда о матери и о жене думаешь… Коленька — тоже такой, заботливый…
После ухода Окурка Николай минут десять в нерешительности сидел за столом, нехотя ковыряя вилкой в тарелке с домашним винегретом. Несмотря на оп»янение, он понимал — покинуть мать в первые же часы после трехлетней разлуки не совсем хорошо. Нет, не для него — Родимцев успел отвыкнуть от дома, считал себя вполне самостоятельным человеком, имеющим право распоряжаться своим временем. Но каково матери?
Наконец решился.
— Мама, пойду прогуляюсь, — быстро пробормотал он, поднимаясь. — Понимаешь, тянет на свободу, без браслетов и вертухаев. Через полчасика приду.
— Куда ты, Коленька? — всплеснула полными руками Ольга Вадимовна. — Грязный, небритый. Лучше прими ванну, побрейся и — в чистую постельку. Успеешь нагуляться.
Родимцев терпеть не мог запретов, даже со стороны матери. Поэтому нелегко пришлось ему в заключении, немало синяков оставили на теле палки вертухаев. Правда, за три года обмяк, притерпелся, но сейчас хмель кружил голову.
— Нет, пойду!
Ольга Вадимовна загородила дверь, раскинула руки. На глазах — не успевшие высохнуть слезы.
— Коленька, прошу тебя… Одумайся.
Пьяно посмеиваясь, парень легко поднял мать, переставил её к входу в комнату. Щелкнул замком и вышел на лестничную площадку.
— Учти, до твоего возвращения спать не лягу! — крикнула вслед Ольга Вадимовна.
Николай промолчал. Если знакомство с неизвестной телкой состоится удачно, домой он до утра не возвратится…
Тыркин ожидал друга на скамейке. Сидел, посасывая пиво из банки и c любопытством изучал оккупировавшие детскую площадку легковушки. Особое внимание — «опель-кадету» салатового цвета. Будто приценивался. Семка с детства обожал машины, начиная с неповоротливых грузовиков и кончая инвалидными колясками. Мечтал о том, как развалится на водительском сидении, небрежно положит левую руку на раму окна, правую — на баранку.
— Гляди, дружан, какая машинешка? — завистливо кивнул он на «кадета». — Имущество одной телки, хозяйки магазина. Везет же, а?
— Везет, — согласился Родимцев. — Хочешь увести?
— Я бы с удовольствием, да, честно сказать, малость побаиваюсь. Один мой знакомый увел вшивый «запорожец» и отхватил пять лет на ушах. Тут сноровка нужна, а у меня — ни сноровки, ни опыта…
Дом, в котором, по описанию Тыркина, жила натальина подружка, находился в получасе ходьбы. Всю дорогу Семка взахлеб говорил о легковушках, со знанием дела сравнивал «бээмвушку» с «мерсом», «вольву» с «ауди». Николай помалкивал. Он ещё не привык к свободе, шел, забросив руки за спину, все время оглядывался — не идет ли следом конвоир?
Наконец, пришли! Зря боялся Окурок — девушка все ещё прогуливалась с уродливой таксой по берегу пруда. В летнем пиджаке, сверхкороткой юбчонке, с распущенными по плечам каштановыми волосами, в меру накрашенная она была чудо, как хороша. Будто вышла не прогулять псину, а на свидание.
Правда, при скудном дворовом освещении мудренно увидеть детали, но Родимцеву привиделся и золотой крестик на белоснежной груди красавицы, и пухлые, слегка тронутые помадой, губки, и нарядный модный пинджачок, и почему-то голубые глазки.
Мигом отрезвевший парень подозрительно покосился на безмятежно стоящего рядом Окурка — уж не предупредил ли тот телку о предстоящем знакомстве?
— Не штормуй, дружан, все будет — о-кэй, — успокоительно прошептал тот. — Телка с норовом, не без этого, да ты её обратаешь — лихой наездник! — и — громко. — Симка, подруливай к нам, с другом познакомлю!
Девушка подождала пока такса не оприходует ещё одно дерево и подошла к парням. Двигалась она легко, слегка покачивая мальчишескими бедрами. Словно плыла по воздуху, не касаясь лакированными лодочками асфальта. Протянула руку Николаю. Не для пожатия — для старомодного поцелуя. Ручка невесомо утонула в его ладони.
— Сима… Мне о тебе Семка уже успел все рассказать по телефону, — значит, действительно, предупредил, недовольно подумал Родимцев, но ничего не сказал. — Ничего страшного, в наше время десятая часть мужиков проходит через решетку. Не стесняйся.
— А я и не стесняюсь! — самолюбиво возразил Николай. — Попал случайно, ни в чем не виновен.
— Было бы за что сидеть, — поддержал друга Тыркин. — Телка была — ни кожи, ни рожи… Ладно, ребятки, меня жинка дома ждет не дождется. Вы уж сами разбирайтесь: кто прав, кто виноват. Пошел я.
Девушка, не церемонясь, подала Семке руку. Дескать, я не возражаю, проваливай, нам без тебя лучше будет.
После того, как громоздкая фигура Тыркина растаяла в ночной аллее, Сима с таксой и следующий за ними, будто приклееный, Родимцев несколько раз обошли вокруг пруда. Девушка смешливо поглядывала на кавалера, тот мучился, не зная, о чем говорить. За три года отсидки отвык от общения с женщинами, как выразился бы Окурок, потерял навык.
— Так и будем помалкивать?… Что-то похолодало, — поежилась Сима. — Пора домой. Матушка, наверное, уже храпит во все завертки… Хочешь, угощу крепким чаем? — неожиданно предложила она.
Отвернулась и медленно, не ожидая ни согласия, ни отказа, пошла к дому. Видимо, уверена: парень не откажется.
— Хо…чу, — в два приема осилил короткое слово Родимцев. И глупо добавил. — А что, можно?
В ответ — легкое передергивание узкими плечиками. Дескать, если приглашаю — можно.
Когда вошли в квартиру и такса привычно улеглась на постеленный персональный коврик, Николай нерешительно затоптался возле двери. Мать приучила снимать в прихожей обувь, переобуваться в домашние тапочки. Здесь, во первых, могут быть свои законы и привычки, во вторых, тапочек не видно.
Сима достала из стенного шкафа шлепанцы, поставила их перед гостем.
— Спасибо, — прошептал Родимцев.
— Можешь говорить в полный голос. Мать спит крепко — ничего не услышит. А если и услышит — я здесь такая же хозяйка, как и она. У неё — своя комната, у меня — своя… Пойдем, покажу.
Стараясь, на всякий случай, не грохотать разношенными шлепанцами, гость послушно заглянул в дальнюю комнату.
— Пока ты будешь знакомиться с моим будуаром, я переоденусь.
Будуар? Ничего особенного, обычное ухоженное гнездышко: торшер с багрово красным абажуром, богато инструктированная блестящими украшениями стенка, разложенный, покрытый новым пледом, диван, огромный фикус в углу, два глубоких кресла, японский телевизор, видак, магнитофон. Уйма книг и видеокассет.
Короче, все, что нужно для нормальной жизни современного человека.
— Ну, как тебе, нравится?
Родимцев представил себя на мягком диване в обнимку с полуголой хозяйкой и загорелся. Решительно обнял девушку за талию, другой рукой сжал под халатиком небольшую, но тугую грудь. Невежливо подтолкнул к дивану. Хватит, дескать, трепаться, пора заняться настоящим делом.
— Слишком ты скорый, парень, — насмешливо прошептала Симка, отводя дерзкие руки. — Едва успел познакомиться и сразу нацелился завалить. Так мы не договаривались. Попьем чайку, поговорим, а после — посмотрю на твое поведение. Я тебе не глупая квочка, принимающая любого петуха.
Родимцев отступил. Не потому, что испугался, нет! Просто знал, что насильный секс — секс почти без наслаждения, обычное соитие. И потом — участившееся дыхание Симы показало, что грубая мужская ласка не оставила её равнодушной. Торопиться — не только глупо, но и опасно.
— Время — два часа ночи, — поглядела девушка на изящные наручные часики, когда они уселись за кухонный стол. — Добрые люди давно спят, а мы собираемся чаевничать… Ладно, будем считать себя… недобрыми… Коленька, расскажи: за что тебя упекли за решетку? Тыркин говорил: ты с боссом какую-то телку оприходовали без её согласия… Да? Если действительно так — глупо. Насиловать в наше время — хлопотно и немодно, бабы сами ложатся…
Делая вид, что он с наслаждением прихлебывает крепкий чай, Родимцев про себя удивлялся выражениям, вылетающим из пухлогубого ротика. Девушка безбоязненно касается самых опасных тем, которых даже близкие люди стараются избегать. Ну, что ж, это — лишнее доказательство её доступности.
— Я не насиловал — просто любопытствовал, как это делается. Проститутку подмял мой босс. Он сейчас все ещё парится на зоне.
— Ну, и как тебе показалось? — Симка насмешливо раздвигнула пухлые губешки, розовый язычок плотоядно облизал их. — Понравилось?
— Могу показать!
Николай наклонился, запустил руку под халат. Впился жадным поцелуем в пахнущую духами белоснежную шейку. Сейчас девица обмякнет, останется только перенести её на диван.
— Снова торопишься? — отстранилась Сима. Ни следа волнения или возмущения, ровный, с оттенком тонкой насмешки голос. — Сначала прими ванну, побрейся. А я постелю, — откровенно зевнула она. — Ужас, как спать хочется!…
Спать им, конечно, не пришлось. В постели девушка сполна показала свой, как выразился Тыркин, норов. Куда девалась насмешливость, внешнее хладнокровие! Изощренные ласки, поцелуи-укусы, впившиеся в спину острые, звериные коготки, поощрительные выкрики — все это обрушилось на парня, будто лава из кратера проснувшегося вулкана.
В пять утра Родимцев изнемог, а Симка, похоже, полна сил.
— Погоди, — высвободился он из её об»ятий. — Позвоню матери.
— Зачем будить? — удивилась девушка, пытаясь снова окольцевать парня. — Пусть спит…
— Мать? — удивился Николай. — Да она глазом не сомкнет, пока не убедится, что у меня все в порядке… Нет, обязательно надо позвонить.
— Ладно, звони.
Симка высвободила из-под одеяла голую руку и округлую нагую грудь, передала Родимцеву трубку радиотелефона. Тот принялся набирать знакомый номер, а она по садистки ласкала его тело, губами возбуждая соски, умело тиская живот. Опытная, лярва, про себя ругался парень, сбиваясь и снова начиная нажимать клавиши, не одного хмыря через себя пропустила, научилась.
Впервые за непутевый отрезок своей жизни он ощутил тошнотворное чувство ревности.
— Мама? Почему не спишь?
— Коленька? — измученный, переполненный слезами материнский голос не тронул сына. Не потому, что он — жестокосердечный садист, просто в этот момент рука девушки перебралась с живота ниже и сладостный туман наполз на сознание, выметая оттуда все другие чувства. — Где ты? Что с тобой, милый мальчик.
— Все… в порядке, мама… Жив-здоров… Пока. Позвоню позже, ладно?
И отключился. Девичья ручка принялась такое выделывать между мужских ног, что Родимцев поторопился прервать беседу с матерью. Резко повернулся и навалился на стонущую садистку. Радиотелефон упал на пол, вслед за ним скатилась подушка, измятая простынь…
Через три месяца после памятного освобождения из заключения друзья встретились снова. Не созваниваясь, не обговаривая времени и места встречи — случайно на станции метро «Площадь Революции». Тыркин сбегал по лестнице, Родимцев, наоборот, поднимался по соседней.
— Притормози внизу — сейчас спущусь! — успел крикнуть Николай.
Семка показал большой палец. Дескать, классно придумано, подожду. И раз»ехались: один на платформу, второй к выходу из подземки. Покупать снова дорогостоящий жетон Родимцев посчитал зряшной потерей времени и денег, проситься у дежурной не позволяло самолюбие. Оглядевшись, просто перемахнул через решетчатый барьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35