Да скоро уже, – ответил Петрович. – Надо же было помыть, побрить, приодеть, то да се. А вон гляди, что я сказал, уже несут…

Глава 2

Даже благородный траурный креп не мог скрыть убожества облупленных желто-зеленых стен городского Дворца профсоюзов. Здание, построенное сразу после войны, являло собой маленькую провинциальную копию монументальных творений в стиле сталинского ампира. Непрезентабельные выщербленные ступеньки из мраморной крошки вели к высокой, испещренной многочисленными царапинами дубовой двери.
Посетителю, впервые попавшему в неожиданно просторное, украшенное колоннами и лепниной фойе, непроизвольно хотелось перекреститься. Со всех сторон, даже с потолка, на него словно в православной церкви взирали суровые живописные лики сталевара в каске и румяной, грудастой колхозницы со снопом в руках, комсомольца с горящим взором безумных глаз и народного интеллигента, который прикрывался папкой от сурового милиционера, гневно тыкавшего в него пальцем с противоположной стены. Творцами этих размноженных в тысячах экземпляров по всей стране представителей советского общества не были также забыты сугубо положительные дети среднего школьного возраста, о чем свидетельствовали повязанные вокруг их шей пионерские галстуки, мамы со щекастыми младенцами на руках, летчики в авиашлемах, солдаты с автоматами на груди, бдительно охраняющие народный покой, и даже домашние животные, представленные буренками, овечками и хрюшками. Над головой члена профсоюза, посетившего невзначай собственный дворец, висел наглухо застегнутый на все пуговицы пиджака советский человек, который в качестве доказательства своей преданности идеям Ленина и партии двумя руками держал громадный талмуд с надписью «Программа КПСС». При взгляде на этого гражданина снизу казалось, будто он летит навстречу отполированному мраморному полу и, чтобы не разбить физиономию, инстинктивно выставил руки вперед.
Впрочем, могло также показаться, что этот белокурый товарищ арийского типа просто хочет прихлопнуть как тараканов, оказавшихся под ним на свою беду сограждан, и прихлопнуть не чем-нибудь, а судьбоносным документом. Впрочем, советский человек всегда был таков: увидев таракана, швырял всем, что попадалось под руку, будь то «Программа КПСС», алюминиевая миска или шлепанцы.
Был бы дворец побогаче, деньги за его оформление достались бы не художникам, а мастерам резца. Естественным дополнением монументальной лепнины являлись бы, конечно, скульптуры, изображавшие вышеупомянутых персонажей. Но труд ваятелей обозначался в гонорарных ведомостях числами с гораздо большим количеством нулей, нежели труд мастеров кисти. Конечно, городскому начальству, в рядах которого тогда находился молодой, перспективный секретарь горкома по идеологии Михайлишин, очень хотелось установить во дворце хотя бы одну статую – что-нибудь вроде дородной матроны, воплощающей богиню социалистического труда. Но желанию этому не суждено было воплотиться в жизнь из-за нехватки средств. Так и получилось, что в Запрудном и дым оказался пожиже и труба пониже.
Теперь почившему в бозе Степану Трофимовичу Михайлишину пришлось лежать под выцветшим от времени гражданином Страны Советов. Если бы бывший первый секретарь горкома мог открыть глаза, его взгляд уперся бы в милую сердцу, хотя и полинявшую надпись «Программа КПСС».
Наполовину открытый гроб стоял прямо в фойе Дворца культуры профсоюзов. Место не слишком подходящее, но с этим городскому руководству пришлось смириться. Во-первых, дворец оказался единственным в Запрудном общественным местом, которое еще функционировало, не будучи при этом оккупированным вездесущими коммерсантами. В конце концов, не выставлять же для прощания гроб с телом бывшего первого секретаря горкома партии и председателя горисполкома в расположенном неподалеку здании бывшего кинотеатра «Мир», где известный в Запрудном бизнесмен Константин Панфилов заканчивал ремонт и готовил к открытию казино «Золотой дукат».
Здание горисполкома тоже не слишком пригодно для проведения похоронных церемоний.
Другое дело, если бы гроб с телом покойного установили на сцене дворцового зала. Однако доски на годами не знавшей ремонта сцене подгнили. Ходить по ним осмеливались только отчаянные сорвиголовы вроде вечно пьяного дворцового столяра Ивана Кузьмича. Ремонт проводить было некогда, и от греха подальше решили поставить гроб в фойе. Тут, по крайней мере, и доступ к телу открыт, и мрамор под ногами. Тесновато, однако вполне прилично.
Гроб окружили венками, живыми цветами, уложили на стульях подушечки с правительственными наградами, стены задрапировали черным крепом, скрыв лица сталеваров и колхозниц. Теперь вместо них на каждого входившего в фойе взирал с большого фотопортрета туповатый, но по-отечески строгий взгляд Степана Трофимовича.
Похороны Михайлишина были намечены на 14.00 следующего дня. С десяти утра открывался доступ к телу бывшего городского руководителя для всех желающих проститься с ним. Об этом извещало объявление в траурной рамке, вывешенное на стене Дворца профсоюзов.
В два часа пополудни во дворце должны были собраться нынешние руководители города и представители властей соседних районов. Председатель горисполкома Иван Данилович Кинелев заручился также обещаниями приехать на траурную церемонию и нескольких чиновников из областного руководства. Городскому управлению внутренних дел было поручено обеспечить порядок в городе. Начальник отдела внутренних дел полковник Сапронов распорядился выставить во дворце охрану и увеличить количество нарядов вневедомственной охраны в районе Дворца профсоюзов.
На Запрудный опускалась стылая, беззвездная ноябрьская ночь.


* * *

«Уазик» защитного цвета с надписью на дверце, обозначавшей его принадлежность к отделу вневедомственной охраны, медленно пересек по диагонали небольшую площадь перед Дворцом культуры профсоюзов и остановился на тротуаре за ближайшим перекрестком.
– Вот тут и постоим, – сказал сидевший за рулем сержант с рябоватым некрасивым лицом. – Покурим, погреемся. Доставай, Панков, свои. А то у меня уже кончились.
Его напарник с лычками младшего сержанта на погонах неохотно полез в карман и достал «Яву».
– Слышь, Лепехин, все равно на машине, давай к ларьку какому-нибудь сгоняем, сигаретами разживешься.
– Да не жмись ты! У вас в деревне что, все такие куркули, как ты?
Пока напарник с натугой шевелил мозгами, не зная, что ответить, милиционер-водитель резво выдернул у него из пачки сигарету.
– В большой семье не щелкай клювом, – засмеялся он, прикуривая от собственной зажигалки и протягивая ее Панкову. – Ну, что надулся, как мышь на воду?
– Какая мышь?
– Это так говорят, Панков.
Сержант с наслаждением затянулся и выпустил струйку дыма в щель приоткрытого окна.
– Что, не понимаешь? Ну, вроде как набычился…
– Набычишься тут… Ты у меня вечно сигареты стреляешь.
– Что же мне каждый раз, когда сигареты кончаются, сразу в ларек бежать? А плечо друга зачем?
– Не плечо, а карман, – кисло протянул Панков.
– Какая разница?
– Большая.
– Что это за друг, который сигаретой пожертвовать не может? Как же ты меня в бою защищать будешь?
– Ну и шутки у тебя, Лепехин. В каком еще бою?
– А пистолет тебе для чего дали?
– Так, на всякий случай.
– Вот представь себе, что этот самый случай произошел. Вместо того, чтоб друга защищать, ты будешь думать: патронов жалко, защищать не буду.
Панков от неожиданности чуть не поперхнулся.
– Ну ты дал, Лепехин. Как это я буду думать, что мне патронов жалко? Это ж совсем другое.
– Ничего я не дал, – полушутя-полусерьезно сказал Лепехин. – Все великое начинается с мелочей. Сегодня ты зажал курево, а завтра…
– Чего завтра, чего завтра?.. – обиженно заерзал младший сержант. – До завтра еще дожить надо.
– Во-во…
Панков обиженно отвернулся к запотевшему окну, и Лепехин, поняв, что слегка переборщил, перевел разговор на другую тему.
– Панков, ты про писателя слыхал?
– Какого еще писателя?
– Да у нас в горотделе один писатель появился, усцаться можно.
– Он чего, корреспондент? – не понял Панков.
– Да нет. Какой корреспондент?.. Говорю же тебе – писатель. Натуральный. Ему б книжки писать, а он следователем работает. Недавно к нам пришел… Я сегодня после развода с операми болтал, они и рассказали. Умора!
– Слышь, Лепехин, – выбрасывая окурок в окно, сказал младший сержант, – ты, может, это, мотор выключи. А то чего бензин зря палить?
– Ну ты жмот, Панков. Государственного бензина жалко? А нам что, мерзнуть тут?
– Так гремит же все в кабине.
– Ну и что?
– Этот гроб еще десять лет назад нужно было списать. А ты орешь как кот с отрезанными яйцами.
– Кто-о, я-а-а ору? – возмущенно протянул Лепехин. – Да ты чего-о? Я всегда так разговариваю. А что машина старая… Так где ж новую возьмешь? Скажи спасибо, что эта еще ездит. Таскались бы на своих двоих как бараны… Ты, Панков, звезди, да не заговаривайся.
– Ладно-ладно, – примирительно сказал младший сержант и даже протянул Лепехину еще одну сигарету взамен выкуренной. – Чего ты там про писателя хотел рассказать?
– А!.. – обрадованно чиркнул зажигалкой водитель. – Короче, пришел молодой после академии. Лейтеха.
– Как фамилия?
– Да не помню я. У меня на фамилии память плохая. Иванов или Петров. Какая разница? Панков, ты меня не сбивай, – неожиданно разозлился он. – А то вообще все забуду. Короче, к нему теперь весь горотдел бегает. Он такие отписки сочиняет для прокуратуры, закачаешься!
– Какие отписки?
– Ну, отказы в возбуждении уголовного дела. У следователей сразу раскрываемость повысилась. А это же не хухры-мухры… За это премии положены, звездочки на погоны. Одним словом – статистика, Панков.
– Как же у них раскрываемость повысилась?
– Ты чего, тупой, Панков? Я же тебе говорю – статистика. Раскрываемость остается той же самой, а уголовных дел меньше заведено, проценты-то растут.
– И что же там молодой сочиняет?
– Фантазия у него работает будь здоров. На прошлой неделе поехали опера по вызову в какую-то деревню, тут недалеко, километров двадцать. Приезжают, значит, на какой-то двор, там мужик-заявитель. Мол, так и так, борова из сарая скоммуниздили ночью. Они, конечно, начинают расспрашивать, что да как. У мужика морда синяя, опухшая, не брился, видно, месяц. Щетина в разные стороны торчит. Короче, поддавальщик еще тот. Вечером с соседом самогонки нарубился по радостному случаю: жена с дочкой во Владимирскую область к родственникам на побывку съехала. В общем, пару бутылок самогона они с соседом приговорили. Потом сосед к себе потащился, а этот спать залег. Ночью, как водится, ни хрена не слышал. С утра кое-как проспался, пошел в сарай, а борова-то и нет. Уперли. Мужик – к соседу, а тот после вчерашнего лыка не вяжет. Конечно, ни хрена не видал, не слыхал… С горя опять самогона приняли. В общем, пока он из конторы по 02 прозвонился, уже день прошел. Куда там эту свинью искать? Ее уже на запчасти разобрали как пить дать. И свидетелей никаких, там все кругом забулдыги, если кто и видел, так не вспомнит. А вспомнит, так не скажет. В общем, дело мертвое. Стопроцентный висяк обеспечен, на нем ни звездочек, ни премий не заработаешь. Только статистику испортит, а за это по головке не погладят. После того, что тут летом творилось, начальство на рогах стоит.
– Так я не понял, – пожал плечами Панков. – Что за проблема? Послали бы на хрен этого алкаша с его свиньей, развернулись и уехали.
– Ха! – усмехнулся Лепехин. – Проблема была. Алкаш-то заяву накатал. Вообще, я так думаю, что это он не сам накатал, а кто-нибудь за него в колхозной конторе, да еще бутылку самогонки на этом заработал. Заява-то есть, понимаешь? Пришлось бумагу эту взять и назад тащиться. Вот тут писатель и помог. Узнал, в чем дело, и говорит: «А чего вы мучаетесь, мужики? Сейчас такую бумагу накатаем, комар носа не подточит». И накатал, да такую, что прокурор плакал от смеха, когда читал, но подмахнул.
– Чего же он там написал?
– Я, конечно, точно не знаю, но смысл такой, – Лепехин выбросил в окно очередной окурок и, потирая руки, продолжил: – По показаниям соседей, во время проведенного опроса, свинья последнее время вечно орала. Голодная, видно, была. Этот алкаш ее не кормил, или что там. Ну и типа, значит, соседи эти слышали доносившиеся со двора крики хозяина: я тебя, мол, убью, падла, если не перестанешь орать. Ну или чего-то в этом роде… А вывод такой: свинья, испугавшись угроз и в страхе за свою жизнь, сбежала, о чем свидетельствуют следы под забором, а, значит, оснований для возбуждения уголовного дела нет. Пускай теперь этот бухарь сам свою свинью по лесам ищет.
Лепехин, откинувшись на спинку сиденья, зашелся веселым детским смехом.
Его напарник недоверчиво скривил губы:
– И что, прокурор такую хуйню подмахнул?
– Конечно, подмахнул! – хлопая себя ладонью по колену, воскликнул Лепехин. – А куда он денется? Думаешь, ему охота у себя в кабинете папки со всяким говном собирать, а потом еще отчитываться о проделанной работе. На хрен надо!.. Давай еще сигарету.
Но Панков неожиданно уперся. Рассказ напарника не произвел на него никакого впечатления, ему, вообще, показалось, что все это Лепехин придумал только для того, чтобы выцыганить у него побольше курева.
– Поехали к ларьку. Пока ты мне тут про писателя баки забивал, у меня сигареты кончились.
– Ты что, не веришь? – отжимая сцепление и включая первую передачу, спросил старший сержант.
– Херня какая-то, – Панков с помрачневшим видом мял в руках пустую пачку из-под сигарет.
1 2 3 4 5 6 7 8