Нотариус Шатле, автор «Хроники», именуемой «скандальной», Жан де Руа извлечет свою выгоду из усердной службы у герцога: он одновременно и парижский секретарь, и швейцар дворца Бурбона.
Итак, не сворачивая со своего пути, даже если он отправится прямо в Париж после своего освобождения, Вийон может повстречаться со своим сеньором герцогом или найти случай постучаться в его двери.
Однако не исключено: поэт искал при дворе в Мулене то, чего в то время, когда он жил значительно лучше, ему не хватало в Анже, как и в Блуа. Ибо в те годы двор Жана Бурбонского был Двором первой величины. Для всех герцог еще был графом Клермонским. Победитель англичан при Форминьи в 1450 году, организатор последних гийеннских кампаний в 1453 году, он не имел соперников в славе, если только не считать Ричмонда. Король Рене был побежден, Шарль Орлеанский побежден еще раньше, а Ричмонд только что умер, в 1458 году. Теперь он, Жан Бурбонский, управляет его герцогством и держит в Мулене двор, который стоит многих других. Принц, обожающий пышность, просвещенный меценат и поэт, не особенно талантливый, но очень благожелательный. Про него знают, что он поклонник рондо. Вийон тут же рискнул обратиться к нему:
Сеньор мой и принц благородный,
Лилии цветок, королевский отпрыск,
Франсуа Вийон, укрощенный работой,
Ее тычками позлащенными,
Умоляет вас этим скромным посланием
Дать ему милостиво вознаграждение [207].
Поэт лукавит. Это чувствуется по его словарю, хотя он употребляет формулы, целиком составленные из традиционных прошений, где главное — не отличиться оригинальностью, а остановить на мгновение взгляд герцога Бурбонского. Итак, Вийон только играет словами: «вознаграждение» — не тот дар, который он намерен возвратить, это «вознаграждение» солдата, которое никто, конечно, никогда не возвращает. Вийон предлагает свою службу в обмен на кошелек.
Работа — страдание — укротила его многочисленными «побоями», мы бы сказали — «оплеухами», от которых остаются голубые и желтые разводы. Работа подобна пытке? На дорогах своего несчастья Вийон встречал уже мёнского палача. Возможно, он говорит о страдании многих дней, о трудных дорогах, грубых окриках и тумаках…
Если изучить словарь поэта, то мы увидим, что его поэтическое дыхание коротко. Мы уже не на состязании в Блуа. Вийон не пишет балладу о Любви или жалобу на Судьбу. У него теперь более четкая интонация, он ошеломляет герцога письмом с изложением обстоятельств дела, которое его талант помешал ему написать в прозе.
Не получил от принцев ни денье, -
Не считая вас, — ваше скромное созданье.
Шесть экю, которые вы ему пожаловали,
Пошли у него на еду,
За все расплатится сполна, честно.
И это будет легко и с готовностью;
Ибо как встречаются в лесу желуди,
В окрестностях Патэ, и каштаны,
Точно так же тот, кому вы заплатите,
Отдаст вам все безотлагательно.
И, по существу, вы ничего не потеряете.
Надо только подождать.[208]
Стихи написаны в шутливой форме. Вийон знает, что Патэ находится на равнине и что там нет ни желудей, ни каштанов. Прием не нов, уже в «Малом завещании» поэт заставлял нас улыбнуться, завещая Жаку Кардону желудь с ивы…
Во всем этом лишь один смысл: герцогу не будет возвращен долг. И опять Вийон заимствует слова из лексикона крючкотворов: «отдаст вам безотлагательно»; и клянется, что герцог ничего не потеряет — «надо только подождать», то есть герцог потеряет только проценты.
Вийон все тот же, мечтающий и выпрашивающий, такой, каким был и в Блуа, когда, склонившись над фонтаном, он писал: «Я смеюсь, плача». Теперь он забавляется, попрошайничая, и с юмором надписывает удивительный адрес на своем послании — это четверостишие, видимо, предпослано самому письму и должно тронуть герцога:
Стихи мои, неситесь вскачь,
Как если б волки гнались сзади,
И растолкуйте, Бога ради,
Что без гроша сижу, хоть плачь! [209]
Отсутствие денег дает о себе знать… Он еще продолжит в том же духе. Двор Бурбона имел также ту особенность, что там деловые люди охотно играли в аристократов. Пьер де Нессон, сын суконщика, долго старался задавать тон, для этого он написал «Поэму Войны», нагло откликнувшись на «Поэму Мира» Алена Шартье. Но Нессон не смог скрыть своей «рыцарственности», и его опусы смешат как буржуа, так и аристократов древних родов.
Никто, конечно, так резко, как Вийон, не мог описать эту среду, где все друг друга обманывают, но можно ли это было делать? Если ему так хочется войти в среду разбогатевших торговцев, может ли он так подчеркнуто выказывать свое пренебрежение? Голодный поэт — в ста лье от мира, где деньги определяют место каждого. «Куртуазность» здесь берется взаймы, и придворные Жана Бурбонского честно стараются обрести ее, личное влияние герцога ведет двор к самому точному равновесию между обществом, которое существует, и тем, о котором мечтают. Он нанимает артистов, собирает поэтов, организует праздники. Менее пышный, чем герцог Бургундский, потому что не так богат, к тому же не так молод и не одержал таких побед, чтобы играть в «отставленного», как герцоги Орлеанский и Анжевенский, Жан II Бурбонский умеет объединять людей и мысли.

КОНЕЦ ИЛЛЮЗИЯМ
И снова поражение. Можно подумать, что дорога Вийона выстлана неудачами, а может, тут играет роль стремление к независимости. Он не служит герцогу Бурбонскому так же, как не служил Анжуйскому или Орлеанскому. Дали ему или нет его шесть экю — значения не имеет. Вийон не кончит свою жизнь одетым в ливрею чиновника, призванного развлекать, не будет он и менестрелем, нанятым для того, дабы знатная особа имела при себе на всякий случай талантливого поэта. Все отъединяет его от этих людей — тот играет на виоле, этот искушен в шахматах, которыми кишат дворы. Он сам к этому времени определил свое место в жизни; Вийон перечисляет все те недуги, которыми наделяет себя человек, когда он не способен заработать даже трех су. Он пишет стихи, он насмешничает, он «прославляет», он борется. Он придумывает фарсы, игры, наставления. Он из тех, кого хорошо принимают и чей талант оплачивают, но не из тех, кого причисляют к сложной, но единой социальной группе, именуемой двором. Рефрен «Баллады поэтического состязания в Блуа» — это как бы автопортрет:
Я всеми принят, изгнан отовсюду. [210]
Теперь с миражом покончено. Тот Вийон, который возвращается в Париж осенью 1461 года, растерял все иллюзии, но возмужал от страданий. Он размышляет над своей судьбой. Этот возврат отражен уже в «Споре Сердца и Тела Вийона»; поэт беседует сам с собой, и тут к разочарованию примешиваются добрые решения, сформулированные в диалоге души и тела. Мы не можем с уверенностью сказать, имело ли это произведение такой конец, который убедил бы архиепископа Орлеанского, в чем действительно виновен заключенный в тюрьму бродяга, а в чем нет. Во всяком случае, личностный тон убеждает нас, что «Спор» не просто словесное упражнение в рамке диалога с самим собой, которым забавлялось более или менее удачно столько ритористов и до и после Вийона.
Одна мысль превалирует в размышлении бедного малого, вырвавшегося из заточения: он чувствует, что дошел до конца пути. Он вернется к этому в «Большом завещании»: он выдохся. Так начинается «Спор» — с признания в своей немощи. Сухой и черный — так характеризовал он себя недавно. Теперь мужество его покидает. Он слишком хотел жить.
— Кто там стучится? — Я. — Кто это «я»?
— Я, Сердце скорбное Вийона-бедняка,
Что еле жив без пищи, без питья,
Как старый пес, скулит из уголка.
Гляжу — такая горечь и тоска!…
— Но отчего? — В страстях не знал предела!
— А ты при чем? — Я о тебе скорбело
Всю жизнь…
Вийон мыслит трезво. Вся его жизнь осталась позади, он мог бы прожить другую. Жизнь прошла напрасно. Он «бедняк Вийон», он похож на «старого пса». И главное — «скулит из уголка». Он одинок.
— Чего ты хочешь? — Сытого житья.
— Тебе за тридцать! — Не старик пока…
— И не дитя! Но до сих пор друзья
Тебя влекут к соблазнам кабака.
Что знаешь ты? — Что? Мух от молока
Я отличаю: черное на белом… [211]
Возраст не прибавляет мудрости. Все, чему научился поэт, — это признавать очевидное. Винить во всем надо лишь самого себя — уж лучше бы он был дураком.
— Мне горько, а тебя болезнь твоя
Измучила. Иного дурака
Безмозглого еще простило б я,
Но не пустая ж у тебя башка![212]
Покорность, даже фатализм; душа Вийона корит Судьбу за обреченность на нищету. Больше, чем глубокой мудрости, дающей духу власть над миром, Вийон верит в неблагоприятное расположение светил, которое оставило на нем свою мету. Таким они его сделали, таким он и живет.
— Мне больно… Эта боль — судьба моя:
Гнетет Сатурна тяжкая рука
Меня всю жизнь! — Сужденье дурачья!
Всяк сам себе хозяин, жив пока,
И… вспомни Соломона-старика:
Он говорил, что мудрецу всецело
Послушен рок и что не в звездах дело…
— Вранье! Ведь не могу иным я стать,
Как никогда не станет уголь мелом!
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать.
Мораль диспута в следующем: перестанем философствовать. Ну что ж, пусть так! Вийон заканчивает спор акростихом. К чему советы? Все слишком поздно.
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
— Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать [213].

ГЛАВА XIX. Здесь покоится завещание…

ЗАВЕЩАНИЕ
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но это все равно нищенство, хотя поэт признает, что он пользуется уже небольшой известностью. Что бы там ни говорили о его «Малом завещании» в Париже школяров, его стихи еще не приносят ему дохода.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон оказывает Франсуа Вийону гостеприимство. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно примет сторону первого. А в это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: Табари говорил о нем, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — вести спокойный образ жизни.
За пять лет колесо повернулось. Старому школяру есть что почерпнуть из хроники последних событий. Едва став королем, Людовик XI убрал много лиц, бывших советниками при его отце. Люди, недавно стоявшие у власти, теперь в немилости, а некоторые из них даже оказались в тюрьме. Недаром видели комету в небе: все объяснимо. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, так же как и первый президент Ив де Сено и как генеральный прокурор Жан Дове. Старые фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал даже всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции. Однако многие королевские чиновники избежали этой участи, этой, хоть и ограниченной, чистки. Очень скоро опять оказались на их прежних местах эфемерные жертвы долгожданного восшествия на престол Людовика XI. Из семидесяти восьми членов Парламента — четверо опальных, и это одна видимость, ведь всем известно, что генеральный прокурор Дове снова становится председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов короля — глубокий старик. Но пока все говорят об арестах.
Говорят о том, какой удар нанесен могущественному человеку в столице, а именно Роберу д'Эстутвилю. Его заменили в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, Жаком де Вилье де л'Иль-Адам, а в 1465 году посадили в тюрьму Шатле. А пока что, когда Вийон возвращается наконец в Париж, тот, чью радость по поводу счастливого брака он разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги, в то время как королевское правосудие искало с ним ссоры, находится в тесных стенах тюрьмы, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе слышат в течение всего дня удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднимается, лавки ломятся от товаров, молодежь бегает на занятия. Парижане могут наблюдать, как строятся нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган, звучит в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что в Монтиньи новенькая тюрьма заменила грандиозное здание в Монфоконе. Парижский динамизм переориентирован на новый век, век испытаний, и он набирает силу. Но Париж Людовика XI прочно стоит благодаря Парижу Карла VII.
Для человека, который скромно возвращается к своим прежним занятиям, очевидно следующее: чтобы выжить, ему надо раскрыть тайну другого мира. Власть имущие не те, что были. Умы повернулись к новым делам. В университете заканчивается реформа, и, несмотря на забастовку 1460 года, вызванную арестом церковного сторожа, это уже университет, на котором через несколько лет будет лежать печать платоновского гуманизма.
Вийон давно не школяр и больше не писец. Магистр Франсуа де Монкорбье потерял свою должность по приказу епископа Тибо д'Оссиньи из-за неизвестных мотивов — возможно, из-за участия в труппе бродячих актеров. Работа писцом была материальной поддержкой. Отстранение от должности — это оскорбление, если не угроза, поэт в ярости, его гнев изливается на епископа Орлеанского.
Бывший клирик, школяр без оплачиваемой степени, Вийон вынужден прибегнуть к крайним мерам. Не тогда ли решился он попользоваться прелестями толстухи Марго? Как бы то ни было, он болен — лучше тюрьма, чем плохое здоровье, — и не способен работать: в некоторые минуты он подумывает, не обманывая себя, о том, что, вероятно, конец его близок.
У него в друзьях один славный малый, Фремен Ле Мэн, сын книгопродавца — присяжного и нотариуса Совета при епископе. Фремен — общественный писарь. Вийон использует свое перо, дабы сделать вид, не питая никаких иллюзий, что Фремен — его секретарь.
И сей завет да не осудят!
Его я девкам завещал,
Хорош ли, нет ли, — будь что будет, -
За что купил, за то продал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62