Джеральд Даррел
Земля шорохов

Афанасьев Владимир
Аннотация

В книге всемирно известного английского зоолога и писателя Джеральда Даррела рассказывается о его экспедиции в Аргентину и тяжелом труде людей, занимающихся отловом животных. Вместе с автором вы побродите по пингвиньему городу, совершите вылазку в приют летучих мышей, а также понаблюдаете за забавными приключениями других представителей местной фауны. Эти увлекательные, остроумные истории понравятся всем, кто интересуется тайнами природы.

Джеральд Даррел
Земля шорохов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вызывая в памяти образы прошлого, я часто вижу равнины Патагонии... Все объявляют эти равнины ни на что не годными. Описать их можно, перечисляя только то, чего на них нет: ни жилья, ни воды, ни деревьев, ни гор. Там растут лишь немногочисленные карликовые растения. Почему же, в таком случае, я (да только ли я) так накрепко запомнил этот безводный пустынный край?
Чарлз Дарвин. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль"

Несколько лет тому назад я написал книгу ("Зоопарк в моем багаже"), в которой рассказал, как мне надоело год за годом путешествовать в различные части света и собирать животных для разных зоопарков.
Спешу добавить, что мне вовсе не надоело ездить в экспедиции и тем более возиться с животными, которых я находил. Мне надоело расставаться с этими животными, когда я приезжал в Англию. Единственный выход из положения заключался в том, чтобы создать собственный зоопарк, и в книге "Зоопарк в моем багаже" говорится, как я отправился в Западную Африку собирать своих первых животных, как я привез их домой и наконец основал зоопарк на острове Джерси.
Теперь я написал как бы продолжение той книги, потому что здесь я описываю, как мы с женой и моим неутомимым секретарем Софи отправились на восемь месяцев в Аргентину, с тем чтобы привезти оттуда хорошую коллекцию южноамериканских животных для Джерсийского зоопарка, и как, несмотря на многочисленные препятствия, мы с этим справились. За эту коллекцию самой большой похвалы заслуживает, безусловно, Софи. Хотя она и редко упоминается на страницах этой книги, самые большие тяготы путешествия, очевидно, пришлись на ее долю. Она безропотно оставалась в Буэнос-Айресе и приглядывала за нескончаемым потоком животных, с которыми я то и дело появлялся из разных мест. И приглядывала она за ними так, что это сделало бы честь опытному собирателю животных. За это и за многое другое я чувствую себя глубоко обязанным ей.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОБЫЧАИ СТРАНЫ

По-весеннему нарядный Буэнос-Айрес был хорош, как никогда. Высокие элегантные здания сверкали на солнце, словно айсберги. Вдоль широких авеню выстроились джакаранды и palo borracho
, с их странными, бутылочной формы, стволами и длинными, тонкими ветвями, на которых красовались белые и желтые цветы. Весенняя атмосфера, видно, пьянила пешеходов, и они, лавируя между машинами, перебегали улицу с меньшей осторожностью, чем обычно, а водители трамваев, автобусов и легковых машин соревновались в извечной буэнос-айресской игре, стараясь на максимальной скорости впритирку обогнать друг друга и при этом не столкнуться.
Не имея склонности к самоубийству, я отказался водить машину в городе, и поэтому за рулем моего лендровера, стремительно уносившего нас по смертоносной дороге, сидела Жозефина. У невысокой Жозефины волнистые темно-рыжие волосы, большие карие глаза и улыбка, как прожектор: на расстоянии двадцати шагов она парализует даже самых стойких мужчин.
Рядом со мной сидела Мерседес, высокая, стройная голубоглазая блондинка. С виду она – сама кротость, но это лишь маскирует железную волю и беспощадную, почти бульдожью, целеустремленность Мерседес. Эти две девушки были частью моей лейб-гвардии красавиц, на которую я опирался в своей борьбе с аргентинскими чиновниками.
В ту минуту мы направлялись к массивному зданию, своеобразной помеси Парфенона с рейхстагом. В его громадном чреве притаилась Адуана (или таможня) – самый страшный враг здравого смысла и свободы в Аргентине. Три недели тому назад, когда я прибыл в страну, таможенные чиновники безропотно оставили у меня все предметы, подлежащие обложению высокими пошлинами: камеры, пленку, автомобиль и многое другое. Но по причинам, известным лишь всевышнему да блестящим умам Адуаны, у меня конфисковали все сети, ловушки, клетки и другое, не очень ценное, но совершенно необходимое снаряжение. И вот последние три недели не проходило и дня, чтобы Мерседес, Жозефина и я не мытарились в обширных недрах таможенного управления, где нас посылали из кабинета в кабинет с размеренностью работы часового механизма, размеренностью до того нудной и безнадежной, что мы уже всерьез стали опасаться за свою психику.
В то время как Жозефина лавировала между разбегавшимися пешеходами, вызывая у меня спазмы в желудке, Мерседес поглядывала на меня с тревогой.
– Как вы сегодня себя чувствуете, Джерри? – спросила она.
– Великолепно,– с горечью сказал я.– Ведь в такое прелестное утро мне больше всего на свете улыбается, встав с постели, сознавать, что впереди у меня еще целый день, который надо посвятить установлению близких отношений с таможенниками.
– Ну, пожалуйста, не говорите так,– сказала Мерседес.– Вы же обещали мне, что больше не будете выходить из себя. Это же совершенно бесполезно.
– Ну и пусть бесполезно, дайте хоть отвести душу. Клянусь вам, если нас еще раз продержат полчаса перед кабинетом только для того, чтобы его обитатель в конце концов сказал нам, что это не по его части и что нам следует пройти в комнату номер семьсот четыре, я не буду отвечать за свои действия.
– Но сегодня мы идем к сеньору Гарсиа,– сказала Мерседес таким тоном, будто обещала конфету маленькому ребенку. Я фыркнул.
– Насколько мне помнится, за последние три недели только в одном этом здании мы повидались уже по крайней мере с четырнадцатью сеньорами Гарсиа. Видно, клан Гарсиа считает таможню своей старой фамильной фирмой. А все младенцы Гарсиа родятся на свет с маленькой резиновой печатью в руках,– продолжал я, распаляясь все больше и больше.– А на Рождество все они получают в подарок по выцветшему портрету Сан-Мартина, чтобы, став взрослыми, повесить его в своем кабинете.
– О, Джерри, мне кажется, вам лучше остаться в машине,– сказала Мерседес.
– Как? Лишить себя удовольствия продолжать изучение генеалогии, семейства Гарсиа?
– Ну тогда обещайте ничего не говорить,– сказала она, умоляюще поглядев на меня своими глазками, синими, как васильки.–Пожалуйста, Джерри, ни слова.
– Но я же ничего никогда и не говорю,– запротестовал я.– Если бы я действительно высказал все, что думаю, вся их таможня провалилась бы в тартарары.
– А разве не вы на днях сказали, что при диктатуре вы ввозили и увозили свои вещи и у вас никогда не было неприятностей, а теперь, при демократии, на вас смотрят как на контрабандиста?
– Ну и что? Разве человеку возбраняется высказывать свои мысли? Даже при демократии? Последние три недели мы только и делаем, что боремся с этими умственно отсталыми личностями из таможни, и ни одна из них, видно, не способна сказать что-либо членораздельное, а может лишь посоветовать обратиться к очередному сеньору Гарсиа, который сидит дальше по коридору. Я потерял три недели драгоценного времени, тогда как мог бы снимать и собирать животных.
– Руку, руку,– неожиданно и громко сказала Жозефина. Я высунул руку в окно, и мчавшаяся за нами. лавина автомобилей, скрежеща тормозами, внезапно остановилась, потому что Жозефина уже стремительно бросила лендровер наперерез движению в боковую улицу. Позади нас замирал вопль ярости и были отчетливо слышны крики: animal!

– Жозефина, я настоятельно прошу вас заблаговременно предупреждать нас о ваших поворотах,– сказал я. Жозефина обернулась ко мне с ослепительной улыбкой.
– Зачем? – спросила она просто.
– Неужели непонятно? Это даст нам возможность подготовиться к встрече с всевышним.
– Но разве вы у меня хоть раз попадали в аварию?
– Нет, но, по-моему, это только вопрос времени.
В этот миг мы вновь проскочили через перекресток со скоростью сорок миль в час, и таксисту, ехавшему по поперечной улице, пришлось пустить в ход все тормоза, чтобы не врезаться нам в бок.
– Ублюдок,– невозмутимо сказала Жозефина.
– Жозефина! Никогда не употребляйте подобных выражений,– запротестовал я.
– Почему? – невинно спросила Жозефина.– Вы же употребляете.
– Это не довод,– резко возразил я.
– Но употреблять их – одно удовольствие, правда? – с удовлетворением сказала она.– У меня их уже большой запас. Я знаю "ублюдок", я знаю...
– Ладно, ладно,– перебил я.– Я верю вам. Но ради Бога, не употребляйте их в присутствии своей матери, а то она не разрешит вам водить мою машину.
Все-таки, думал я, в помощи красивых молодых женщин есть свои отрицательные стороны. Правда, мало кто может устоять перед их чарами, но, с другой стороны, слишком уж у них цепкая память на крепкие англосаксонские словечки, к которым я вынужден прибегать в минуты волнения.
– Руку, руку! – опять сказала Жозефина. Мы снова помчались наперерез движению и, оставляя позади себя разъяренное стадо автомобилей, подкатили к массивному и мрачному фасаду Адуаны.
Мы вышли из Адуаны три часа спустя. Наши мозги оцепенели, ноги ныли, и мы упали на сиденья машины.
– Куда же теперь? – спросила Жозефина безразличным тоном.
– В бар, в любой бар, где я могу получить порцию бренди и пару таблеток аспирина.
– О'кей,–сказала Жозефина, отпуская сцепление.
– Завтра, наверно, все кончится успешно,–сказала Мерседес, пытаясь поднять наш поникший дух.
– Послушайте,– сказал я немного резко,– сеньор Гарсиа, да благословит Господь его синебритый подбородок и окропленную одеколоном шевелюру, помог нам, как мертвому припарки. И вы это прекрасно знаете.
– Нет, нет, Джерри. Он обещал отвести меня завтра к одному очень высокопоставленному чиновнику Адуаны.
– Его зовут... Гарсиа?
– Нет, сеньор Данте.
– Как знаменательно! Только человек с именем Данте может выжить в этом аду сеньоров Гарсиа.
– Вы чуть не испортили все дело. Зачем вы спросили, не отца ли его портрет висит у него в кабинете? Вы же знали, что это Сан-Мартин,– с укором сказала Мерседес.
– Да, знал, но я чувствовал, что если не скажу какую-нибудь глупость, то мои мозги начнут щелкать, как старомодные штиблеты с резинками.
Жозефина подкатила к 6aрy. Мы уселись за столик, стоявший на краю тротуара, и, прихлебывая из стаканов, погрузились в унылое молчание. Вскоре мне удалось стряхнуть тупое оцепенение, которое всякий раз навевает на меня Адуана, и я снова обрел способность говорить не только о ней.
– Одолжите мне, пожалуйста, пятьдесят центов,– попросил я у Мерседес.– Мне нужно позвонить Марии.
– Зачем?
– Ладно, откроюсь вам... она обещала мне найти местечко, где бы можно было приютить тапира. В гостинице мне не разрешают держать его на крыше.
– А что такое тапир? – поинтересовалась Жозефина.
– Это такое животное, ростом почти с пони и с длинным носом. Оно похоже на маленького слона-уродца.
– Не удивляюсь, что в гостинице вам не разрешают держать его на крыше,– сказала Мерседес.
– Но тапир совсем еще младенец, он всего со свинью.
– Ну что ж, получайте свои пятьдесят центов.
Я нашел телефон, разобрался в сложностях аргентинской телефонной системы и набрал номер Марии.
– Мария? Это Джерри. Как дела с тапиром?
– Видите ли, мои друзья в отъезде, и у них его пристроить нельзя. Но мама говорит, что его можно привезти сюда и держать в саду.
– А вы уверены, что это будет удобно?
– Ну, это мамина идея.
– А вы думаете, она знает, что такое тапир?
– Да, я сказала ей, что это маленькое животное с мехом.
– Не совсем точное зоологическое описание. Что же она скажет, когда я нагряну к вам с существом величиной со свинью и почти безволосым?
– Раз уж он будет здесь, то ничего не поделаешь,– резонно заметила Мария.
Я вздохнул.
– Хорошо. Я завезу его сегодня вечером. Ладно?
– Ладно, и не забудьте захватить для него немного корму.
Я вернулся к Жозефине и Мерседес. Весь вид их являл собой неутоленное любопытство.
– Ну, что она сказала? – спросила Мерседес.
– Сегодня ровно в шестнадцать ноль-ноль мы приступаем к операции "Тапир".
– Куда мы его отвезем?
– К Марии. Ее мать разрешила держать его в саду.
– Боже милостивый! Ни в коем случае! – сказала Мерседес трагическим тоном.
– А почему бы и нет? – спросил я.
– Там нельзя его оставлять, Джерри. Садик у них совсем крошечный. И кроме того, госпожа Родригес очень любит свои цветы!
– Какое отношение это имеет к тапиру? Он будет на привязи. Все равно его надо куда-то девать, а это пока единственная возможность пристроить его.
– Хорошо, отвезем его туда,– сказала Мерседес с видом человека, который знает, что он прав, и не скрывает этого,– но не говорите потом, что я вас не предупреждала.
– Хорошо, хорошо. А теперь поехали завтракать, потому что в два часа мне надо захватить Джеки и заказать билеты на обратный путь. После этого мы можем ехать за Клавдием.
– За каким это Клавдием? – удивленно спросила Мерседес.
– За тапиром. Я окрестил его так потому, что со своим римским носом он вылитый древнеримский император.
– Клавдий! – хихикнув, сказала Жозефина.– Ублюдок! Вот смешно!
Итак, в четыре часа пополудни мы втащили упиравшегося тапира в машину и поехали к Марии, купив по дороге длинный собачий поводок и ошейник, который пришелся бы впору датскому догу.
1 2 3 4