И ведь так оно и получилось: Соколы пополнили длинный список мучеников, боровшихся против нацизма. Известные им тайны они, подобно великому множеству других людей, унесли с собой в могилу…
Полное доверие, которое мы питаем друг к другу, является наилучшим гарантом верности моего решения. Так что Джорджи направляется к Спаакам, посвящает их в подробности, и они заверяют ее в своей готовности сделать все возможное, чтобы помочь мне. В окружающем меня мраке засветился огонек… Клод приезжает ко мне в Сюрен. Как все-таки утешительно сознавать, что мы больше не одни. Самое безотлагательное — это найти безопасное тайное жилище, не имеющее никакого отношения к участникам движения Сопротивления. В этом мы единодушны. Вторая необходимость: восстановить и регулярно поддерживать контакт с Французской коммунистической партией.
Для начала нужно временно спрятаться хоть где-нибудь, ибо о дальнейшем пребывании в Сюрене не может быть и речи. Затем поскорее подыскать другое, более надежное пристанище. Дениза, знакомая Джорджи по школе танцев, передает ей ключи от своей мансарды на улице Шабанэ, куда мы вселяемся вечером 24 ноября. Между прочим, на этот вариант я соглашаюсь нехотя. Что-то заставляет меня усомниться в полной надежности Денизы. Вдруг мы и в самом деле лезем в волчье логово. Эту ночь с 24 на 25 я провожу в беспокойстве, никак не могу уснуть, чутко прислушиваюсь к малейшему шуму и с минуты на минуту жду появления этих господ…
Но настает заря, и с чувством истинного облегчения мы покидаем это сомнительное укрытие, чтобы отправиться к Спаакам. Предчувствия не обманули меня, и мы вправе поздравить себя, ибо Денизу арестовывают, и она буквально с ходу выкладывает все, что знает. Она сообщает адрес супругов Кейри. В награду ее тут же отпускают на волю. Теперь Паннвицу кажется, что цель — вот она! Свора набрасывается на виллу. Слишком поздно. И хотя месье Кейри остался дома, для победного улюлюканья все же никаких оснований нет.
Паннвиц пробует атаковать с другой стороны. Он расставляет новую ловушку, рассчитывая на крупную добычу. Считая Патрика моим сыном и узнав, где скрылась мадам Кейри с ребенком, он решает шантажировать меня. Паннвиц организует телефонный звонок: какой-то «сосед» сообщает мадам Кейри, что ее муж «сломал себе ногу» и ей необходимо срочно приехать. Глупый обман очевиден, и мадам Кейри, почуяв блеф, остается в Коррезе.
Но шеф зондеркоманды не обескуражен: что ж, решает он, ежели «сын» Отто не желает прийти к нам, то мы пойдем к нему. И он снаряжает экспедицию для поисков маленького Патрика в Коррезе…
Паннвиц не принимает за чистую монету демагогические, «успокоительные» речи доктора Геббельса, который в конце 1943 года прямо-таки вопит о своей уверенности в окончательной победе третьего рейха. Хорошо информированный о ситуации в Коррезе, находящемся буквально в центре опорных пунктов макизаров, он разрабатывает и осуществляет настоящую военную операцию. Колонна грузовиков с вооруженными гестаповцами пускается в путь. Цель: задержание «опасного агента» «Красного оркестра», которому отроду только четыре весны.
Миссия завершается удачно. Паннвиц потирает руки. Поохотившись за мной две недели кряду, теперь он уже твердо рассчитывает поймать Большого Шефа, рассуждая примерно так: раз добрались до сына, доберемся и до отца. Проведенный им «тест» развеял последние остатки сомнений в моем отцовстве. Показывая Патрику мою фотографию, он просит мальчонку сказать, кто этот «месье», и малыш отвечает: «Это папа Нану». Но шефу зондеркоманды не известно, что Патрик просто «окрестил» меня «папа Нану», так же как мадам Кейри «мамочка Анни».
И хотя мне лично тупость Паннвица только на руку, я не на шутку беспокоюсь за судьбу малыша. С другой стороны, мне ясно, что Паннвиц пустится во все тяжкие, чтобы заполучить Джорджи. Впоследствии мы узнаем: мнения гестаповцев о том, как поступить с Патриком, разделились. Одни предлагали отправить его в Германию, другие предпочитали оставить его на месте, чтобы находился под рукой. И поскольку им все же было бы трудно заключить его в тюрьму, то они поместили его вместе с мадам Кейри в Сен-Жермене, точнее, в какой-то тамошний институт, реквизированный немцами. Там он оставался до января 1944 года, потом его перевели в Сюрен, где от Патрика не отходили ни на шаг, рассчитывая, что я, не выдержав столь длительной разлуки со своим «сыном», начну бродить вокруг этого городка и тогда меня можно будет схватить. Паннвиц основательно ошибся. Теперь я спрятан у Спааков. Но при всем моем доверии к этим людям остается фактом, что их «тайник» наименее надежный из всех, в которых я находил прибежище после моего побега. Я знаю, что супруги Спаак участвуют в движении Сопротивления, но в какой степени, в какой роли? В частности, Сюзанна занята в нескольких видах подпольной деятельности. В 1942 году она посвятила себя делу спасения еврейских детей, активно участвовала в национальном движении против расизма, но мне неизвестно, что вдобавок к этому она сотрудничает еще и с несколькими голлистскими и коммунистическими организациями. Не задумываясь о грозящей ей опасности, она участвует в самых рискованных акциях. То есть она как бы очень «на виду». Поэтому мы приходим к выводу, что лучше нам с ней расстаться, и проводим две последующие ночи в одной из церквей, близ Лувра. На сей раз нас приютил пастор, прежде размещавший у себя еврейских мальчиков и девочек, которых Сюзанне Спаак удавалось вырвать из когтей немцев. Из церковной часовни стараниями все тех же супругов Спаак я попадаю в дом для престарелых… Это место окажется, пожалуй, одним из лучших укрытий от гестапо, но от слова «престарелый» у меня мурашки пробегают по телу…
26. ДУЭЛЬ С ГЕСТАПО
Мне тридцать девять лет, я руководитель «Красного оркестра», и вдруг — будь добр! — разыгрывай из себя более или менее пожилого пенсионера в тихом доме, точнее, в «белом доме», что находится в Бур-ля-Рэн. Но иного выбора у меня нет, и я решаю выдавать себя за больного пенсионера, нуждающегося в постоянном уходе. А для ухода нужна сиделка. Присутствие Джорджи исключено, поэтому мы прибегаем к услугам мадам Мэй, вдове довольно известного шансонье, ненавидящей нацистов и готовой участвовать в подпольной борьбе. Эту редкую птицу обнаружила Джорджи (в подобных обстоятельствах очень трудно найти женщину, на которую можно положиться и которая готова пойти на такой огромный риск). Для окружающих людей она будет старой теткой, не чаящей души в своем племяннике. В действительности она служит связной…
Мои первые дни в «белом доме» проходят безмятежно, но постепенно я замечаю, что нескольким пенсионерам, так же как и мне, довольно трудно удается изображать из себя милых старцев. Ряд признаков выдает их возраст и какой-то совершенно иной статус бытия. Так же, как я — и это беспокоит меня, — они, по-видимому, вынуждены прятаться от немцев… Атмосфера в доме сердечная, однако каждый его обитатель держится на известном удалении от других, словно подозревает своих соседей в неумении хранить тайну. Каждый принимает пищу в своей комнате. В общем, скажем прямо — довольно странный дом для престарелых…
Шансы на срыв планов Паннвица были невелики, и все же надо было попробовать. Поэтому в конце сентября я написал ему второе письмо. В первом письме, как вы помните, я ему сообщил, что уезжаю в Швейцарию в сопровождении агентов советской контрразведки. Но ведь с тех пор он обнаружил следы моего присутствия в Сен-Жермене, Везине и Сюрене… И поскольку следовало дать ему какое-то правдоподобное объяснение, я написал, что вернулся в Париж с согласия моей контрразведки.
Предвижу возражение, которое сразу же будет выдвинуто: «Неужели вы не могли придумать ничего лучшего, — скажут мне, — чем сообщить зондеркоманде, в каком именно городе вы находитесь?» Читатель, вероятно, скажет, что со стороны человека, бежавшего от гестапо и который все еще находится в бегах, проявление такой инициативы довольно странно. Ведь это все равно что навести охотника на след убегающей дичи, короче — огромный риск. Отлично понимаю это недоумение, но прошу помнить о необходимости учитывать весьма бесхитростную психологию гестаповского чиновника: скажи ему, что ты в Париже, и он начнет искать тебя во всех уголках Европы.
Но здесь действовали и более важные причины: Париж — это рай для подпольщиков, и если преследуемому удается порвать прежние связи, то у него появляются реальные шансы скрыться от преследователей. Я нарочно написал письмо в тоне спокойной самоуверенности, выразил свое возмущение поведением зондеркоманды, обвинив ее в преднамеренном распространении паники путем ареста ни в чем не повинных людей, никогда не имевших какого-либо отношения к моей сети. Я добавил, что в будущем моя позиция по отношению к зондеркоманде будет зависеть от их освобождения.
Мое письмо сильно смутило Паннвица. Видимо, он спросил себя, каковы же мои намерения, не понимал, почему после побега я не раскрыл перед Центром всей правды. Он, разумеется, не знал, что с момента «операции Жюльетта» в феврале 1943 года Москва знала истинное положение вещей.
Моей главной целью было восстановление устойчивой связи с Центром через ФКП. В этом смысле я надеялся на посредничество Сюзанны Спаак. Она не была членом партии, но при спасении еврейских детей работала вместе с молодым врачом, доктором Шертоком, который в свою очередь был связан с адвокатом-коммунистом Ледерманом. Последний был одним из главных руководителей еврейского Сопротивления во Франции, и мне приходилось с ним встречаться, когда я находился в рядах ФКП. На национальном уровне он поддерживал связь с руководителем иностранных боевых групп внутри компартии товарищем Ковальским, заместителем начальника MOI (рабочие-иммигранты).
Ковальского я знал хорошо. Именно он-то мне и был нужен. У него был контакт с партийным руководством, а заодно с Мишелем, который с 1941 года обеспечивал связь между ФКП и мною.
Добраться до Ковальского нелегко: надо как бы пройти обратно весь путь, ступенька за ступенькой. Начав действовать в этом направлении, я стал посылать по первым и пятнадцатым числам каждого месяца курьера в церковь в парке Бютт-Шомон — постоянное, уже давно установленное место встречи с представителями Центра.
Но продолжала ли эта явка функционировать? 1 октября Джорджи пошла туда, но не нашла никого.
При счастливом содействии неких Рут Питере и Антонии Лайон-Смит, двух нелегально проживающих в Париже подружек-англичанок, Спаакам удалось спрятать Джорджи. Антония Лайон-Смит предложила обратиться с письмом к доктору Джонкеру, своему родственнику, жившему в Сен-Пьер-де-Шартрез, у самой швейцарской границы. Принципиальный антинацист, этот доктор использовал свое столь удачное местожительство, чтобы помогать беженцам перебираться в Швейцарию. В ожидании его ответа мы поселили Джорджи в маленькой незаметной деревушке в провинции Вое, близ Шартра. Там ей было удобно дожидаться сигнала доктора на переход швейцарской границы. Но от этого ожидания Джорджи окончательно извелась. 14 октября она прибыла в Бур-ля-Рэн, находясь на грани нервного потрясения. С большим трудом я уговорил ее вернуться в Вое. Накануне своего отъезда, утром 15 октября, она тайком от меня передала мадам Мэй листок бумаги, на котором записала новый адрес, где ее можно будет найти. Мадам Мэй машинально сунула листок в карман. Было условлено, что в тот же день она поедет на встречу у церкви в Бютт-Шомон.
Я принял самое деятельное участие в подготовке этого рандеву. Мы договорились, что мадам Мэй будет держаться на достаточно большом расстоянии от церкви и — на чем я особенно настаивал — после непродолжительного контакта со связным ни под каким видом не должна заходить к себе на квартиру, расположенную совсем рядом…
Дениза, как помнит читатель, в свое время посещала вместе с Джорджи школу танцев. Там они разучивали парный танец па-де-де. С тех пор Дениза, несомненно, как говорят, «перекантовалась» и стала танцевать танго с зондеркомандой. После организованного Паннвицем рейда в Сюрен мы убедились, что она уже увязла в болоте измены по крайней мере по щиколотку. А ведь Дениза хорошо знала мадам Мэй и адрес ее жилища.
За время моего пребывания в «белом доме» я довольно подробно узнал мадам Мэй. Будучи уже в возрасте, она тем не менее отличалась большой экспансивностью. Умная от природы, она была в общем такой же, как и все, кто помогали мне после побега: исступленная антинацистка, великодушная, боевая, но, к сожалению, лишенная даже самых элементарных представлений о подполье и нелегальной работе. Она была одной из тех многих «любителей-антифашистов», которые в силу своей неопытности невольно облегчали профессионалам из гестапо выполнение их заданий. Она рассказала мне, что ее единственный сын, на котором после смерти мужа она сосредоточила всю свою любовь, попал в плен. Я мог себе представить тот омерзительный шантаж, на который пошли бы эти мерзавцы, если бы она, не дай бог, попала к ним в лапы. Вот почему я ее и попросил, чтобы в случае, если стрясется несчастье, она любой ценой сохраняла молчание в течение хотя бы двух-трех часов.
Встреча у церкви была назначена на полдень. Я ожидал возвращения мадам Мэй к часу, самое позднее — к половине второго. Но время шло, а она все не появлялась. В три часа все еще никого! Тут не нужно быть большим провидцем, чтобы понять — дело дрянь, и я, естественно, начал строить всякие предположения.
Мне представлялось немыслимым, чтобы гестаповцы могли застигнуть мадам Мэй на явке, координаты которой знали только Джорджи, Центр и я. Вторая гипотеза: вопреки моим официальным инструкциям она все-таки пошла на свою квартиру. Увы, как я узнал впоследствии, так оно и было. Она прождала минут пятнадцать около церкви. Никто не пришел. Но вместо того чтобы вернуться в Бур-ля-Рэн, она решила зайти к себе домой. Кто знает, что на сердце у матери, которая давно уже не имеет никаких известий о нежно любимом сыне, попавшем в плен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65