Усекли?
- Усекла, - сказала Маша с улыбкой.
- В понедельник в десять утра, - проговорил он. - И запомните, кофе должен быть в меру крепким и горячим.
Ее ничуть не удручало, что придется подавать кофе и печатать на машинке. Она уже видела свое имя в завершающих новости титрах. Теперь она работала на телевидении. Выходя из здания телецентра, она ещё раз обернулась и послала в направлении телебашни воздушный поцелуй.
* * *
В воскресенье утром Маша размышляла о том, что если не расскажет Эдику о встрече с Артемом Назаровым, а главное, о её результате, то выход на работу может быть осложнен. Солгать Эдику? Она рассматривала и этот вариант, но в этом случае лишь оттягивала неизбежное объяснение. Неизбежность и окончательность - вот то, что её всегда пугало.
После прошлого приступа Эдик строго-настрого запретил Маше даже упоминать о том, что могло его расстроить. В данное время он проходил оздоровительный курс у дорогого врача, и ничто не должно было повредить лечению.
- Я требую, чтобы меня не волновали! - заявил он. - Волнения отрицательно сказываются на моей работоспособности. Это вредит работе. Конечно, отец будет рад, если я прибегну к его помощи, однако я намерен добиться полной независимости и должен работать как вол.
- А твой врач, разве он не посоветовал тебе снизить нагрузки? спросила Маша.
- Он будет советовать то, что я ему скажу. Иначе, за что он получает деньги? Он говорит, что прежде всего мне надо контролировать свои эмоции. Если у меня расстраиваются нервы, то я теряю самоконтроль. А когда я теряю самоконтроль, то падает моя работоспособность. А когда падает моя работоспособность, то я начинаю нервничать ещё больше. Получается порочный круг. Своего рода обратная связь... Это очень хороший и дорогой доктор. Он так говорит.
Кроме падения работоспособности Эдика волновало и другое падение. Впрочем, с тех пор как Маша вошла в форму дело в этом смысле значительно улучшилось. Однако, когда он лез со своей эрекцией к ней в постель, то снова подвергал расстройству свою нервную систему.
- Черт! - ворчал он. - Ты опять вставила диафрагму? Я хочу ребенка. Пойми, я приближаюсь к критическому возрасту, когда иметь детей будет для меня затруднительно. Из-за этого я нервничаю, это расшатывает мою нервную систему и падает моя работоспособность!
В то воскресное утро Маша сидела в постели и смотрела, как Эдик занимается приседаниями на ковре. Кажется, их прописал ему все тот же дорогой доктор. Особенно ревностно он выполнял одно специальное ориентальное упражнение - сидя на корточках, кряхтя напрягал сфинктер, что должно было чрезвычайно благоприятно сказаться на потенции, а также было полезно и в геморроидальном отношении.
- Если ты забеременеешь сейчас, - рассуждал он в паузах между кряхтениями, - то ребенок может родиться уже в сентябре...
"Шиш тебе", - подумала Маша.
День прошел, и наступил вечер. Обычно в субботу к вечеру к ним на Пятницкую заявлялись родители Эдика. Традиционные общесемейные ужины составляли основу концепции мирного сосуществования. Свекровь обучала Машу искусству изысканной кулинарии. В частности, как готовить рыбу-фиш, фаршмак, а также коржики с медом и орехами. А Эдик общался с папашей, который, со своей стороны, учил его уму-разуму. Маша была вовсе не против того, чтобы овладевать кулинарным искусством, однако ей казалось, что совместные субботние ужины нужны свекрови исключительно для того, чтобы всласть покритиковать невестку, а свекру - чтобы... Впрочем, и свекру для того же самого. И главной темой становилось, естественно, деторождение вкупе с плодовитостью.
- Дети мои, - начинал свекор, вытирая с толстых губ остатки куриного заливного, - по-моему, вы уже достаточно отдохнули и вам пора заняться делом! Я давно мечтаю стать дедушкой.
Свекровь тут же бросала на Машу подозрительный взгляд, который та мужественно выдерживала. Не дожидаясь, пока взгляд матери перекочует на него, Эдик поспешно говорил:
- Ты у неё спроси, мама. Я тут ни при чем. На что свекровь отвечала:
- Ну если бы я была её мужем, я бы знала, что мне делать.
- Конечно, - добавлял свекор, - в этом, как и в любом деле, необходимо лишь все точно рассчитать.
После чего свекровь принималась гладить сыночка по голове, а свекор смотрел на Машу так, что та невольно задавалась вопросом, какие именно расчеты имеются в виду.
* * *
Но в эту субботу из правила было сделано исключение. Маша заранее упросила Эдика, чтобы они отужинали вдвоем. Что касается кулинарии, то в этом смысле она приложила все силы, чтобы ассортимент соответствовал традиции. Еще накануне она расстаралась как никогда, проведя на кухне полный рабочий день.
Взглянув на накрытый стол, Эдик был приятно поражен. Маша терпеливо ждала, пока он основательно пройдется по холодным закускам. Он быстренько подмел под водочку фаршированного судака и легко ополовинил заливное. Заметив, что Маша так и не притронулась ни к одному из блюд, он пробормотал с набитым ртом:
- Ты все ещё на диете или задумала меня отравить?
- Нет, Эдик, - осторожно начала она, - я хочу с тобой поговорить.
- Угу, - кивнул он, что, по-видимому, означало благоволение и готовность одновременно кушать и слушать.
- Эдик, - продолжала она, - я устроилась работать на телевидение. Ассистенткой режиссера программы новостей. С понедельника. Зарплата небольшая, но есть ещё премия и все такое. Если бы ты знал, как мне не терпится приступить!
Слова выдавливались из неё кое-как. Не столько от волнения, сколько от страха. Единственное, чего она хотела, поскорее покончить с этим разговором.
В отличие от Маши, Эдик первым делом поинтересовался, что значит "небольшая зарплата", а главное, "и все такое". Впрочем, сделал он это чисто автоматически. Просто отработанный рефлекс. На самом деле, до него ещё не дошел смысл её слов. У него на лице все ещё было написано гастрономическое умиротворение. Маша даже подумала, что он, быть может, отреагирует добродушно и скажет что-нибудь вроде: "Бог в помощь, развлекайся, если тебе так хочется..."
Эдик медленно отложил вилку, промакнул губы бумажной салфеткой, дожевал то, что ещё оставалось у него во рту, и, прищурившись, взглянул на жену. Потом слегка побледнел. Потом снова промакнул губы салфеткой. Потом наконец сказал:
- Ты все устроила за моей спиной. Ты даже со мной не посоветовалась.
Маша наивно хлопала глазами и не отвечала. Она уже изготовилась схватить стакан воды на тот случай, если у Эдика начнется нервный приступ. Грозовые сгущения в атмосфере были очевидны, однако её страх вдруг прошел. Она знала, что на этот раз никакого "приступа" не последует. Впрочем, это уже не имело особого значения. Что бы ни случилось, на следующий день она выйдет на работу.
В её жизни впервые что-то стало происходить по её воле. Эдик проиграл сегодняшнее сражение, как проиграет, без сомнения, и всю войну. Последнее, как это ни странно, скорее огорчало Машу, чем радовало. Ее глупое замужество закруглялось самым внезапным образом, и она этого не ожидала. Добившись того, о чем мечтала, она не была готова воспользоваться плодами своей победы. Ей, доброй душе, даже захотелось как-то успокоить полупарализованного Эдика. Или хотя бы объяснить, что она отнюдь не планировала заходить так далеко... Не хватало ещё перед ним оправдываться! К тому же Эдику вряд ли будет приятно, если его начнет успокаивать женщина, которая только что хватила его серпом между ног. Именно такая гипербола родилась в её воображении. Именно "между ног". Не в сердце же она его поразила в самом деле! К делам сердечным все происходящее не имело ни малейшего отношения.
Они долго молчали. Эдик не сводил с неё "тяжелого" взгляда, который в данный момент был ей все равно что слону дробина. Молчание её также нисколько не уязвляло. Тогда Эдик встал из-за стола. Даже не сказал "спасибо", которым обычно одаривал её, словно царской милостью. Он отправился прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Убрав со стола, Маша медленно разделась, умылась, расчесала волосы и надела ночную рубашку. Когда она вошла в спальню, Эдик уже лежал в постели, повернувшись спиной. Маша включила ночник и поуютней устроилась с журналом на своей половине. Едва она начала вникать в современный любовный роман неизвестного автора, который как будто приглашал свою далекую читательницу-незнакомку вступить с ним в заочно-астральную близость, едва она увидела воображаемого партнера в волнах волшебного, искрящегося моря и ощутила знакомый трепет, коснувшись ладонью своего живота, как вдруг ожил Эдик, с протяжным вздохом повернувшись к ней лицом, приподнялся на локте и, вырвав у неё из рук журнал, раздраженно швырнул его на пол.
- Я решил не запрещать тебе работать. Пусть тебя сама жизнь проучит. Если тебе не хватает острых ощущений, то скоро ты узнаешь, что такое зарабатывать себе на жизнь! Уж я об этом позабочусь. Моему терпению тоже есть предел.
Странное, двойственное чувство испытала Маша. С одной стороны, она поняла, что ей с Эдиком не суждено прожить вместе долгую счастливую жизнь и умереть в один день. С другой стороны, она вдруг впервые ощутила к этому человеку что-то вроде привязанности. Ей даже захотелось сказать ему, что еще, может быть, не все потеряно, что у них ещё есть шанс... Ничего глупее, конечно, и быть не могло. Эдик Светлов все равно бы её не понял, а она не смогла бы объяснить. В конце концов, и она, Маша, что-то теряла в этой комбинации, а не только её бедный Эдик.
Она даже не стала возражать, когда он выключил свет и забрался к ней под одеяло. Он овладел ею со всем возможным для себя ожесточением и страстностью. Это было ново для обоих. И все потому, что оба были равны в постели перед лицом грядущего.
XI
Блуждания по центру Москвы порядком измотали Машу. Придя домой и взглянув на себя в зеркало, она едва узнала ту, что смотрела на неё из-за стекла. Синие круги под глазами, скулы туго обтянуты кожей, а спутанные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Особенно удивил дикий взгляд её собственных глаз. Точно такие же взгляды она ловила там - на Кавказе, и удивлялась им... Словом, общее впечатление самое что ни на есть прискорбное. Вдобавок куртка запылилась, а кожаная юбка и ботинки заляпаны желтой грязью - извозилась, когда пробиралась через двор Клавдии Ивановны и Михаила Палыча.
В голове словно работал автопилот, который уже составил план ближайших манипуляций - принять ванну, переодеться и немного подкраситься - пока не приехали Рита и Иван. Она должна была успеть замаскировать тоску, с которой вернулась из командировки.
Хотела она того или нет - все её мысли были о Волке. Воспоминания о нем продуцировались с отчетливо параноидной симптоматикой. Она попеременно представляла его, то стоящего на военном аэродроме - влюбленного и печального, то лежащего в постели с ранимой и скучной Оксаной, которая, стиснув зубы, одаривает его своими супружескими дарами за верность и кротость. И глупо было надеяться, что нежный полковник ведет себя с ней иначе, чем с Машей...
Маше вспомнились их прекрасные и сумасшедшие разъезды по мятежному Кавказу, где в каждой рощице могла затаиться смерть, а они находили там мимолетное пристанище, чтобы, как говорится, заняться любовью. Они были увлечены друг другом, даже когда он был за рулем, а она сидела рядом. У них было больше шансов врезаться в придорожный столб, чем нарваться на засаду. Однако, казалось, объятия под прикрытием буйной растительности и на жестких сиденьях армейского джипа не насыщали их, а лишь разжигали, и, возвращаясь в гостиницу на ночь, они набрасывались друг на друга с пылом и непредсказуемой изощренностью двух маньяков. Разве это нормально, люди добрые? Разве это любовь - трахаться до кругов под глазами и в глазах? В какой-то момент Маша даже содрогнулась от мысли, что, не дай Бог, едет крыша, что в ней проснулась патологическая бешеная нимфоманка. Этого ещё не доставало!..
Каким пустым и бесприютным показалось теперь Маше её московское жилище - однокомнатная квартира, которую она хотя и снимала, но которую, пусть временно, старалась сделать своим домом. Повсюду лежала густая и тяжелая московская пыль. Письменный стол был заставлен сувенирами и безделушками, привезенными бог весть откуда и о многом напоминавшими. Теперь между ними поместились осколок гранаты, разбитый плеер и шеврон, какие носят в полевых условиях полковники - вот и все кавказские "трофеи". Рядом старая фотография ещё молодых родителей, которые улыбаются из рамочки, словно они ей не родители вовсе, а друзья-ровесники. Иллюзия... А у неё даже не поднимается рука, чтобы набрать их номер и сообщить о своем приезде. Свинство, конечно.
Все домашние растения засохли - увяли и поникли в своих горшочках. Гордость Маши - растения, которые с такой заботой и трепетом растила на подоконнике и, уезжая, оставила здесь, чтобы они могли пить свет утреннего солнца. Стало быть, и в их гибели виновата эта война. Вода в тазиках, куда она предусмотрительно поместила цветочные горшки, увы, испарилась, как рано или поздно, все испаряется.
Пестрый бухарский ковер на полу - единственное, что показалось ей вечным и умиротворяющим. Полтора года назад, при разводе с Эдиком, она любой ценой была готова сохранить его при себе. Эдик, слава Богу, судиться не стал. Его вполне устроил вариант раздела. Она взяла ковер, а все прочее оставила. В том числе, конечно, и бриллианты, подаренные ей его родителями к свадьбе.
- Если уж ты решила стать деловой и самостоятельной женщиной, то можешь и сама обзаводиться драгоценностями, - рассудил Эдик.
Маша не спорила. По сравнению с ковром, на котором можно было валяться обнаженной и мурлыкать от удовольствия, бриллианты свекрови были теми самыми камнями, которые наступило время разбрасывать. Что стоило отказаться от них, если она отказалась от такого сокровища, как Эдик.
Теперь она впервые почувствовала, что независимость, кроме всего прочего, приносит ещё и одиночество.
Чемодан и дорожная сумка лежали около кургузой софы по-прежнему нераспакованными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53