Кстати, не поймите меня превратно, я позвонил в ведомство детских домов, но там никто не знает о вашем визите. Жаль, жаль.
— Они и не могли знать. Я там еще не была, — призналась Дороти. — И все же я серьезно намеревалась создать детский интернат. Ну, а теперь послушайте меня внимательно, инспектор. Я рада, что имею возможность так мило беседовать с вами за кружкой портера. Но я за ясность. А вы, мой друг, вот уже больше часа ходите вокруг да около, вместо того чтобы спросить меня напрямик.
— Это так, — подтвердил инспектор. — Но моей натуре претит пугать людей вопросами. Я за приятные беседы.
— А я за то, чтобы вы наконец сказали, что вы замышляете. Ведь меня вы считаете главным подозреваемым лицом, не так ли?
— Конечно, — утвердительно сказал Бейли. — У кого еще могут быть причины освободиться от этих неприятных людей?
— Получается так, — согласилась Дороти и неожиданно добавила: — То, что кажется правильным на первый взгляд, не всегда подтверждается.
— И такое случается.
— Что же вы собираетесь предпринять? Арестовать меня?
— Для этого не хватает показаний и материалов.
Бейли, не стесняясь, налил себе пива, с наслаждением сделал глоток и опять закрыл глаза.
Дороти показалось, что инспектор Бейли опаснее, чем мешок гремучих змей, причем именно потому, что он добродушен и гуманен. Он с большим интересом слушал, сколько труда ей стоило разбить около дома клумбы для дикой гвоздики, затем неожиданно начал разговор о пожаре, жертвой которого она чуть было не стала, а также о бороне под окном, неожиданно оказавшейся посреди вновь разбитой клумбы.
— О господи, это могло плохо кончиться для вас! Ожоги — самые болезненные раны. А если бы вы прыгнули из окна! Быть пронзенной зубцами бороны — это не менее болезненно. Слава богу, Фишер спас вас. Примерный слуга. А каково ваше мнение о нем? — спросил он участливо.
Дороти не очень хорошо представляла, что сказать о Фишере.
— Он сдержан, надежен. Ничего плохого о нем сказать не могу. — Вдруг она рассмеялась. — Моя экономка, правда, — но об этом вы, видимо, уже знаете, другого мнения о нем. Она считает его убийцей и убеждена, что это он взорвал зал.
— Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб. Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными характеристиками.
— Я не могу об этом судить. — Дороти все больше начинала нервничать. Бейли посмотрел на нее участливо.
— Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?
— Да, но план взорвать моих любимых гостей я придумала сама. Он возник не в «Кровавой кузнице». Билл Шеннон невинен, как овечка.
— Это радует меня, это очень меня радует. — Инспектор закончил разговор с таким выражением лица, будто хотел бережно погладить Дороти по темечку.
Поздним вечером он уехал вместе с экспертами, подробно изучившими лабораторию в подвале.
У Дороти точно гора с плеч свалилась. Она удалилась в свою комнату, опустилась на диван и закрыла глаза.
Диван был ярко-красного цвета, ковер — зеленого, шторы — желтого. Вкус Дороти был, мягко говоря, экзотическим. На комоде стояла сюрреалистическая скульптура, отдаленно напоминавшая кенгуру. Она была испещрена отверстиями величиной с яйцо. Автор назвал свое произведение «Старый рыбак с неводом». Это было смело.
Несколько лет назад Дороти купила необычные по форме книжные полки. Они крепились цепями к потолку, и их можно было поднимать и опускать. Сейчас полки пустовали. Книги валялись на полу, по углам, а также посредине комнаты на ковре. Дороти говорила, что хорошую книгу лучше поискать, чем плохую, разочаровавшись, отложить.
Погруженный в свои мысли, в комнату без стука вошел доктор Эванс. Он не обратил внимания на необычную обстановку, как не заметил бы и козулю, щиплющую траву на зеленом ковре.
— Вы знаете, к какому выводу я пришел после этих двух покушений? — спросил он напуганную Дороти.
Она отрицательно покачала головой.
— Не пройдет и недели, как мы все будем лежать на кладбище Карентин. В том числе и страдающая атрофией мозга эта ваша каланча и изъеденный молью полковник.
Остановившись перед скульптурой «Старый рыбак с неводом», он замолчал. Рассеянно тыкая пальцем в отверстия, Эванс сказал:
— Это произведение искусства нужно повесить на дерево в саду. Дюжина скворцов свила бы в нем гнезда, и кошки не смогли бы к ним подобраться.
— Почему вы утверждаете, — перебила Дороти никогда не иссякаемый полет мысли изобретателя, — что это были покушения? Например, пожар от камина?
— Был ли это обычный пожар или запланированная кремация, я не могу окончательно утверждать. Но я могу совершенно точно сказать, кто взорвал мою лабораторию.
— Это любопытно. — Дороти подалась вперед.
Доктор Эванс глубоко вздохнул и хотел продолжать, но не успел. Дверь открылась, и на пороге появился Фишер.
— Почему вы не стучитесь, прежде чем войти? — напустилась на него Дороти. — Простите, миледи, я постучался, но, видимо, слишком тихо.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы сообщить вам важную новость, миледи, — произнес Фишер с достоинством герцогского дворецкого.
— Ну, говорите же и не делайте такого лица, словно это не вы, а ваша посмертная маска.
— Простите, миледи, но это сообщение чрезвычайно секретного характера, и; наверно, мне лучше прийти в другой раз, когда вы закончите обмен мнениями с доктором Эвансом.
— Послушайте, говорите же как нормальный человек! Обмен мнениями! Доктор Эванс и не слушает нас.
Действительно, Эванс полностью погрузился в свои изобретательские думы. Он стоял перед дорогим сервантом стиля «чипендейл» и незаметно для Дороти царапал небольшой отверткой на сверкающей как зеркало полированной фанеровке раз-вые знаки и линии, имевшие смысл только для него одного. Это была схема дверного замка, открыть который мог только тот, кто был так же гениален, как сам изобретатель.
— Ну, что вы хотите сказать? — Каменное выражение лица Фишера, которое должно было символизировать достоинство, все больше раздражало Дороги. Нервы ее сдавали.
— Речь идет о полковнике Декстере. — Он понизил голос.
— О нем я хотела бы услышать лишь скверное, подлое, гнусное! Если вы хотите рассказать о нем нечто хорошее, то лучше помолчите.
— Я убежден, что в состоянии выполнить ваше пожелание, миледи. — Фишер почтительно склонил голову. — Я хотел бы сообщить, что полковник Декстер чрезмерно увлекается алкоголем.
— Послушайте, что вы делаете из меня дуру! — Терпение Дороти лопнуло окончательно. — Этот тип известен как пьяница, и это совсем не секрет.
— Я хотел оказать вам лишь любезность, миледи. Я должен сообщить, что Декстер не только пьяница, но и жулик, который самым бесстыдным образом разворовывает наш винный погреб. В пяти ящиках со старым шотландским виски, бутылка которого стоит шесть фунтов, больше нет виски. Там стоит теперь дешевая водка, цена которой не больше шести шиллингов. Декстер поменял этикетки на бутылках, а благородный напиток спрятал у себя под кроватью.
— О, это действительно приятное сообщение, Фишер. — Глаза Дороти заблестели. — Отличная возможность устроить скандальчик этому душевнобольному духовидцу! Об этом я позабочусь завтра же утром!
— К вашим услугам, миледи. Для меня было делом чести порадовать вас своим сообщением.
Фишер поклонился с подобающим ему достоинством и удалился.
— Эванс! — позвала леди Торп, но доктор не откликался.
Дороти прошла в ванную, которая по ее указанию перестраивалась. Там лежали стопки кафельных плит, в углу стоял новый бойлер, дверь в коридор была снята вместе с рамой. Дверной проем было решено заложить кирпичами и покрыть кафелем.
Но и здесь она не нашла Эванса.
Неужели он, погрузившись в нирвану, проник в коридор через отверстие в стене и забыл, зачем приходил? От него можно было это ожидать.
Вернувшись в комнату, Дороти обнаружила царапины на серванте.
Великодушие не позволило Дороти рассердиться, она лишь покачала головой над столь изобретательным гением.
Было уже десять часов. Дороти, усомнившись в криминалистических способностях Эванса, решила идти спать.
«Если он подозревает меня, — размышляла она, — в моих интересах спокойно провести хотя бы еще одну ночь. А завтра с самого утра займусь Декстером. Такого случая я не упущу».
Но сон не шел. Дороти оделась и вышла из комнаты.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой на сцене появляются еще две не вызывающие никакого доверия фигуры, также претендующие на владение замком Карентин, включая его призраки. Одновременно Великобритания становится беднее одним гениальным изобретателем и богаче одним покойником.
Когда Эрвин и Энн Конрой подкатили на своем потрепанном автомобиле производства 1924 года к главному подъезду и с тяжелым вздохом все трое остановились перед господскими воротами, Эрвин обратил внимание своей жены на первое своеобразие окрестностей замка Карентин.
— Крапива! А выглядит красиво.
Действительно, крапива высотой в метр слева и справа от парадной лестницы своими крупными серебристо-плюшевыми листьями походила на декоративное растение. Это был дар природы.
Зелень и клубящийся утренний туман даже украшали несуразный, некрасивый замок. В дымке он производил почти романтическое впечатление.
— Здесь, кажется, все еще спят, — сказала Энн, взглянув на часы. — Не удивительно, еще нет и семи. Ты мог бы дать и мне выспаться.
— Резиденция моих предков! Ночью при лунном свете она выглядит еще романтичнее. Эрвин осклабился.
— Откуда ты это знаешь?
— Мне приходилось созерцать замок при лунном свете.
Эрвин окинул взглядом замок и пруд — заполненную ряской и лягушками лужу.
На покрытом мхом каменном цоколе, торчащем рядом с прогнившей деревянной скамейкой, когда-то стояла статуя. Но представить это было так же трудно, как лебедей в пахнущей гнилью луже.
Энн заметила:
— Непохоже, чтобы ты получил в наследство и тысячу фунтов.
— Адвокат обещал пятьдесят тысяч, — резко ответил Эрвин.
В свои двадцать с липшим лет Эрвин отличался мрачным юмором, который помогал ему равнодушно относиться к вечным неполадкам своей древней модели «форда». Его профессия тоже требовала внутреннего равновесия. Эрвин был археологом и много лет работал в пустыне Месопотамии, разыскивая там глиняные черенки.
Энн, на которой он был женат уже четыре года, воспринимала жизнь по-другому. Когда мотор старого «форда» в какой уж раз замолкал где-нибудь в пути и ей приходилось торчать вместе со своим мужем под дождем, она закрывала обеими руками уши и начинала пронзительно визжать, утверждая, что у нее нервы, а не медная проволока и она не может терпеть чудовище на четырех колесах. Энн была импульсивным существом, в ее косметическом убранстве сочетались искусственные ресницы и зеленые волосы. По профессии она была актрисой. Эрвин утверждал, что она плохая актриса, а потому скверная баба. Энн быстро приходила в себя и становилась нормальной женщиной, когда ей предстояло выступать на сцене. Энн и сама хорошо понимала, что искусство было ее злой судьбой. Ведь, кроме милой мордашки, высокой груди и красивых ног, она не обладала никакими другими достоинствами, а тем более талантом, который так необходим актрисе. Но что же было делать, если ее интеллигентнейшая обезьяна, как она звала своего мужа, пропадала месяцами, а иногда и годами в пустыне и посылала ей на жизнь лишь несколько фунтов. Она должна была сама зарабатывать на жизнь.
И вдруг неожиданное наследство! Когда Эрвин позвонил ей вчера вечером в Сер-Берри из «Кровавой кузницы», она долго не могла сообразить, о чем идет речь. Энн не осознала этого и когда приехала после спектакля в Уолс. Тем более она ничего не понимала сейчас, стоя перед этой старой отвратительной развалиной, которую ее просвещенный супруг назвал резиденцией своих предков.
Никто не отвечал на их звонки и стук. Энн сказала:
— Или они все спят до обеда, или призраки замка задушили их, и они лежат с синими лицами в своих перинах. Посигналь-ка.
Эрвин, который не отличался робостью, на этот раз почувствовал какой-то страх перед утренней тишиной.
— Сейчас начало восьмого. Может быть, мы подождем немного. А впрочем, не исключено, что вчера во время взрыва на голову моей любимой тетушки свалился кирпич… Хозяин таверны полагает, что это вполне возможно.
— Наследник пятидесяти тысяч фунтов имеет право сигналить даже среди ночи, — сказала Энн. Она очень устала и была агрессивно настроена.
Эрвин не заметил, как ступил нечаянно в лужу. Он уже собрался отчитать свою рассерженную половину, как взгляд его привлек покрытый илом поношенный лаковый ботинок, валявшийся у мостика. Рядом лежало ржавое ведро и дырявая корзина. Кто бы ни была эта Дороти Торп, все же она неряха, подумал Эрвин. Наверняка она лишь раз в месяц моет шею, иначе, унаследовав такие деньги, не довела бы замок до такого запустения.
Вдруг Эрвин увидел кусок железа странной формы, торчащий из болота. Осторожно ступив на ветхий мостик, он наклонился и вытащил связку отмычек. Очистив их от грязи, Эрвин увидел, что их не коснулась ржавчина. Пока он размышлял о том, кто бы мог в резиденции предков использовать этот инструмент для взлома, как в утреннюю тишину ворвался вой.
Энн, окончательно выйдя из себя, подошла к машине и, злорадно улыбаясь, нажала на сирену. В отличие от всех других частей автомашины сирена функционировала отлично и издала такой пронзительный звук, что Эрвин чуть было не свалился с мостика в болото.
— Ты с ума сошла, — прошипел он. — Так можно разбудить и мертвых, если здесь такие есть.
— Я не сошла с ума, а хочу наконец выпить чашку горячего кофе с тостом и лечь в постель в надежде поспать не менее двенадцати часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16