Вскоре Жорик отправился с Валей в ЗАГС, а затем перебрался от Кравинских к политкаторжанам. Они занимали большую комнату в коммунальной квартире. И у Вали с Жориком в этой комнате был свой «угол»: меньшая часть комнаты, отгороженная шкафом от родителей. Хозяйство велось общее, и Менглет на политкаторжанских пайках несколько отъелся. Но чтобы не быть никому в тягость, в дни, когда Жорик ездил в ЦЕТЕТИС на трамвае, он за чаем ел только черный хлеб, когда ходил пешком — решался откушать и белый. Эта странная экономия молодых супругов устраивала. Родителей Вали, возможно, смешила. Но, счастливые счастьем дочки, в дела молодых они не вмешивались.
Валентина была первой женщиной Менглета. Георгий — ее первой и единственной любовью, на всю жизнь! До поездки с агитбригадой она не думала, что он — ее судьба! Вале мужественный, решительный и талантливый Николай Рытьков вообще-то нравился. Забавный, можно сказать, трагикомичный случай, произошедший с Менглетом на одном из выступлений агитбригады, решил дело по-своему.
Не задумываясь над тем, нужны ли раскулаченным агитационные выступления, театральная молодежь тех лет рвалась в деревню. Менглет не рвался, но ездил охотно. Наверное, потому не рвался, что его учитель Андрей Павлович Петровский откровенно говорил:
— Все это несерьезно и даже глупо. В дни народного горя плясать и петь куплеты на «злобу дня» — это не агитировать за колхозы, а вызывать у крестьян ненависть, которой из-за «перегибов» и так хватает.
Петровский не ошибался! На одном из выступлений агитбригады «на солнечной полянке», когда Менглет плясал и пел о «вредных кулаках» и «подкулачниках», один из благородных зрителей поднял заранее приготовленную дубину (которой ворота запирают), шагнул к артистам и опустил дубину на голову Менглета. Если бы Жорик не успел отклониться — «первому любовнику» не шагать бы по русской советской сцене (а мне эту книгу не писать)!
Жорик успел отклониться и остался жив! Об этом случае писали в газетах — и Менглет стал на какое-то время «героем дня»! А геройство его состояло лишь в том, что он вовремя отклонился. Его спасла быстрота реакции — свойство, необходимое как фехтовальщику, так и актеру и присущее Менглету с юности.
Когда все обошлось благополучно, Валя поняла: если бы «подкулачник» убил Менглета, она бы тут же, на месте, умерла. (Чем отделался «подкулачник», в газетах не сообщали.)
Все эти факты и фактики биографии Менглета диковцам стали известны от его приятелей, тоже учеников А.П. Петровского, принятых примерно в одно время с Менглетом в «Театрально-литературные мастерские» (с 1935 года — Театр-студия под руководством А. Дикого). Сам Менглет о себе мало распространялся. Он занимался вместе со всеми ритмикой, жонглированием, акробатикой, особого таланта в этих предметах не проявляя.
На репетициях «Леди Макбет Мценского уезда» (второй спектакль после «Интермедий») внимательно слушал замечания Дикого и вместе со всеми аплодировал его «показам». В перерывах весьма азартно доказывал Дикому, что футболисты ЦКА — сильнее спартаковских и динамовских, вместе взятых.
Кроме театра, он увлекался лишь футболом…
— Аполитичный парень, — говорил о Менглете комсорг «Мастерских», — но дисциплине его — комсомольцам поучиться.
Верно. Менглет никогда не опаздывал, никогда не пропускал занятий «по болезни» и — не будучи комсомольцем — никогда не спал на уроках диамата! Никогда не просил у Дикого: «Три рубля, А.Д., до стипендии не найдется?» (Всегда находились.) И наконец, никогда не бегал за водкой — для Алексея Денисовича. К слову, зная, что Менглет не пьет, Дикий никогда за водкой его не гонял!
Верил ли Менглет в «построение коммунизма в одной стране»? Его этот вопрос не интересовал. Верил ли Менглет в Бога? Он не был в глубоком смысле этого слова религиозен. Но если бы комсорг его спросил: «Ты переживал, когда храм Христа Спасителя взорвали?» — Жорик бы ответил: «Да! Я переживал ужасно!» Но комсорг его об этом не спрашивал.
Менглет часто уклонялся от ответа — лгал он редко. Возможно, поэтому он и пионером не был. Пионерам в церковь была дорога заказана. Маленький Жорик любил ходить с матерью в Покровский собор. Врать — никогда я там не бываю — он не желал.
Храм Христа Спасителя взорвали в 1932-м. Взрыва Менглет не видел. Он видел, как растаскивают кранами останки развалин. Жасминные кусты были изломаны, смяты. А Менглет не только целовался с Галией в жасминных кустах. Он часто один приходил в храм. Красота росписи стен, скорбное лицо Спасителя, торжественность богослужения приобщали его к чему-то непознаваемому, тайному…
Тайна была взорвана, растоптана.
Не веровавший по-настоящему в Бога, Менглет боготворил (иначе не скажешь) своего первого учителя театрального мастерства Андрея Павловича Петровского. И его неожиданная смерть как-то совпала в памяти Менглета с разрушением храма.
Андрей Павлович скончался в феврале 1933 года в Ростове-на-Дону. Хоронить его привезли в Москву. На красном товарном вагоне, где стоял гроб с телом, было выведено мелом крупными буквами: «Для покойника». Это было оскорбительно и страшно…
С Курского вокзала гроб повезли в ЦЕТЕТИС. Ученики дежурили возле гроба всю ночь. Жорик смотрел на Андрея Павловича и не понимал — как же это? Всегда такой подвижный, неутомимый — и вдруг? Лицо спокойно, губы сжаты… Не мучился. Смерть наступила мгновенно. Но отчего? Трудился сверх меры… В Ростове не отдыхал — режиссировал. Забежал в кафе перекусить между двумя репетициями… И голова упала на стол: кровоизлияние в мозг! Переутомился? И к тому же, наверное, слишком чутко реагировал на все, лично к нему не относящееся. И на «раскулачивание», и на «перегибы»…
В почетном карауле сменялись ученики: Ваня Любезнов, Марина Ладынина, Елена Митрофановна Шатрова (она окончила не ЦЕТЕТИС, а школу Петровского в Санкт-Петербурге). Была у гроба и Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина — «любимая старуха республики» (так ее называли гласно-печатно!). Она тоже, еще до революции, служила у режиссера Петровского в Театре Корша и тоже считала себя ученицей Петровского.
Несколько актерских поколений воспитал Андрей Павлович. Плакали все: и пожилые, именитые, и никому еще не ведомые — молодняк.
Плакал и Жорик.
После успеха Менглета в роли бессловесного любовника комсорг спросил его:
— Почему ты в комсомол не вступаешь?
— Да так как-то… Раньше не вступил, а теперь уже поздно…
— Почему поздно? Тебе всего двадцать второй, а в комсомоле можно до двадцати семи лет!
Разговор иссяк. Комсорг больше на эту тему с Жориком не разговаривал — и он так в комсомол не вступил.
Чувствовал себя Жорик в «Мастерских» отлично и без комсомола. Он боготворил Дикого, как когда-то Петровского. Ему все нравилось в Алексее Денисовиче: и грубоватая безапелляционность суждений, и любовь к «язычеству».
В «Мастерских», а позже в Театре-студии Дикого частыми гостями бывали всевозможные знаменитости. Широко откинув правую руку, Дикий представлял гостя:
— Знакомьтесь! Наш друг! (Пауза.) Язычник. «Язычником» Дикий называл и поэта-сибиряка
Павла Васильева, и драматурга-грузина Серго Амаглобели, и элегантного «европейца» Бориса Пильняка.
— Кто это к нам вчера приходил? — спрашивал прогулявший занятия.
— Как кто? «Наш друг язычник»! — хохотала Ольга Якунина.
Кажется, только Василия Ивановича Качалова, посетившего однажды «Мастерские» и снявшегося на память с учениками, Дикий «язычником» не величал. Субординация не позволяла.
Глава 2. Очерк Стебницкого (Лескова)
«Катерина Львовна не родилась красавицей, но она по наружности была женщина очень приятная… Ей от роду шел всего двадцать четвертый год; росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий лоб и черные, аж досиня черные волосы».
Ученица Дикого Люся (Любовь) Горячих внешне удивительно соответствовала портрету, выписанному Н. Лесковым. Разве только лоб у нее был не слишком высок, волосы не «досиня» черные, а темно-каштановые, и годика на два Люся была моложе Катерины Измайловой — «Леди Макбет Мценского уезда».
Менглет появился в «Мастерских», когда репетиции инсценированного очерка Лескова уже шли полным ходом. На роль Катерины вначале было назначено несколько исполнительниц, но репетировала Катерину — одна Люся. Остальные претендентки как-то незаметно слиняли.
Сергея — приказчика купца Измайлова, молодца с «дерзким красивым лицом», — репетировали многие. Среди многих соблазнял Катерину и комсорг, молодец очень приятной наружности, и сын Дикого Алексей Кашутин, небольшого роста, ладный, как партерный акробат, и кудреватый Василий Бабин.
Прижималась Люся — Катерина Львовна и к «могучей фигуре» приказчика — Сергея Столярова, но и Столяров режиссера Дикого чем-то не устраивал. И вот в один прекрасный день (для Менглета этот хмурый ноябрьский день 1934 года был воистину прекрасным) Дикий пригласил Жорика к себе… домой! На обед?! Зачем? Жорик, недоумевая, с легкой дрожью в коленях — явился.
В передней с визгом и лаем ему кинулось под ноги что-то маленькое, шершавое, серо-черное…
— Ферька, уймись! — цыкнул на собачонку Дикий и, прищурясь, добавил: — Но каков темперамент!
Александра Александровна бесстрашно подхватила рычащую Ферьку на руки.
— Запри ее в ванной, Шурка! — приказал Алексей Денисович жене.
За обедом, без вина и водки (Дикий и позже, когда разница в летах и положении стерлась, при Менглете никогда не пил), за обедом с боржоми Алексей Денисович вдруг сказал:
— Я хочу, чтобы ты играл Сергея.
Менглет обалдел! (Рассказывая мне этот случай, Георгий Павлович употребил другое слово.)
— Я хочу, чтобы ты играл Сергея, — повторил Дикий, — потому что ты совсем не подходишь для этой роли…
Менглет кивнул: он сам, может быть, без излишней скромности, считал для «приказчика» себя слишком интеллигентным, и к тому же фигура у него была совсем не «могучая».
— В тебе есть что-то аристократическое.
Тут Жорик не кивнул. Аристократом он себя не считал!
— Но аристократизм твой — воронежский. Жорик, дивясь памятливости Дикого, — откуда-то
узнал и запомнил, что он из Воронежа, — опять кивнул. Он понял: аристократизм его, Менглета, — провинциальный! А Сергей — «аристократ» среди приказчиков, холуев…
— С бабами Сергей действует по принципу: где плохо лежит — взять. Перебрал он их множество, хотя и не старее тебя… По лесковской ремарке — у него «едва пробивается бородка»…
— Я бреюсь, — сказал Менглет.
— Допустим, — сказал Дикий. — Но главное — Сергей парень талантливый! Обольщая Катерину, он, опять по Лескову, «дрожит» от страсти. Точеная шея Катерины… его манит! По-настоящему Сергей любить не умеет. Но он — талантливо играет в любовь. И Катерина верит, что он по ней «сох». И глупый зритель поверит: сох! А умный догадается: он талантливо играет влюбленного. До встречи с Катериной во дворе утром — Сергей месяц у Измайловых прожил, о Катерине и не помышляя!… У него только что другая была. Понял? (Жорик кивнул.) Сергей щеголь! Он и каторжанский халат носит щегольски. Он и среди каторжников — аристократ! — Дикий оглядел Менглета. — Ты не щеголь… Но у тебя получится. Приготовь сцену «Под яблоней». Горячих подсобит!
Люся была партнерша безотказная, и хотя как женщина она Менглету совсем не нравилась, Менглет — Сергей талантливо любил ее.
Дикий посмотрел. Одобрил. Некоторое время Менглет репетировал в очередь с другими «Сергеями», а 23 февраля 1935 года Дикий объявил во всеуслышание — Менглет один будет играть Сергея.
Это многим не понравилось. Особенно всем другим «Сергеям». Вася Бабин запил. Комсорг с Менглетом стал излишне вежлив. Алексей Кашутин, встречая его, по-диковски щурился и театрально восклицал: «С успехом, „лавропожинатель“!» Сергей Столяров ушел из студии: сначала в Красную Армию (незамедлительно попав в Театр Красной Армии), потом снялся у Довженко в «Аэрограде», потом в «Цирке» у Александрова, и зашагал по экранам, соперников в киноролях сказочных русских богатырей не имея.
Ушел и Виктор Драгунский… Блистательный Рольдан (интермедия «Два болтуна») и великолепный Студент (интермедия «Саламанкская пещера»). Виктор отлично фехтовал, крутил кульбиты и сальто. Он написал несколько куплетов, вступительную и заключительную песни к «Интермедиям», эпиграммы его на соучеников — знали наизусть! Очень смешно изображал обезьяну. Когда он, гримасничая, судорожно почесывал правой рукой за левым ухом, а левой рукой пятку на правой ноге — руки его становились по-обезьяньи длинными! Алексей Денисович смеялся его остротам и эпиграммам, взрывчатый темперамент Драгунского ему импонировал. Но однажды Дикий на занятиях сказал, не Виктору лично, но глядя на него:
— Актеру, как разведчику, не нужно слишком заметного лица. Ни бровей, ни глаз, ни этих ресниц бархатных! На актерском лице — нужно рисовать! Сегодня одно — завтра другое.
Лицо Менглета с правильными чертами было не слишком заметным — он мог рисовать на нем все, что угодно.
Менглет мог быть — русским молодцем. Драгунский мог быть испанцем, французом, марсианином — но русским молодцем, увы, быть не мог.
Чернющие, круто закрученные волосы можно спрятать под париком… Чернющие густые брови, черные сливы-глаза — ни под каким гримом не спрячешь. Переводных западных пьес Дикий нигде почти не ставил (исключение — «Матросы из Катарро» и «Вершина счастья» в Театре имени ВЦСПС). После «Интермедий» в студии Виктору ничего не светило. Упор был на русскую классику, русский быт!
Драгунский ушел… в никуда! Но его тут же подхватил Московский театр транспорта — на роль Скапена в комедии Мольера «Проделки Скапена». Черные брови и сливы-глаза для озорника Скапена годились! Создать «Денискины рассказы» — смешные до колик и трогательные до слез — черная шевелюра Виктору не помешала (впрочем, к тому времени Виктор Юзефович изрядно поседел).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39