https://wodolei.ru/brands/Jika/baltic/
Меня вновь отозвали в Лондон работать в П-8.
Это был период реорганизации и привыкания к новым условиям, к новому стилю и темпу и для СИС в целом, и для каждого ее сотрудника. Прошлое заканчивалось, будущее еще не наступило. Многие уходили, возвращаясь к довоенным занятиям и профессиям: одни — в Сити, другие — в адвокатуру, третьи — в школы и университеты. На всеобщих выборах в 1945 году, когда к власти пришли лейбористы, несколько бывших офицеров баллотировались в парламент. Полковник Кордо был избран от консерваторов Гримсби и стал постоянным спикером по вопросам разведки. Майор Симур вернулся к своей прежней должности представителя большой табачной компании в Голландии.
Между тем в высших эшелонах разведки внимательно изучали изменившуюся расстановку сил в послевоенном мире, и была выработана новая, более отвечающая требованиям времени структура СИС. Стало уже ясно, что главным объектом внимания будут Советский Союз, новые социалистические страны Восточной Европы и мировое коммунистическое движение.
До войны разведка была во многом похожа на клуб энтузиастов-любителей, которыми единолично руководил начальник. Он мог нанять и уволить сотрудника, платил так, как считал нужным, не сообразуясь ни с какими гражданскими правами и регламентациями. Новая СИС, которая появилась после большой послевоенной реорганизации, стала департаментом правительства со своим отделом кадров, табелью о рангах, регулярными повышениями по службе, ежегодными прибавками к жалованью и пенсиями. Многие старики качали головами, предсказывая, что все эти модные и бессмысленные бюрократические атрибуты сделают СИС слишком громоздкой, заорганизованной, неспособной к такой тонкой и деликатной работе, как шпионаж.
В начале 1946 года капитан Чайлд приехал в управление разведки с предложением, которое касалось меня. Ликвидировалась разведывательная часть ВМС. Во время войны она специализировалась на десантно-диверсионных операциях, захватывая на побережье вражеских «языков» и важные документы. Остатки части все еще размещались в Гамбурге, и капитан Чайлд предложил номинально назначить меня начальником части, что было бы удобным прикрытием для разведопераций в Германии. В Гамбурге уже была резидентура СИС, но как начальник РНФЮ (Королевской морской передовой разведывательной части) я был бы в более выгодном положении, разрабатывая некоторые операции, особенно связанные с морем.
Предложение было одобрено, и в марте того же года я отправился в Гамбург, чтобы принять дела у последнего настоящего командира части — капитана Уилера, который позже стал известным корреспондентом Би-би-си в Вашингтоне.
Часть располагалась на живописной вилле с садом, спускавшимся к Эльбе. Я получил во владение этот дом вместе с писарем, который блестяще говорил по-немецки, фургоном и водителем, а также большим запасом еды, сигарет и напитков, которые надо было использовать в оперативных целях.
Передо мной стояла довольно интересная задача. Сразу после сдачи немецкого флота в Киле наша часть занималась допросами командиров подводных лодок и старших офицеров флота. В течение двух войн немецкие подлодки представляли серьезную опасность для английских коммуникационных линий, борьба с ними была долгой и изнурительной, и британское морское командование смотрело на это военное подразделение, а особенно на асов-командиров, как на самых больших фанатиков и милитаристов из всех немцев. Тех, о ком знали или кого подозревали в совершении военных преступлений, мы отправляли в тюрьмы или лагеря ждать суда, остальных освобождали и демобилизовывали. По работе офицеры РНФЮ контактировали с большим количеством офицеров подлодок, и эти связи в будущем при желании могли быть использованы в разведывательных целях. Я должен был выявить наиболее многообещающие из контактов, для того чтобы найти людей, способных помочь мне организовать разведсеть в советской зоне Германии. Им предполагалось поручить сбор информации о советских вооруженных силах, а также политическом и экономическом развитии зоны. Считалось, что дух антикоммунизма и традиционная ненависть немецких военных к русским заставят их согласиться на сотрудничество, а подачки в виде еды, сигарет и выпивки довершат дело. Также я должен был заранее разузнать, не планируют ли фанатики из бывших офицеров подлодок каких-либо враждебных действий по отношению к британским оккупационным властям, — такая возможность, естественно, принималась во внимание в первые послевоенные годы.
Я с большим энтузиазмом взялся за дело и в короткий срок заимел широкие знакомства в немецких морских кругах. Это было не так трудно, как может показаться сначала, особенно если учесть, что у немцев не было ничего, а у нас было все — в руках англичан оказались средства, привилегии и даже закон в те дни, когда обладание парой тысяч сигарет уже сулило большие возможности.
К весне 1947 года мне удалось с помощью талантливых разведчиков из числа моих знакомых во флоте создать две разведсети в Восточной Германии, членами которых были бывшие офицеры флота и вермахта.
Проще всего в то время было заслать агентов в советскую зону через Берлин, где движение между восточным и западным секторами было свободным. Я переодевал агентов в форму британских морских офицеров, снабжал их проездными документами с фиктивными английскими именами и номерами частей и сам провозил их через контрольные посты в Хельмштедте и Берлине. Оттуда через границу восточного сектора они уже ехали в разные города советской зоны.
Относительно второй части моей работы мне пришлось доложить, что, по моему мнению, в немецких флотских кругах никто не готовил антибританских акций. Как и большинство немцев в это время, офицеры были слишком озабочены повседневными насущными проблемами. Больше того, мне кажется, они пришли к выводу, что всякое сопротивление — активное или пассивное — будет не просто бесполезным, но и принесет вред будущей Германии.
Как же я чувствовал себя, налаживая контакты с офицерами германских вооруженных сил, которых еще так недавно ненавидел? Ну, во-первых, я понимал, что они разгромлены и больше не смогут навредить чьим-либо интересам. В то же время они являлись ценным материалом, который можно было использовать в борьбе с коммунизмом и Советским Союзом, угрожавшим цивилизации и нашему образу жизни, — таков был общепринятый взгляд, который я в то время полностью разделял. И вообще это — проблема, с которой часто сталкиваются офицеры разведки. Ограничивая крут общения людьми высокого морального уровня и теми, кого уважаешь, многого в шпионаже не добьешься. Работать приходится с теми, кто есть на данный момент в распоряжении. Кроме того, на мой взгляд, неверно определять одни нации как изначально добродетельные и мужественные, а других считать генетически способными лишь на зло и трусость. Это относится к англичанам, голландцам или евреям, так же как к немцам, японцам или кому-либо другому. Нет наций, которые в своей истории никогда не совершали зверств, просто различен масштаб, все зависит от конкретных исторических обстоятельств, в которые попадает страна. И, думается мне, никто не может указать обвиняющим перстом на другого, а следует лишь смиренно склонить голову, говоря: «Все в руках Господних». Никто не знает, что будет завтра.
Жизнь в Гамбурге напоминала веселье первых месяцев после освобождения Голландии. Такие же большие виллы, реквизированные машины, роскошные отели и загородные клубы с французской кухней — но все это составляло лишь фон насыщенной работой жизни, заполненной встречами и деловыми завтраками, составлением отчетов и поездками в сопровождении новых агентов. Человек преисполнялся ощущением собственной значительности, однако все это не способствовало скромности и смирению. К тому же приходилось вести активную светскую жизнь. Штаб флота переехал в Гамбург, и это сулило жизнь, заполненную развлечениями и вечеринками. Чарлз Уилер перед отъездом познакомил меня со своими близкими друзьями, среди которых были представители верхушки немецкой аристократии. Война изрядно ухудшила их жизнь, и, уставшие от лишений, они были рады любому поводу поучаствовать в празднествах. Вечеринки часто длились до утра, там были красивые женщины и шампанское, праздники отмечались в роскошных залах с высокими потолками, обставленных антикварной мебелью, а со старинных портретов смотрели предки с прославленными именами. Спиртное, конечно, лилось рекой. Правда, это никогда не составляло для меня серьезной проблемы — к счастью, мой организм отвергает алкоголь, я не люблю ни виски, ни джин, ни водку, ни бренди, хотя иногда с удовольствием выпиваю бокал вина. В тех редких случаях, когда я напивался, за сомнительное удовольствие приходилось назавтра расплачиваться таким отвратительным самочувствием, что я старался избегать повторений. Так что причина моей воздержанности не в добродетелях, а лишь в природе, иначе бы я тогда непременно спился.
Признаюсь, в какой-то степени мне очень импонировала описанная только что жизнь, но одна из сторон моего характера, я называю ее кальвинистской, гневно осуждала подобное существование, считая его распутным. Внутренняя борьба имела одно серьезное последствие: я понял, что больше не хочу стать священником, потому что, боюсь, уже не смог бы жить добродетельной жизнью, как это предписывает служение Богу. Поэтому я оставил все мысли о поступлении в теологический колледж после возвращения к гражданской жизни, а когда мне чуть позже предложили постоянно работать в СИС, я без особых колебаний согласился. Я находил работу разведчика очень интересной, мне нравилось путешествовать, а мысль о том, что, может быть, придется служить в далеких и неизвестных странах, не только не пугала, но привлекала меня. К тому же, отказавшись от идеи церковной карьеры, я и не представлял себе каких-либо других определенных жизненных перспектив. Капитан Чайлд, который демобилизовался из флота, начал создавать собственную фирму, организовывающую туристические круизы по Рейну и голландским рекам, и предложил стать его помощником. Мамин друг, владелец большого дома моделей, предложил мне работу администратора. Ни тот, ни другой проекты не вдохновляли меня, да к тому же я знал, что мало способен к бизнесу.
После того как я стал кадровым офицером разведки, руководство предложило мне поучиться на курсах русского языка для офицеров вооруженных сил, которые открылись при Кембриджском университете. Идея мне понравилась, и я сразу согласился.
Занятия, как и учебный год в университете, должны были начинаться в октябре, и я ненадолго вернулся в Гамбург, чтобы передать дела и своих агентов сотрудникам тамошней резидентуры СИС.
В Кембридже офицеры, зачисленные на курсы, были включены в обычный университетский порядок — жили как школяры последнего курса, были приписаны к разным колледжам — я, например, к Даунингу из-за его морских связей; мы слушали лекции на славянском факультете, и, кроме того, нас натаскивали по некоторым специфическим вопросам.
Славянский факультет в те годы возглавляла доктор Элизабет Хилл, которая воспитала несколько поколений славистов и много сделала для развития обучения русскому языку в Англии. Сильная личность, она использовала нетрадиционные подходы, обожала свой предмет и, главное, умела заинтересовать своих учеников. Мне посчастливилось, что она руководила моей группой. Доктор Хилл происходила из древнего рода английских купцов Санкт-Петербурга, мать ее была русской, и сама она выглядела очень русской — коренастая, с крупными чертами лица и волосами, собранными сзади в пучок. На своих занятиях ей удавалось заразить студентов (и, естественно, меня) своей любовью ко всему русскому. Я отделяю в данном случае русское от советского, потому что наша преподавательница мало жила при советской власти. Она была убежденной православной христианкой и иногда возила своих любимых учеников на машине в Лондон послушать службу в тамошнем православном храме. Мы не только изучали язык, но и слушали лекции по русской истории и литературе. Уже в рождественские каникулы я попробовал прочесть свою первую русскую книгу — «Анну Каренину» Толстого. Не скажу, что понял каждое слово, но с помощью словаря мне удавалось с интересом следить за развитием сюжета. Когда я закончил роман, у меня появилось чувство настоящей победы, и я сразу взялся за «Воскресение».
Вспоминая дни, проведенные в Кембридже, я теперь понимаю, что они были переломными — мне открылись новые горизонты, я получил ключ к удивительным богатствам русской литературы, стал уже немного понимать русских людей, заинтересовался и полюбил их обычаи и традиции. До Кембриджа я не делал никакой разницы между Россией и СССР, считал русских людей полуварварами, угнетенными жестокой и сильной диктатурой, которая безжалостно преследовала всех христиан. Во время войны я, конечно, смотрел на СССР с надеждой, восхищался боевым духом русских и приветствовал их победы, понимая, что сражения на Восточном фронте будут иметь решающее значение для исхода всей войны. Но и эти чувства, смешанные со страхом и отвращением к коммунизму, были лишены какой-либо любви к русским. Подобное отношение, которое, думаю, я разделял со многими, лучше всего можно проиллюстрировать анекдотом, который ходил в Голландии во время советского контрнаступления зимой 1942 года. Будто бы в это время на нидерландско-немецкой границе был установлен плакат: «Стой, Тимошенко! Здесь начинается Голландия». Другими словами — Советы могли сделать с немцами все, что захотят, но их присутствие в Голландии не приветствовалось.
Теперь под влиянием чтения и вдохновенных уроков доктора Хилл многое изменилось. Мой растущий интерес ко всему русскому превратился в настоящую любовь, я восхищался русскими людьми, их великодушием и щедростью, мужеством в борьбе против завоевателей с Востока и Запада и многовековой тирании собственных правителей, их удивительным долготерпением и выносливостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Это был период реорганизации и привыкания к новым условиям, к новому стилю и темпу и для СИС в целом, и для каждого ее сотрудника. Прошлое заканчивалось, будущее еще не наступило. Многие уходили, возвращаясь к довоенным занятиям и профессиям: одни — в Сити, другие — в адвокатуру, третьи — в школы и университеты. На всеобщих выборах в 1945 году, когда к власти пришли лейбористы, несколько бывших офицеров баллотировались в парламент. Полковник Кордо был избран от консерваторов Гримсби и стал постоянным спикером по вопросам разведки. Майор Симур вернулся к своей прежней должности представителя большой табачной компании в Голландии.
Между тем в высших эшелонах разведки внимательно изучали изменившуюся расстановку сил в послевоенном мире, и была выработана новая, более отвечающая требованиям времени структура СИС. Стало уже ясно, что главным объектом внимания будут Советский Союз, новые социалистические страны Восточной Европы и мировое коммунистическое движение.
До войны разведка была во многом похожа на клуб энтузиастов-любителей, которыми единолично руководил начальник. Он мог нанять и уволить сотрудника, платил так, как считал нужным, не сообразуясь ни с какими гражданскими правами и регламентациями. Новая СИС, которая появилась после большой послевоенной реорганизации, стала департаментом правительства со своим отделом кадров, табелью о рангах, регулярными повышениями по службе, ежегодными прибавками к жалованью и пенсиями. Многие старики качали головами, предсказывая, что все эти модные и бессмысленные бюрократические атрибуты сделают СИС слишком громоздкой, заорганизованной, неспособной к такой тонкой и деликатной работе, как шпионаж.
В начале 1946 года капитан Чайлд приехал в управление разведки с предложением, которое касалось меня. Ликвидировалась разведывательная часть ВМС. Во время войны она специализировалась на десантно-диверсионных операциях, захватывая на побережье вражеских «языков» и важные документы. Остатки части все еще размещались в Гамбурге, и капитан Чайлд предложил номинально назначить меня начальником части, что было бы удобным прикрытием для разведопераций в Германии. В Гамбурге уже была резидентура СИС, но как начальник РНФЮ (Королевской морской передовой разведывательной части) я был бы в более выгодном положении, разрабатывая некоторые операции, особенно связанные с морем.
Предложение было одобрено, и в марте того же года я отправился в Гамбург, чтобы принять дела у последнего настоящего командира части — капитана Уилера, который позже стал известным корреспондентом Би-би-си в Вашингтоне.
Часть располагалась на живописной вилле с садом, спускавшимся к Эльбе. Я получил во владение этот дом вместе с писарем, который блестяще говорил по-немецки, фургоном и водителем, а также большим запасом еды, сигарет и напитков, которые надо было использовать в оперативных целях.
Передо мной стояла довольно интересная задача. Сразу после сдачи немецкого флота в Киле наша часть занималась допросами командиров подводных лодок и старших офицеров флота. В течение двух войн немецкие подлодки представляли серьезную опасность для английских коммуникационных линий, борьба с ними была долгой и изнурительной, и британское морское командование смотрело на это военное подразделение, а особенно на асов-командиров, как на самых больших фанатиков и милитаристов из всех немцев. Тех, о ком знали или кого подозревали в совершении военных преступлений, мы отправляли в тюрьмы или лагеря ждать суда, остальных освобождали и демобилизовывали. По работе офицеры РНФЮ контактировали с большим количеством офицеров подлодок, и эти связи в будущем при желании могли быть использованы в разведывательных целях. Я должен был выявить наиболее многообещающие из контактов, для того чтобы найти людей, способных помочь мне организовать разведсеть в советской зоне Германии. Им предполагалось поручить сбор информации о советских вооруженных силах, а также политическом и экономическом развитии зоны. Считалось, что дух антикоммунизма и традиционная ненависть немецких военных к русским заставят их согласиться на сотрудничество, а подачки в виде еды, сигарет и выпивки довершат дело. Также я должен был заранее разузнать, не планируют ли фанатики из бывших офицеров подлодок каких-либо враждебных действий по отношению к британским оккупационным властям, — такая возможность, естественно, принималась во внимание в первые послевоенные годы.
Я с большим энтузиазмом взялся за дело и в короткий срок заимел широкие знакомства в немецких морских кругах. Это было не так трудно, как может показаться сначала, особенно если учесть, что у немцев не было ничего, а у нас было все — в руках англичан оказались средства, привилегии и даже закон в те дни, когда обладание парой тысяч сигарет уже сулило большие возможности.
К весне 1947 года мне удалось с помощью талантливых разведчиков из числа моих знакомых во флоте создать две разведсети в Восточной Германии, членами которых были бывшие офицеры флота и вермахта.
Проще всего в то время было заслать агентов в советскую зону через Берлин, где движение между восточным и западным секторами было свободным. Я переодевал агентов в форму британских морских офицеров, снабжал их проездными документами с фиктивными английскими именами и номерами частей и сам провозил их через контрольные посты в Хельмштедте и Берлине. Оттуда через границу восточного сектора они уже ехали в разные города советской зоны.
Относительно второй части моей работы мне пришлось доложить, что, по моему мнению, в немецких флотских кругах никто не готовил антибританских акций. Как и большинство немцев в это время, офицеры были слишком озабочены повседневными насущными проблемами. Больше того, мне кажется, они пришли к выводу, что всякое сопротивление — активное или пассивное — будет не просто бесполезным, но и принесет вред будущей Германии.
Как же я чувствовал себя, налаживая контакты с офицерами германских вооруженных сил, которых еще так недавно ненавидел? Ну, во-первых, я понимал, что они разгромлены и больше не смогут навредить чьим-либо интересам. В то же время они являлись ценным материалом, который можно было использовать в борьбе с коммунизмом и Советским Союзом, угрожавшим цивилизации и нашему образу жизни, — таков был общепринятый взгляд, который я в то время полностью разделял. И вообще это — проблема, с которой часто сталкиваются офицеры разведки. Ограничивая крут общения людьми высокого морального уровня и теми, кого уважаешь, многого в шпионаже не добьешься. Работать приходится с теми, кто есть на данный момент в распоряжении. Кроме того, на мой взгляд, неверно определять одни нации как изначально добродетельные и мужественные, а других считать генетически способными лишь на зло и трусость. Это относится к англичанам, голландцам или евреям, так же как к немцам, японцам или кому-либо другому. Нет наций, которые в своей истории никогда не совершали зверств, просто различен масштаб, все зависит от конкретных исторических обстоятельств, в которые попадает страна. И, думается мне, никто не может указать обвиняющим перстом на другого, а следует лишь смиренно склонить голову, говоря: «Все в руках Господних». Никто не знает, что будет завтра.
Жизнь в Гамбурге напоминала веселье первых месяцев после освобождения Голландии. Такие же большие виллы, реквизированные машины, роскошные отели и загородные клубы с французской кухней — но все это составляло лишь фон насыщенной работой жизни, заполненной встречами и деловыми завтраками, составлением отчетов и поездками в сопровождении новых агентов. Человек преисполнялся ощущением собственной значительности, однако все это не способствовало скромности и смирению. К тому же приходилось вести активную светскую жизнь. Штаб флота переехал в Гамбург, и это сулило жизнь, заполненную развлечениями и вечеринками. Чарлз Уилер перед отъездом познакомил меня со своими близкими друзьями, среди которых были представители верхушки немецкой аристократии. Война изрядно ухудшила их жизнь, и, уставшие от лишений, они были рады любому поводу поучаствовать в празднествах. Вечеринки часто длились до утра, там были красивые женщины и шампанское, праздники отмечались в роскошных залах с высокими потолками, обставленных антикварной мебелью, а со старинных портретов смотрели предки с прославленными именами. Спиртное, конечно, лилось рекой. Правда, это никогда не составляло для меня серьезной проблемы — к счастью, мой организм отвергает алкоголь, я не люблю ни виски, ни джин, ни водку, ни бренди, хотя иногда с удовольствием выпиваю бокал вина. В тех редких случаях, когда я напивался, за сомнительное удовольствие приходилось назавтра расплачиваться таким отвратительным самочувствием, что я старался избегать повторений. Так что причина моей воздержанности не в добродетелях, а лишь в природе, иначе бы я тогда непременно спился.
Признаюсь, в какой-то степени мне очень импонировала описанная только что жизнь, но одна из сторон моего характера, я называю ее кальвинистской, гневно осуждала подобное существование, считая его распутным. Внутренняя борьба имела одно серьезное последствие: я понял, что больше не хочу стать священником, потому что, боюсь, уже не смог бы жить добродетельной жизнью, как это предписывает служение Богу. Поэтому я оставил все мысли о поступлении в теологический колледж после возвращения к гражданской жизни, а когда мне чуть позже предложили постоянно работать в СИС, я без особых колебаний согласился. Я находил работу разведчика очень интересной, мне нравилось путешествовать, а мысль о том, что, может быть, придется служить в далеких и неизвестных странах, не только не пугала, но привлекала меня. К тому же, отказавшись от идеи церковной карьеры, я и не представлял себе каких-либо других определенных жизненных перспектив. Капитан Чайлд, который демобилизовался из флота, начал создавать собственную фирму, организовывающую туристические круизы по Рейну и голландским рекам, и предложил стать его помощником. Мамин друг, владелец большого дома моделей, предложил мне работу администратора. Ни тот, ни другой проекты не вдохновляли меня, да к тому же я знал, что мало способен к бизнесу.
После того как я стал кадровым офицером разведки, руководство предложило мне поучиться на курсах русского языка для офицеров вооруженных сил, которые открылись при Кембриджском университете. Идея мне понравилась, и я сразу согласился.
Занятия, как и учебный год в университете, должны были начинаться в октябре, и я ненадолго вернулся в Гамбург, чтобы передать дела и своих агентов сотрудникам тамошней резидентуры СИС.
В Кембридже офицеры, зачисленные на курсы, были включены в обычный университетский порядок — жили как школяры последнего курса, были приписаны к разным колледжам — я, например, к Даунингу из-за его морских связей; мы слушали лекции на славянском факультете, и, кроме того, нас натаскивали по некоторым специфическим вопросам.
Славянский факультет в те годы возглавляла доктор Элизабет Хилл, которая воспитала несколько поколений славистов и много сделала для развития обучения русскому языку в Англии. Сильная личность, она использовала нетрадиционные подходы, обожала свой предмет и, главное, умела заинтересовать своих учеников. Мне посчастливилось, что она руководила моей группой. Доктор Хилл происходила из древнего рода английских купцов Санкт-Петербурга, мать ее была русской, и сама она выглядела очень русской — коренастая, с крупными чертами лица и волосами, собранными сзади в пучок. На своих занятиях ей удавалось заразить студентов (и, естественно, меня) своей любовью ко всему русскому. Я отделяю в данном случае русское от советского, потому что наша преподавательница мало жила при советской власти. Она была убежденной православной христианкой и иногда возила своих любимых учеников на машине в Лондон послушать службу в тамошнем православном храме. Мы не только изучали язык, но и слушали лекции по русской истории и литературе. Уже в рождественские каникулы я попробовал прочесть свою первую русскую книгу — «Анну Каренину» Толстого. Не скажу, что понял каждое слово, но с помощью словаря мне удавалось с интересом следить за развитием сюжета. Когда я закончил роман, у меня появилось чувство настоящей победы, и я сразу взялся за «Воскресение».
Вспоминая дни, проведенные в Кембридже, я теперь понимаю, что они были переломными — мне открылись новые горизонты, я получил ключ к удивительным богатствам русской литературы, стал уже немного понимать русских людей, заинтересовался и полюбил их обычаи и традиции. До Кембриджа я не делал никакой разницы между Россией и СССР, считал русских людей полуварварами, угнетенными жестокой и сильной диктатурой, которая безжалостно преследовала всех христиан. Во время войны я, конечно, смотрел на СССР с надеждой, восхищался боевым духом русских и приветствовал их победы, понимая, что сражения на Восточном фронте будут иметь решающее значение для исхода всей войны. Но и эти чувства, смешанные со страхом и отвращением к коммунизму, были лишены какой-либо любви к русским. Подобное отношение, которое, думаю, я разделял со многими, лучше всего можно проиллюстрировать анекдотом, который ходил в Голландии во время советского контрнаступления зимой 1942 года. Будто бы в это время на нидерландско-немецкой границе был установлен плакат: «Стой, Тимошенко! Здесь начинается Голландия». Другими словами — Советы могли сделать с немцами все, что захотят, но их присутствие в Голландии не приветствовалось.
Теперь под влиянием чтения и вдохновенных уроков доктора Хилл многое изменилось. Мой растущий интерес ко всему русскому превратился в настоящую любовь, я восхищался русскими людьми, их великодушием и щедростью, мужеством в борьбе против завоевателей с Востока и Запада и многовековой тирании собственных правителей, их удивительным долготерпением и выносливостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50