Тем временем камни продолжали летать во всех направлениях; один из них разбил стекло катафалка, остановившегося как раз за спинами полицейских лошадей, перегородивших дорогу на Сент-Антуанское предместье, и мирно лег среди цветов на гроб мсье Анатоля. Сочтя, что это уже слишком, полицейские направили лошадей к центру площади, с видимым удовольствием обрушивая шашки плашмя на головы и плечи бегущих, не обращая внимания ни на возраст, ни на пол. Ядро демонстрации устремилось к горловине бульвара Дидро, так как тамошний кордон остался на месте; при приближении толпы лошади расступились, подобно створкам ворот, пропуская людей. Видимо, маневр был направлен на то, чтобы направить демонстрантов к центру города по самому длинному пути. Совсем скоро площадь опустела, если не считать нескольких раненых демонстрантов, которых полицейские, слегка поколотив, пошвыряли в «черные воронки» с решетчатыми окошками; кроме того, посреди площади лежала на спине лошадь, окруженная сострадающими ей полицейскими. Столкновение продолжалось не более пяти минут.Мсье Плиссон вздохнул и поудобнее устроился на кожаном сиденье. Ни он, ни Турэн не снабдили сцену комментариями; литератор возобновил разговор на прерванном месте.— Так что же вы собираетесь делать?Турэн привычно пожал плечами.— Мой любезный друг, при любых революциях и переворотах находятся идиоты, которые приносятся в жертву, как вон та лошадь. Главное — не оказаться в их числе.— Но как это сделать?Турэн подумал о своем домике в Марокко и двухмоторном самолетике, стоящем наготове в Виллакубле. Мадам Турэн настаивала на незамедлительном отъезде, но если и этот кризис окажется ложной тревогой, ему не избежать славы труса и всеобщего осмеяния. С другой стороны, если бы он ограничился отправкой в безопасное место жены и детей, то где гарантия, что самолет сможет вернуться за ним, и он не застрянет здесь? Что касается водного пути, то рискованным казался и этот вариант ввиду слухов о портах на Ла-Манше. Инстинкт подсказывал ему, что следует держаться всем вместе, однако весь кошмар заключался в том, что никто не мог сказать, когда именно принять роковое решение и бросить все — квартиру, мебель, работу, положение в обществе, — нажитое за долгие годы путем интриг, изворотливости и честного труда. Мальчику пять лет, девочке — семь; достаточно одной ошибки в расчетах — и они сгинут. А ведь есть еще Жозефина, французская пуделиха, которой на следующей неделе предстоит дать первый приплод. Ну как объяснишь эту дилемму такому болвану, как Плиссон? Его голос прозвучал жизнерадостно:— На деле все всегда выходит не так плохо, как воображаешь. Не следует верить всем этим тенденциозным слухам о режиме Содружества. В конце концов, ведь были же они нашими союзниками в последней войне. Лично я никогда не потворствовал распространению жутких слухов, и, насколько хватало моего ограниченного влияния на политику газеты, мы всегда придерживались строгой объективности. Вам придется с этим согласиться…Мсье Плиссон важно кивнул.— Я тоже никогда напрямую не участвовал в политике и был готов принять новые веяния нашего времени в общественном развитии…Оба немного помолчали, слегка смущаясь и робея, думая одну и ту же горькую думу о том, что в наши дни совершенно нельзя доверять ближнему. Турэн вздохнул.— Полагаю, всегда остается возможность прийти к согласию, при условии, что удастся доказать свое стремление к искреннему сотрудничеству. Самое главное — любыми средствами избегать безответственных провокаций. Каковы бы ни были мотивы этих романтических порывов, расплачиваться за них придется всем.Мсье Плиссон снова кивнул.— Так было и в тот раз. Откровенно говоря, я даже тогда возражал против конспирации и насилия. Если оставить побоку легенды, то результаты были до смешного незначительными, а страдания, причиненные ответными действиями, — огромными. Страна не вынесет еще одного кровопускания такого масштаба. На мой взгляд, единственное, о чем надо позаботиться, — это сохранение сущности нации.Полиция дала кортежу сигнал отправляться, и процессия медленно тронулась с места. Беседа прервалась, и в голове Турэна вновь закипел спор — стоит ли бежать немедленно или лучше выжидать, рискуя угодить в мышеловку. Доводы «за» и «против» распределились поровну, и в этом тупике неожиданно весомым начинало казаться ожидаемое потомство Жозефины, грозя превратиться в ту последнюю соломинку, которая переломит спину верблюду. Слова Плиссона о сохранении сущности нации все еще звучали у него в ушах. Двое его детишек определенно были частью этой сущности; но почему бы не дождаться рождения щенят — события, которого они ждали с таким воодушевлением? Вполне приемлемый срок и не менее рациональный довод, чем любой другой. В конце концов, даже римляне составляли планы военных кампаний, наблюдая за полетом птиц и бросая через плечо овечью требуху…Сразу за катафалком громыхал экипаж Жюльена и отца Милле. Святой отец облачился по такому случаю в грубую сутану своего Ордена, которая, подчеркивая мощь его фигуры живописными складками, оказалась ему весьма к лицу, особенно во влекомом лошадьми экипаже. Обширное седалище святого отца и его просторное одеяние занимали три четверти скамеечки; на оставшейся четвертушке примостился Жюльен, забившийся в угол и тесно сжавший ноги. Проезжая через площадь, они могли понаблюдать за погрузкой раненого демонстранта в машину «скорой помощи» двумя мужчинами в форме. Пострадавший был юношей лет семнадцати; из его уха, рассеченного на две ровные половинки, сочилась густая кровь; он был без сознания — то ли от сотрясения мозга, то ли от пролома черепа. Отец Милле гневно фыркнул.— Всякий раз, когда я вижу нашу полицию в действии, меня так и подмывает стать коммунистом, — посетовал он.— А кем вас будет подмывать стать, когда вы увидите в действии полицию Содружества? — полюбопытствовал Жюльен.— Либо жертвой, либо беглецом в крохотном оазисе. Мне понравилась ваша статья.— Ваше представление об оазисе, видимо, отличается от моего.— Поглядим, — сказал отец Милле. Прокатившись под ленивый перестук колес по авенюТрон, процессия свернула влево, на бульвар Шаррон. В стеклянной стенке заворачивающего за угол катафалка стала ясно видна аккуратная дыра, от которой во все стороны разбегались извилистые трещины, напоминающие солнечные лучики на детском рисунке. Катафалк подпрыгнул на каком-то особенно выпирающем булыжнике, и стеклянная стенка лишилась еще одного куска, с мелодичным звоном расколовшегося на мелкие кусочки.— На катафалках следовало бы применять небьющееся стекло, — заметил Жюльен.— Исключительно своевременное соображение, — подхватил отец Милле. — Вам известно, что полиция совсем потеряла голову, да и правительство заодно с ней? Они арестовали мою племянницу!— Это еще за что?— По всей видимости, у нее была интрижка с каким-то агентом Содружества. Если они арестуют всех остальных ослов, с которыми у нее были интрижки, я возрадуюсь, забыв, что я христианин. Не были ли и вы случайно в их числе?— Нет. И несчастный Понтье не был. Его тоже арестовали.— Это другое дело, — ответствовал отец Милле, неожиданно обретая серьезность и претензию на непогрешимость. — Он действительно оказывал пагубное воздействие на молодое поколение. В моих глазах он — символ того, как интеллект предает душу.— Он просто умствующий идиот, — сказал Жюльен. — Разве его вина, что его принимали всерьез? Его это удивляло больше других. — Он улыбнулся. — Самое забавное во всей этой истории — то, что его жена всегда была честной, правоверной агенткой Содружества, о чем бедняга Понтье никогда не догадывался, и что она, разумеется, разгуливает на свободе.— Скажите пожалуйста! — протянул потрясенный отец Милле. — Во времена кризиса они с неизменной последовательностью хватают не тех, кого следует.— Вы все так же невинны, святой отец, — пожурил его Жюльен. — Разве они могли бы надеяться усидеть в своих креслах при новом режиме, если бы похватали восходящих звезд завтрашнего дня? Оглянитесь-ка на экипаж, следующий за нами…
В следующем за ними экипаже покачивались поэт Наварэн и физик — лорд Эдвардс. Когда полиция, обнажив шашки, налетела на демонстрантов, Эдвардс, ни разу в жизни не наблюдавший ничего похожего, побагровел от негодования.— Пойдемте, зададим этим кровожадным свиньям! — воскликнул он и потянул поэта за рукав, уже занося ногу над ступенькой.Наварэну пришлось приложить все силы, чтобы усадить Геркулеса на место, ухватив его обеими руками за полы пиджака, поскольку чудовищных размеров башмак физика, высунувшись из-под пузырящейся полосатой брючины, уже навис над булыжниками. К счастью, шаткая подножка треснула, не выдержав его веса, и это решило дело, так как Эдвардс, потеряв равновесие, позволил втянуть себя обратно и, попыхтев немного, угомонился. Потом, когда процессия возобновила движение, цоканье копыт и скрип колес окончательно успокоили его, и на авеню Трон он спросил изменившимся голосом:— Что вы собираетесь делать?Видя, что Наварэн пялится на него с бессмысленной улыбкой, он ворчливо пояснил:— Если на вас нападут.Поэт поднял брови, удивившись столь неуклюжей формулировке, которую позволяет себе англичанин, и ответил тоном взрослого, объясняющего ребенку, что Земля круглая:— В случае конфликта, который может произойти только в результате провокации империалистов, долг каждого демократически мыслящего человека будет заключаться в том, чтобы оказать безоговорочную, решительную, безусловную поддержку Содружеству Свободолюбивых Народов.— Гм, — буркнул Геркулес и некоторое время помалкивал, издавая неясные булькающие звуки; потом он неожиданно покрутил у лица Наварэна пальцем и пророкотал:— Я называю это изменой!Наварэн решил было, что неверно понял Эдвардса с его невообразимым французским.— Прошу прощения?… — промямлил он с улыбочкой порочного херувима.— Я называю это изменой! — прогремел голос Геркулеса-Расщепителя атомов, перекрыв скрип колес; после этого он с глубоким удовлетворенным вздохом, освободившим его грудь от давно надоевшей тяжести, отодвинулся в угол и решил вновь поразмыслить на проклятую тему о расширении Вселенной, на этот раз в свете чисто математических доказательств.Наварэн, пережив сперва некоторый шок, пришел к заключению, что единственной достойной реакцией на столь подлое и непредвиденное предательство будет гробовое молчание, коль скоро выбраться из катящегося экипажа все равно невозможно. Он отодвинулся от Эдвардса настолько, насколько позволило ограниченное пространство, сохраняя на лице застывшую улыбку. Внезапно ему вспомнилась давно забытая история. В первые годы революции тогдашнему Отцу Народов продемонстрировали газетную вырезку с сообщением о том, что во время всеобщей стачки в Великобритании полицейские и забастовщики провели футбольный матч, победа в котором досталась забастовщикам. Старый мудрый вождь немедленно заявил, что британцы — безнадежный народ с точки зрения мировой революции, и прекратил финансирование их партии…Они и впрямь, размышлял поэт, безнадежный народ, вместе с остальными англосаксами и всеми протестантами в придачу. Новое вероисповедание может пустить прочные корни только там, где старые никогда не загнивали под влиянием пуританизма и Реформации, только в народах, привыкших к абсолютному, безусловному подчинению иерархии святой Церкви, римской или византийской, цель которой оправдывает все средства, выводящие на путь спасения. Вот чего никак не возьмут в толк ни чудаки вроде Эдвардса, ни глупые забастовщики, вышедшие на футбольный матч с полицейскими, ни тем более глупая полиция, позволившая забастовщикам нанести ей поражение. Не нация, а сборище чудаков, нонконформистов и еретиков, потомков архиеретика Генриха VIII. Если приглядеться, то Эдвардс со своей косматой гривой и выпирающим брюхом похож на него даже внешне.Внезапно, в тот самый момент, когда трусящая впереди лошадка задрала хвост, на Наварэна снизошло озарение. Он напишет пьесу о Генрихе VIII с очевидными всем современными параллелями, показывающую, что именно еретическое отступничество этой похабной Синей Бороды, вызванное исключительно его мерзким многоженством, заложило основу всех трагических войн, выпадавших с тех самых пор на долю Европы. Чем больше Наварэн развивал свою мысль, тем больше она приходилась ему по душе. Это будет первая пьеса, которую поставят при новом режиме. Тема будет близка здоровым национальным чувствам, ибо возродит в памяти вторжения англичан во Францию, а это позволит не замечать многих деликатных проблем, порождаемых некоторыми аспектами новой ситуации…Улыбаясь своей херувимской улыбкой, Наварэн ощутил нечто вроде благодарности к Эдвардсу, чья вспышка послужила причиной его вдохновения. Оставалось только сожалеть, что в будущем таких стимулов больше не будет.Еще через два экипажа Комманш заканчивал втолковывать Жоржу де Сент-Иллеру причины своего ухода в отставку.— Наконец-то я свободен, — говорил он. — Можно начинать все сначала, как в прошлый раз. Надеюсь, в вашей системе найдется для меня местечко.Сент-Иллер кивнул, и они на некоторое время погрузились в обсуждение тайников, связи и других технических материй. У начала бульвара Менилмонтан процессии снова пришлось остановиться, ибо несколько мужчин в баскских беретах, вооруженных автоматическим оружием, принялись разбирать мостовую и возводить баррикаду. Завидя катафалк, они, однако, посторонились и даже вернули на место несколько булыжников, чтобы у участников процессии напрочь не вытрясло душу. Скрип и скрежет возобновились, а из стеклянной теплицы мсье Анатоля вывалилось еще несколько кусков.— Наши ребята, — сказал Сент-Иллер. — Их немного, но палец им в рот не клади.Он зевнул во весь рот.— Самое забавное, — молвил Комманш, — что я тоже ощущаю смертельную скуку.— Нечего и говорить, что наша скука порождена чувством вторичности, — сказал Сент-Иллер, чья манера говорить по мере приближения конкретных дел все больше утрачивала туманность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55