https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/nedorogie/
Глянь, Матрёна только ещё бежит.В трапезную влетела раскрасневшаяся Матрёна.— Что с барином? — крикнула она.— Всё в порядке, — ответила Маргарита Петровна. — Лёгкий обморок. Голову напекло.— Ах ты ж, Господи! — Матрёна всплеснула руками и уставилась на бедолагу с неподдельной жалостью. — Вы уж аккуратнее, барин. Хотите, я вам шанюжек к ужину напеку?..— Хочу, — сказал Стас, сам себе удивляясь: по всем прикидкам он бы, представ перед Алёной в таком дурацком виде, должен был впасть в тоску и отчаяние, а он не впал.— Ну и славно! — сказала Матрёна и улыбнулась белыми зубами.На пороге возник Дорофей, полный раскаяния. Глядя в пол, он пробубнил:— Маргарита Петровна, можно я доем?Доцент Кованевич гневно глядела на него и не отвечала.— Я больше не буду так шутить, — пробасил Дорофей.— Что ж, садитесь, — сказала Маргарита Петровна с отвращением. — Но предупреждаю: ещё один такой проступок, и я ходатайствую о вашем отчислении с практики.— Да кто же знал, что он такой слабак… — буркнул Дорофей и начал наворачивать остывшие щи.Рядом со своим обидчиком сел Стас и тоже запустил ложку в щи. В ближайшее время, пожалуй, дурного грека можно было не опасаться.— Вы поешьте, поешьте, — сказала Матрёна Стасу. — Давайте-кась я вам погорячей подолью.— После обеда на занятия можешь не ходить, — сказала доцент Кованевич. — Лучше поспи…— Нет!!! — взвизгнул Стас и уронил ложку. Слово «поспи» мигом выбило его из равновесия. — В смысле, я лучше погуляю в лесу…— Хорошо, — сказала Маргарита Петровна и обратилась к остальным: — Так, ребята, после обеда вам полтора часа на отдых, и к четырём всем собраться у входа в трапезный корпус. Вопросы есть?
Студенты докончили трапезу и один за другим покинули помещение. Матрёна сходила на кухню и вернулась с чашкой кофе для преподавательницы. Стас не спешил: ему было здесь, с двумя ласковыми женщинами, сидевшими за столом напротив него, гораздо уютнее, чем на улице или в гостинице. Он опасался насмешек со стороны товарищей, а ещё пуще — презрения в глазах Алёны. Она ещё решит, что он боится лягушек… Хотя дело-то ведь не в лягушке, а в том сне, что снился ему этой ночью. А уж после второго-то сна в глубине его души поселился совершенно явственный страх, что в любую минуту тёплое лето с добрым солнышком, которое, конечно же, никакую голову ему не напекало, возьмёт и сменится в силу каких-то неведомых физических законов лютой зимой, и нечеловеческая стужа пронзит его, живого, до самого сердца…В дверь заглянул проф. Жилинский — видать, ему доложили о происшествии, и он, в отличие от других вполне осведомлённый о том, что за важная персона отчим Стаса, решил проверить ситуацию самолично. Он огляделся, убедился, что всё в порядке, сказал своё всегдашнее «тэк-с» и исчез.Между дамами тем временем шёл разговор.— Я сюда не в первый раз приезжаю, а вас, Матрёна, никогда не видела…Матрёна стрельнула глазами в сторону молодого барина и что-то прошептала на ухо Маргарите Петровне.— И что, отбыли от звонка до звонка? — спросила та с ужасом.Матрёна качнула головой:— Заменили на поселение. Я ведь в акциях не участвовала, только литературу распространяла и в демонстрации один раз… Община поручилась: дед же с бабкой на иждивении, я единственный кормилец… Теперь, правда, один дед остался, бабка померла в прошлый год.— И отправили сюда?— Считается, да. Но я же здесь родилась, в Плоскове. Так что с одной стороны на поселении, а с другой — у себя дома. Родители умерли в девятнадцатом, так мы теперь тут с дедом…— С поражением в правах?— Да вы не беспокойтесь, — сказала Матрёна. — Я проверку в уездном управлении прошла, к работе с учащимися допуск имею.— Я? Беспокоиться? — удивилась доцент Кованевич даже с некоторым возмущением. — Уж я-то не беспокоюсь по этому поводу ни в малейшей степени! — и вытащила папиросу.— Нельзя здесь! — воскликнула Матрёна. — Заругают!— Ах да, здесь же духовное заведение. — Маргарита Петровна спрятала папиросу в изящный серебряный портсигар. — Ну хорошо, не будем нарушать вековые традиции.— И так уже будут ругаться, что вы простоволосые заходите в обитель…— Ну, это уж им дудки! Как хочу, так и хожу.— Это ничего. Отец-настоятель у нас добрый, поблажку даёт…— Да уж… Либерал…— А что — здесь братия хоть мясо видит, а в других-то монастырях нельзя, только рыба, и то не всякий день! По весне немецкой веры делегация приезжала, в собор допустил, на службу. После реставрации, говорят, и вообще иностранных отдыхающих сюда возить будут. А в других-то обителях после бусурманина и до сих пор храм по новой освящают.— Ну, в Москве этих проблем уже не существует.— Так ведь то в Москве. Москва — она большая… На фотокарточке в журнале видела, дома в десять этажей!— И в двадцать уже есть.— Эва как! — поразилась Матрёна.— Нет, кофе без папиросы — это невыносимо, — сказала Маргарита Петровна и поднялась со стула. — Я пойду на крылечко.— Ну что, барин, оклемались? — спросила Матрёна, когда они остались вдвоём.— Да, хорошо, — ответил Стас. Сытый под завязку, он сидел на лавке и не спешил выползать из-за стола.Матрёна вдруг встала, подошла к нему, погладила по голове и на секунду прижала к большой тёплой груди.— А шанюжек-то я вам ввечеру испеку! И принесу!— Спасибо, — млея, прошептал Стас и подумал, что ведь сейчас его отсюда прогонят. — А… скажите, тётя Матрёна… Можно, я вам помогу со стола убрать?..— Да ведь не барское это дело, — сказала Матрёна, но не так чтобы очень твёрдо.— Меня матушка приучила за собой со стола всегда убирать.— Во-о-от какая у нас правильная матушка! — пропела Матрёна, составляя тарелки.— У вас батюшка правильный, у нас — матушка. — Стас, счастливый оттого, что его не гонят, решился пошутить.Когда до Матрёны дошёл его юмор, она звонко расхохоталась, а потом, как бы в знак одобрения, ущипнула барина чуть пониже талии да и пошла убирать со стола.Её щипок Стаса почему-то взволновал. Перетаскав вместе с нею посуду в моечную, он сбежал из трапезной и пошёл, пользуясь тем, что доцент Кованевич его отпустила, на берег Согожи. Там сел на поваленный ствол берёзы и просидел до самого ужина. Он старался думать об Алёне, но мысли сами собой перескакивали на игривый Матрёнин щипок. Это было приятно и необычно.Теоретический аспект отношений между полами никакой тайной за семью печатями для него не являлся: ни отчим, ни maman никогда не ограничивали его в чтении самой разнообразной литературы. На практике же ни до походов со товарищи в весёлые дома, ни до греховных интрижек с доступными сверстницами дело как-то не доходило: близких друзей у Стаса не было, шумных компаний он чурался. Да и всегда имелось чем заняться: на учёбу он налегал со всей серьёзностью, плюс живопись, плюс чтение книг. А в последний год — романтическое чувство к Алёне, правда, так и непонятно — взаимное или не очень…За ужином Матрёна вроде и не посмотрела на него ни разу, зато Алёна сама подсела, и щебетала о коровах, которых увидела сегодня впервые в жизни. Стадо гнали мимо них, когда они из гостиницы шли в Рождествено на ужин. Алёна утверждала, что испугалась. Стас тоже повстречал стадо, но чего такого страшного может быть в корове, ему было решительно непонятно.Потом опять вернулись к гостинице, и тут оказалось, что по распоряжению проф. Жилинского к Дорофею подселяют Вовика, а для Стаса хлопотами Матрёны на втором этаже нашлась отдельная комнатка, совсем маленькая, но с окном и шкапом. Он быстро перенёс на новое место свою сумку и книги и завалился на койку.Он долго не смыкал глаз. Всё ему казалось, что вот он уснёт, и опять какая-нибудь мерзость с ним случится… Потом самому же стало смешно: до чего дошло, снов собственных страшится… Чтобы унять страхи, он стал вспоминать те места из любимых классиков, где про сон говорилось что-нибудь хорошее. Например: «… мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой… » Или: «… и вечный бой. Покой нам только снится». Заснул на Радищеве: «… о природа, объяв человека в пелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки и печали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул, и всё скончалось… » Деревня Плосково, 1656—1668 годы Когда человеку семнадцать лет от роду, жизнь его насыщенна и разнообразна. Но даже и в этом возрасте мало кому случается бежать нагишом по сосновым шишкам, удирая от десятка размахивающих кольями диких существ мужеска пола, в чьих злобных намерениях сомневаться не приходится. Стас-то уж точно не сомневался.Взлетев на пригорок, он остановился перевести дух. Мужики с кольями бегали так себе, да и обувка их — лапти, поверить невозможно! — не способствовала установлению рекордов. Ему тоже бежалось нелегко — босые ноги сбились о корни сосен и шишки. Но всё же сказывались гимнастические занятия в училище, где он был не из последних легкоатлетов.Этот сон, как и прежние, начался с нудизма: Стас вдруг обнаружил себя стоящим на четвереньках в траве и абсолютно голым. Первая мысль была — слава Богу, не зима, потом он осмотрелся и увидел, что вокруг лес, а в полусотне шагов от него стоит толпа мужиков, разинувших рты от изумления.Мужики, как Стас позже узнал, в лесу заготавливали колья для своих нужд и как раз стояли перед симпатичной осиной, прикидывая, валить её уже или дать ей постоять ещё годок — чтобы уж наверняка сделать из неё соху. И тут вдруг прямо на их глазах из ниоткуда появился голый парень. А он сообразить ничего не успел: ноги сами понесли его через кусты из леса вон. Как и следовало ожидать, мужики с воем кинулись ему вослед.Передохнув на пригорке, рванул дальше. Ведь он только что бродил здесь с Матрёной и однокурсниками! Надо бежать к реке. Он уже видел её приметы, ивняк по берегам: метров сто вдоль опушки, потом полем ещё столько же, и, одетая в песчаные берега, заблестит под солнышком Согожа. Он бросится в воду и переплывёт на тот берег. Рассекая кусты с едва распустившимися листочками, он сообразил, что здесь конец апреля — начало мая. Есть надежда, что мужики в воду за ним не полезут. А ему-то речку переплыть — раз плюнуть: корниловские заплывы приучили не бояться холодной воды.Только вот что дальше?Ну переплывёт он речку. А как он костёр-то разведёт? А что есть будет? А ночи-то холо-о-одные… Хошь не хошь, а придется выходить к людям. Вот к этим самым дикарям с красными злыми мордами, заросшими по самые глаза косматыми бородищами. Завтра же и придётся. Дай Бог, они до завтра успокоятся.А если нет?А нет — так тому и быть. Даже если забьют палками до смерти, всё лучше, чем быть разорванным медведем. Стас на бегу поёжился и отогнал от себя жуткое воспоминание. И удивился сам себе: до чего же спокойно он думает о смерти! Будто после того, как ему приснилось на выбор несколько смертей, умирать Для него стало делом привычным, вроде как высморкаться… Главное, не верить, что это всё всерьез, сказал он себе. И про Бога не забывать. Опять вспомнилось, что ведь был там кто-то, был старик бородатый, когда медведь… Как же Стас надеялся на него, а старик не помог!.. Ах, эти сны!Он бросил взгляд в сторону, на пригорок, из-за которого, по Уму, должен был сверкнуть купол колокольни Рождественского Мужеского монастыря, где он, Станислав Гроховецкий, учащийся Архитектурно-реставрационного училища, проходил производственную практику. Но за пригорком не было ничего! Только густо-синее небо и тёмный лес в отдалении.Зато блеснула река за деревьями. Хорошо, что хоть она никуда не делась. И чего бежал вдоль опушки, а не сразу вправо — и в воду? Было бы ближе. Хотя со страху каких только глупостей не натворишь.Хриплые крики из-за спины сделались громче, а что там кричали, Стас разобрать не мог. Видать, поняли суть манёвра: что он в речку сейчас — бултых, и от них ушёл. Но, выскочив на песчаный берег, заросший лопухами, понял, что всё будет не так просто: кричали-то не ему. Двое мужиков, одетые в какие-то рубахи вроде сарафанов, стояли с сетью у самой воды и обалдело на него таращились. «Держи!» — донеслось сзади. Рыбаки встрепенулись, бросили сеть и рванули наперерез беглецу. Азарт охоты так и засверкал в их глазах.На какой-то миг Стас почувствовал укол дикой тоски, как всегда с ним бывало, когда пахло дракой. А потом сплеча засадил рыбаку, который пёр на него, расставив руки, кулаком прямо в бороду. Тот, даже не пятясь от удара назад, просто опрокинулся на спину, в воду, подняв косматой головой сноп брызг. Ударчик получился что надо. В реальности Стас боксерскими навыками не блистал, но во сне чего не бывает…В этот момент второй рыбак бросился ему под ноги, и Стас полетел на песок.Встать! — молнией сверкнуло в мозгу. — Иначе забьют.Он вскочил на ноги. Подбежавшие мужики взяли его в кольцо и остановились. Ужас накатился на Стаса.— Дяденьки… Дяденьки… — пробормотал он, но они молчали. Вот и всё, пришла мысль. Хорошо бы успеть подставить голову под первый удар — чтобы сразу отключиться. Это сон, твёрдо сказал он себе. Только сон!Расцарапанные о кусты и ветки руки и бока нещадно саднили, а ступни ног так просто горели адским огнём.Стас повернулся в ту сторону, где должен был быть Рождественский монастырь, и, прикрыв срам левой рукой, правой размашисто перекрестился.В этот момент рыбак, сидевший в воде с разбитой мордой, взревел диким голосом, бросился на Стаса и, обняв его, попытался снова повалить на песок. Стас, однако, устоял: рыбак был ниже его на голову и существенно легче! Он взял его за запястья и без труда развёл ему руки. А затем один из подбежавших что-то гаркнул, обиженный рыбак сделал шаг назад и остановился, тяжело дыша.Желая понять свою будущую судьбу, Стас оглядел остальных бородачей и с удивлением отметил, что они вообще-то не желают на него набрасываться. Мужики переминались с ноги на ногу в явном смущении и отворачивали глаза, встречая его взгляд. И все, как один, были сильно ниже его ростом.— Ты что же, отроче, во Христа веруешь? — спросил тот, который окоротил рыбака. Он здесь, похоже, был за старшего.— Верую, дяденька, — сказал Стас, прикрываясь руками и конфузливо отворачивая тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Студенты докончили трапезу и один за другим покинули помещение. Матрёна сходила на кухню и вернулась с чашкой кофе для преподавательницы. Стас не спешил: ему было здесь, с двумя ласковыми женщинами, сидевшими за столом напротив него, гораздо уютнее, чем на улице или в гостинице. Он опасался насмешек со стороны товарищей, а ещё пуще — презрения в глазах Алёны. Она ещё решит, что он боится лягушек… Хотя дело-то ведь не в лягушке, а в том сне, что снился ему этой ночью. А уж после второго-то сна в глубине его души поселился совершенно явственный страх, что в любую минуту тёплое лето с добрым солнышком, которое, конечно же, никакую голову ему не напекало, возьмёт и сменится в силу каких-то неведомых физических законов лютой зимой, и нечеловеческая стужа пронзит его, живого, до самого сердца…В дверь заглянул проф. Жилинский — видать, ему доложили о происшествии, и он, в отличие от других вполне осведомлённый о том, что за важная персона отчим Стаса, решил проверить ситуацию самолично. Он огляделся, убедился, что всё в порядке, сказал своё всегдашнее «тэк-с» и исчез.Между дамами тем временем шёл разговор.— Я сюда не в первый раз приезжаю, а вас, Матрёна, никогда не видела…Матрёна стрельнула глазами в сторону молодого барина и что-то прошептала на ухо Маргарите Петровне.— И что, отбыли от звонка до звонка? — спросила та с ужасом.Матрёна качнула головой:— Заменили на поселение. Я ведь в акциях не участвовала, только литературу распространяла и в демонстрации один раз… Община поручилась: дед же с бабкой на иждивении, я единственный кормилец… Теперь, правда, один дед остался, бабка померла в прошлый год.— И отправили сюда?— Считается, да. Но я же здесь родилась, в Плоскове. Так что с одной стороны на поселении, а с другой — у себя дома. Родители умерли в девятнадцатом, так мы теперь тут с дедом…— С поражением в правах?— Да вы не беспокойтесь, — сказала Матрёна. — Я проверку в уездном управлении прошла, к работе с учащимися допуск имею.— Я? Беспокоиться? — удивилась доцент Кованевич даже с некоторым возмущением. — Уж я-то не беспокоюсь по этому поводу ни в малейшей степени! — и вытащила папиросу.— Нельзя здесь! — воскликнула Матрёна. — Заругают!— Ах да, здесь же духовное заведение. — Маргарита Петровна спрятала папиросу в изящный серебряный портсигар. — Ну хорошо, не будем нарушать вековые традиции.— И так уже будут ругаться, что вы простоволосые заходите в обитель…— Ну, это уж им дудки! Как хочу, так и хожу.— Это ничего. Отец-настоятель у нас добрый, поблажку даёт…— Да уж… Либерал…— А что — здесь братия хоть мясо видит, а в других-то монастырях нельзя, только рыба, и то не всякий день! По весне немецкой веры делегация приезжала, в собор допустил, на службу. После реставрации, говорят, и вообще иностранных отдыхающих сюда возить будут. А в других-то обителях после бусурманина и до сих пор храм по новой освящают.— Ну, в Москве этих проблем уже не существует.— Так ведь то в Москве. Москва — она большая… На фотокарточке в журнале видела, дома в десять этажей!— И в двадцать уже есть.— Эва как! — поразилась Матрёна.— Нет, кофе без папиросы — это невыносимо, — сказала Маргарита Петровна и поднялась со стула. — Я пойду на крылечко.— Ну что, барин, оклемались? — спросила Матрёна, когда они остались вдвоём.— Да, хорошо, — ответил Стас. Сытый под завязку, он сидел на лавке и не спешил выползать из-за стола.Матрёна вдруг встала, подошла к нему, погладила по голове и на секунду прижала к большой тёплой груди.— А шанюжек-то я вам ввечеру испеку! И принесу!— Спасибо, — млея, прошептал Стас и подумал, что ведь сейчас его отсюда прогонят. — А… скажите, тётя Матрёна… Можно, я вам помогу со стола убрать?..— Да ведь не барское это дело, — сказала Матрёна, но не так чтобы очень твёрдо.— Меня матушка приучила за собой со стола всегда убирать.— Во-о-от какая у нас правильная матушка! — пропела Матрёна, составляя тарелки.— У вас батюшка правильный, у нас — матушка. — Стас, счастливый оттого, что его не гонят, решился пошутить.Когда до Матрёны дошёл его юмор, она звонко расхохоталась, а потом, как бы в знак одобрения, ущипнула барина чуть пониже талии да и пошла убирать со стола.Её щипок Стаса почему-то взволновал. Перетаскав вместе с нею посуду в моечную, он сбежал из трапезной и пошёл, пользуясь тем, что доцент Кованевич его отпустила, на берег Согожи. Там сел на поваленный ствол берёзы и просидел до самого ужина. Он старался думать об Алёне, но мысли сами собой перескакивали на игривый Матрёнин щипок. Это было приятно и необычно.Теоретический аспект отношений между полами никакой тайной за семью печатями для него не являлся: ни отчим, ни maman никогда не ограничивали его в чтении самой разнообразной литературы. На практике же ни до походов со товарищи в весёлые дома, ни до греховных интрижек с доступными сверстницами дело как-то не доходило: близких друзей у Стаса не было, шумных компаний он чурался. Да и всегда имелось чем заняться: на учёбу он налегал со всей серьёзностью, плюс живопись, плюс чтение книг. А в последний год — романтическое чувство к Алёне, правда, так и непонятно — взаимное или не очень…За ужином Матрёна вроде и не посмотрела на него ни разу, зато Алёна сама подсела, и щебетала о коровах, которых увидела сегодня впервые в жизни. Стадо гнали мимо них, когда они из гостиницы шли в Рождествено на ужин. Алёна утверждала, что испугалась. Стас тоже повстречал стадо, но чего такого страшного может быть в корове, ему было решительно непонятно.Потом опять вернулись к гостинице, и тут оказалось, что по распоряжению проф. Жилинского к Дорофею подселяют Вовика, а для Стаса хлопотами Матрёны на втором этаже нашлась отдельная комнатка, совсем маленькая, но с окном и шкапом. Он быстро перенёс на новое место свою сумку и книги и завалился на койку.Он долго не смыкал глаз. Всё ему казалось, что вот он уснёт, и опять какая-нибудь мерзость с ним случится… Потом самому же стало смешно: до чего дошло, снов собственных страшится… Чтобы унять страхи, он стал вспоминать те места из любимых классиков, где про сон говорилось что-нибудь хорошее. Например: «… мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой… » Или: «… и вечный бой. Покой нам только снится». Заснул на Радищеве: «… о природа, объяв человека в пелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки и печали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул, и всё скончалось… » Деревня Плосково, 1656—1668 годы Когда человеку семнадцать лет от роду, жизнь его насыщенна и разнообразна. Но даже и в этом возрасте мало кому случается бежать нагишом по сосновым шишкам, удирая от десятка размахивающих кольями диких существ мужеска пола, в чьих злобных намерениях сомневаться не приходится. Стас-то уж точно не сомневался.Взлетев на пригорок, он остановился перевести дух. Мужики с кольями бегали так себе, да и обувка их — лапти, поверить невозможно! — не способствовала установлению рекордов. Ему тоже бежалось нелегко — босые ноги сбились о корни сосен и шишки. Но всё же сказывались гимнастические занятия в училище, где он был не из последних легкоатлетов.Этот сон, как и прежние, начался с нудизма: Стас вдруг обнаружил себя стоящим на четвереньках в траве и абсолютно голым. Первая мысль была — слава Богу, не зима, потом он осмотрелся и увидел, что вокруг лес, а в полусотне шагов от него стоит толпа мужиков, разинувших рты от изумления.Мужики, как Стас позже узнал, в лесу заготавливали колья для своих нужд и как раз стояли перед симпатичной осиной, прикидывая, валить её уже или дать ей постоять ещё годок — чтобы уж наверняка сделать из неё соху. И тут вдруг прямо на их глазах из ниоткуда появился голый парень. А он сообразить ничего не успел: ноги сами понесли его через кусты из леса вон. Как и следовало ожидать, мужики с воем кинулись ему вослед.Передохнув на пригорке, рванул дальше. Ведь он только что бродил здесь с Матрёной и однокурсниками! Надо бежать к реке. Он уже видел её приметы, ивняк по берегам: метров сто вдоль опушки, потом полем ещё столько же, и, одетая в песчаные берега, заблестит под солнышком Согожа. Он бросится в воду и переплывёт на тот берег. Рассекая кусты с едва распустившимися листочками, он сообразил, что здесь конец апреля — начало мая. Есть надежда, что мужики в воду за ним не полезут. А ему-то речку переплыть — раз плюнуть: корниловские заплывы приучили не бояться холодной воды.Только вот что дальше?Ну переплывёт он речку. А как он костёр-то разведёт? А что есть будет? А ночи-то холо-о-одные… Хошь не хошь, а придется выходить к людям. Вот к этим самым дикарям с красными злыми мордами, заросшими по самые глаза косматыми бородищами. Завтра же и придётся. Дай Бог, они до завтра успокоятся.А если нет?А нет — так тому и быть. Даже если забьют палками до смерти, всё лучше, чем быть разорванным медведем. Стас на бегу поёжился и отогнал от себя жуткое воспоминание. И удивился сам себе: до чего же спокойно он думает о смерти! Будто после того, как ему приснилось на выбор несколько смертей, умирать Для него стало делом привычным, вроде как высморкаться… Главное, не верить, что это всё всерьез, сказал он себе. И про Бога не забывать. Опять вспомнилось, что ведь был там кто-то, был старик бородатый, когда медведь… Как же Стас надеялся на него, а старик не помог!.. Ах, эти сны!Он бросил взгляд в сторону, на пригорок, из-за которого, по Уму, должен был сверкнуть купол колокольни Рождественского Мужеского монастыря, где он, Станислав Гроховецкий, учащийся Архитектурно-реставрационного училища, проходил производственную практику. Но за пригорком не было ничего! Только густо-синее небо и тёмный лес в отдалении.Зато блеснула река за деревьями. Хорошо, что хоть она никуда не делась. И чего бежал вдоль опушки, а не сразу вправо — и в воду? Было бы ближе. Хотя со страху каких только глупостей не натворишь.Хриплые крики из-за спины сделались громче, а что там кричали, Стас разобрать не мог. Видать, поняли суть манёвра: что он в речку сейчас — бултых, и от них ушёл. Но, выскочив на песчаный берег, заросший лопухами, понял, что всё будет не так просто: кричали-то не ему. Двое мужиков, одетые в какие-то рубахи вроде сарафанов, стояли с сетью у самой воды и обалдело на него таращились. «Держи!» — донеслось сзади. Рыбаки встрепенулись, бросили сеть и рванули наперерез беглецу. Азарт охоты так и засверкал в их глазах.На какой-то миг Стас почувствовал укол дикой тоски, как всегда с ним бывало, когда пахло дракой. А потом сплеча засадил рыбаку, который пёр на него, расставив руки, кулаком прямо в бороду. Тот, даже не пятясь от удара назад, просто опрокинулся на спину, в воду, подняв косматой головой сноп брызг. Ударчик получился что надо. В реальности Стас боксерскими навыками не блистал, но во сне чего не бывает…В этот момент второй рыбак бросился ему под ноги, и Стас полетел на песок.Встать! — молнией сверкнуло в мозгу. — Иначе забьют.Он вскочил на ноги. Подбежавшие мужики взяли его в кольцо и остановились. Ужас накатился на Стаса.— Дяденьки… Дяденьки… — пробормотал он, но они молчали. Вот и всё, пришла мысль. Хорошо бы успеть подставить голову под первый удар — чтобы сразу отключиться. Это сон, твёрдо сказал он себе. Только сон!Расцарапанные о кусты и ветки руки и бока нещадно саднили, а ступни ног так просто горели адским огнём.Стас повернулся в ту сторону, где должен был быть Рождественский монастырь, и, прикрыв срам левой рукой, правой размашисто перекрестился.В этот момент рыбак, сидевший в воде с разбитой мордой, взревел диким голосом, бросился на Стаса и, обняв его, попытался снова повалить на песок. Стас, однако, устоял: рыбак был ниже его на голову и существенно легче! Он взял его за запястья и без труда развёл ему руки. А затем один из подбежавших что-то гаркнул, обиженный рыбак сделал шаг назад и остановился, тяжело дыша.Желая понять свою будущую судьбу, Стас оглядел остальных бородачей и с удивлением отметил, что они вообще-то не желают на него набрасываться. Мужики переминались с ноги на ногу в явном смущении и отворачивали глаза, встречая его взгляд. И все, как один, были сильно ниже его ростом.— Ты что же, отроче, во Христа веруешь? — спросил тот, который окоротил рыбака. Он здесь, похоже, был за старшего.— Верую, дяденька, — сказал Стас, прикрываясь руками и конфузливо отворачивая тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9