это уже будет победа!
– Готов, – сказал Димка хрипло, и Олег подумал, что он волнуется: кажется, и вправду поверил в предвидение шефа.
– Поехали, – скомандовал Старков и включил генератор.
Стрелка на индикаторе напряженности поля дрогнула и медленно качнулась вправо.
– Только бы задержалась, – умоляюще прошептал Раф.
И стрелка послушалась: застыла на секунду на первом делении шкалы, опять дрогнула и уверенно поползла вправо. Тонкий лучик карманного фонаря вдруг согнулся под тупым углом, ткнулся в пол.
– Есть поле, – снова прошептал Раф, и Олег оборвал его:
– Подожди. Смотри…
Оглушительно – так казалось Олегу – тикал секундомер: десять секунд, двадцать, пятьдесят… И случилось невероятное: луч фонаря медленно передвигался по полу, пока не вернулся в исходное положение – параллельно земле, но стрелка на шкале осталась на месте – на красной черте, говорящей о том, что поле стабилизировано.
Первым пришел в себя Старков. Нарочито равнодушно достал сигарету, закурил, сказал презрительно:
– Кто-то здесь не верил в предвидение. Не передумал?
Но Олег не желал играть «в безразличность», не сдержался, стиснул Старкова в объятиях:
– Вы знали, знали, да?
– Откуда? – отбивался Старков. – Отпусти, сумасшедший!
Но на нем уже повисли и Димка, и Раф, подхватили его, подбросили, подкинули еще раз. Они орали что-то нечленораздельное, бесновались, приплясывали. А стрелка по-прежнему прочно держалась на красной черте.
– Ну все, – удовлетворенно сказал Старков, вырвавшись наконец из восторженных объятий своих «подданных». – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». «Броня крепка, и танки наши быстры». Пойте, мальчики, ликуйте. Сегодня вечером объявляю большой бал-маскарад.
– В честь события склею вам маску Мефистофеля, – подыграл ему Димка. – Накинув плащ, с гитарой под полою…
А вежливый Раф поинтересовался:
– Поле сохраним или выключим?
– Сохраним, – беспечно сказал Старков. – Давайте жить в другом времени.
– А экраны? – не отступал Раф. – Полететь могут…
Старков подозрительно посмотрел на него:
– Что ты так волнуешься за экраны?
– Его очередь настраивать, – мстительно объяснил Олег.
– Чушь, мальчики, чушь! – Старков вставил в самописец новый рулон миллиметровки, еще раз поглядел на стрелку, застывшую на красной черте. – Пошли отсюда. Экраны чинить не будем: полетят – и ладно. В Москве починим. Да, – он обернулся к Рафу, – все же очередь пропускать не след: оставайся-ка ты подежурить у генератора. А через час тебя Дима сменит. Идет?
– А что вы будете делать?
– Дойдем до сельпо, купим кое-какие принадлежности для бала-маскарада.
– Шампанского возьмите, – попросил Раф, устраиваясь на единственном стуле. Перспектива просидеть этот час под крышей явно устраивала его больше, нежели путешествовать под дождем в деревню. – Только не больше часа.
– Терпи, парень, – сказал ему Старков на прощанье. – Робинзонада подошла к счастливому концу. Я уже говорил: все пули мимо нас.
Разве мог знать провидец Старков, что его любимое присловье обернется для них в этот день страшным и реальным кошмаром?
3
В сторожке Димка набил рюкзак пустыми бутылками. Олег вооружился спортивной сумкой. Старков – по праву именинника – шел налегке.
Они пошли вдоль реки, чтобы – по предложению Старкова – осмотреть пару экранов и понаблюдать за поведением возникшего возле них поля.
– Не за час, так за два обернемся, – сказал Старков. – А с Рафом ничего не случится – подождет: я ему детектив оставил. Жгучие тайны Питера Чейни.
Дотошный Олег приступил к выяснению подробностей удавшегося наконец эксперимента.
– Вот скажите мне, – рассуждал он, – если поле стабилизировано, то в каком времени мы сейчас живем? Если в сегодняшнем, в нашем, то, значит, поле никак не влияет на настоящее. А я склонен предположить именно это…
– Почему? – полюбопытствовал Старков.
– Сторожка на месте. Пустые бутылки – тоже. Мы идем в сельпо именно сегодня, а не вчера и не завтра. Лес не изменился: те же деревья, та же осень. И дождь льет тот же, что и до опыта. Логично?
– Нет, конечно. К примеру, сторожка была здесь и вчера, и год назад. И осень началась не сегодня. И дождь уже который день поливает. И в прошлом году небось поливал. И лет десять назад. А то, что мы идем в сельпо сегодня , так это иллюзия. Для нас – сегодня, а на самом деле – позавчера. Логично, философ?
– Но что-то должно было бы измениться, – не сдавался Олег.
– Что именно?
– Не знаю. Ваша теория, между прочим, тоже ничего здесь не объясняет, – позлорадствовал он.
– Моя теория, – наставительно сказал Старков, – говорит следующее: временное поле не меняет настоящее, тут ты прав. Но оно может приносить с собой какие-то элементы своего времени, вероятно прошлого. Какие элементы
– этого я не знаю. Вообще-то в моей теории столько белых пятен, что ее скорее можно назвать гипотезой. – Старков поскромничал, но не удержался – добавил: – Правда, гипотезой, подтвержденной экспериментом.
Они свернули в лес, продрались сквозь кусты орешника, выбрались на узкую лесную дорогу – по ней вчера Олег добирался домой, – мокрые с ног до головы: во время дождя из чащи кустарника сухим не вылезешь. Олег встряхнулся по-собачьи, выругался сквозь зубы: проклятая погода, проклятый лес – и вдруг прислушался:
– Где это?
Где-то совсем рядом, быть может метрах в трехстах, надсадно заревел грузовик. Это был именно грузовик: Олег хорошо разбирался в машинах! – и двигатель ревел потому, что не в силах был вытащить тяжелую машину из липкой дорожной грязи.
– Сели, – констатировал Олег. – Интересно, кто это?
– Пошли посмотрим, – предложил Димка. – Все равно по пути.
Они шли, хлюпая резиновыми сапогами по лужам, Димка громыхал стеклотарой в рюкзаке, что-то приглушенно насвистывая. Старков и Олег вели бесконечный теоретический спор о проблемах обратимого времени. Димку спор не интересовал, он слышал его много раз, может быть только в других вариантах, но суть не менялась.
«Псих Олег, – беззлобно размышлял Димка. – Ну чего он лезет в эту трясину? Старков его слушает, ждет, когда он начнет захлебываться, подтащит к берегу и опять отпускает: побулькай, малыш. У Старкова это называется „тренинг мышления“. Судя по всему, я к этому тренингу абсолютно не способен…»
Он шел впереди – Олег и Старков отстали шагов на десять, – и, быть может, именно поэтому он первым услышал голоса людей с застрявшей машины. Машина время от времени надсадно ревела, потом шофер выключил зажигание, и наступила тишина, в которую и прорвались фразы, почему-то не русские, а немецкие. Говорили не как преподавательница немецкого в Димкиной школе, а чисто, даже грассируя.
– Пошевеливайся, скотина! – как понял Димка, кричал один надсадно и хрипло, и тоненько, по-скопчески отвечал другой.
– Я послал троих за сучьями, герр оберштурмфюрер. Слышите – уже работают. Через пять – десять минут выберемся.
В лесу раздавался топор дровосека, совсем как в знакомом стихотворении.
– Что за комедия? – обернулся Димка к Старкову. – Киносъемка, что ли?
Старков не ответил. Он отстранил рукой Димку, приложил палец к губам: молчите, мол! – прошел вперед до поворота, остановился прислушиваясь.
Двигатель снова заурчал, и тот же баритон сказал строго:
– Не мучай машину, болван. Его величество гневается и вполне может залепить тебе пару суток карцера. Ганс с ребятами принесут сучья, и мы вылезем из этой русской грязи.
Олег и Димка с удивлением смотрели на странно побелевшее лицо Старкова: испугался он, что ли?
– Что они говорят? – спросил Олег. Немецкого он не знал.
– Тихо! – вполголоса приказал Старков, и было в этом приказе что-то незнакомое, чужое: пропал Старков-весельчак, Старков-шутник и неунывака, появился другой – властный и жесткий. – Тихо! – повторил он. – Назад в лес!
Они прошли за ним, подчинились – недоумевающе, молча переглядывались, продираясь сквозь мокрый кустарник, остановились у разлапистой высокой березы, еще не потерявшей желтой листвы.
– Ну-ка, давай наверх, – приказал Димке Старков.
И Димка – сам себе удивлялся! – не задавая лишних вопросов, схватился за нижнюю ветку, подтянулся сквозь потоки дождя с дерева, проворно полез вверх.
– Посмотри, кто это, – сказал ему Старков, – внимательно посмотри и быстро спускайся. – Он обернулся к Олегу и пояснил: – Береза высокая. С нее всю дорогу видно: сам проверял…
Димка, уже добравшийся почти до верхушки, издал какое-то восклицание: удивился не удивился, охнул вроде. А Олег подумал, что Старков почему-то темнит, – знает о чем-то, а говорить не хочет. Ну что он предполагал увидеть с березы? Застрявшую машину? Так зачем такая таинственность? Выйди на дорогу и посмотри… По-немецки они разговаривают? Ну и что? Может быть, действительно киносъемка. На натуре, как это у них называется.
Он все еще недоумевал, когда Димка буквально скатился вниз, доложил задыхаясь:
– Две машины. Одна грузовая, фургон: она-то и села… Другая – маленькая, «газик», по-моему. Вокруг – человек тридцать. Подкапывают землю и слеги под колеса кладут. Только… – Он замялся.
– Что – только? – Старков подался к нему.
– Только одеты они как-то странно. Маскарад не маскарад…
– Форма?
Димка кивнул:
– Черная. Как у эсэсовцев. Может быть, и в самом деле кино снимают.
– Может, и снимают… – протянул Старков, замолчал, о чем-то сосредоточенно думая, медленно закурил.
Молчали и ребята, ждали решения, знали, что оно будет: когда Старков так молчал, значит, жди неприятностей – проверено за четыре месяца.
– Вот что, парни, – сказал Старков. – Может быть, я – старый осел, тогда все в порядке, а если нет, то дела плохи: влипли мы с вами в историйку. Сейчас быстро идем домой, забираем Рафа и будем решать…
– Что решать? – чуть не закричал Олег.
Старков поморщился:
– Я же ясно сказал: тихо! А решать будем, что делать в создавшейся ситуации.
– В какой ситуации?
– Дай Бог, чтобы я ошибся, но, кажется, наш удачный опыт получил неожиданное продолжение. По-моему, эта машина и эти люди в маскарадных костюмах – гости из прошлого. Помнишь наш спор, Олежка?
Олег вздрогнул: чушь, бредятина, не может этого быть! Прошлое необратимо. Нельзя прокрутить киноленту Времени назад и еще раз просмотреть кадры вчерашней хроники. Теория Старкова верна – бесспорно! Но человеческая психика – даже психика без пяти минут ученого! – не в силах поверить в ее практическое воплощение. Ну существует же где-то предел реального? А за ним – пустота, ноль в степени бесконечность, бабкины сказки или просто фантастика.
Олег оборвал себя: рассуждает, как досужие сплетницы на лавочке у подъезда. Та же логика: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Нет такой формулы! Все может быть, если это «все» – наука, а не мистика. А где тогда граница между наукой и мистикой? То, что поддается научному объяснению, – наука. Удобное положение… А если завтра оно объяснит какое-нибудь мистическое явление? Мол, так и так: научное обоснование, графики и таблички, точный эксперимент и – никакой мистики. Такое бывает? Еще как бывает! Все сегодняшние достижения цивилизации когда-то показались бы мистикой даже самому просвещенному человеку. Электрическая лампочка? Ересь, фокусы! Искусственное сердце? На костер еретика врача! Да что там ходить за примерами: временное поле Старкова – тоже, в сущности, мистика. Или так: было мистикой до сего дня. А сейчас оно действует вполне реально. Вон какой подарочек принесло – берите, радуйтесь… А чему радоваться? Гостям из прошлого? Но они не знают, что попали в будущее. Да и узнали бы – не поверили! А гости, судя по всему, агрессивные. Они существуют тридцать с лишним лет назад, вешают, стреляют, поджигают. Они еще не знают, что их ждет завтра: для них – завтра, для нас
– вчера. Они еще уверены в своей непобедимости. Они еще чувствуют себя хозяевами на нашей земле. Они еще живут – эти сверхчеловечки из учебника новейшей истории…
– Интересно, из какого они года? – вдруг спросил Димка.
– Не все ли равно? – отозвался Олег. – Сорок первый тире сорок четвертый.
– Как раз не все равно. В сорок первом они наступали, а в сорок четвертом драпали. Есть разница?
В разговор вмешался молчавший до сих пор Старков:
– Разница есть, конечно, но для нас она не принципиальна. Год, вероятно, сорок второй – я тогда партизанил в этих лесах. А каратели, может быть, те же самые, что и тогда поджигали и вешали. Главное, что это враги, мальчики. И мы им – враги. И наплевать им, что вы все еще не родились. Попадись на глаза – пристрелят без сожаления.
– Так что же нам – прятаться и дрожать от страха? – Олег спросил это с усмешечкой, но и Старков и Димка знали его «усмешечки»: Олег медленно приходил в ярость – верный признак.
И Старков сказал спокойно:
– Прятаться – да. А дрожать от страха, ясно, не будем. У нас три ружья против тридцати автоматов. Соотношение один к десяти. А что такое дробовик против «шмайссера»? Улавливаешь?
– Не улавливаю, – зло отрезал Олег. – И с тремя ружьями кое-что сделать можно. Да и от заряда дроби в глаза не поздоровится.
– Если попадешь, – добавил Старков. – А Димка не попадет, и Раф тоже. А у меня опыт есть, простите за нескромность. И поэтому вы будете подчиняться мне беспрекословно и точно. Вот тогда три ружья смогут принести пользу. Ясно?
Ясно? Конечно ясно, что ж тут неясного. И нельзя было не подчиниться этому командирскому тону, этой доселе неизвестной им воле и силе человека, который умел весело шутить и смеяться, умел петь хорошие песни и знал повадки птиц и зверья, любил читать вслух Пастернака и Блока и создавал «сумасшедшие» теории. Но, оказывается, он умел еще быть жестким и сильным, умел приказывать и заставлял повиноваться. Словом, был физик Старков. И не его вина, что он опять превратился в партизанского комиссара Старкова.
– Как ты думаешь, – спросил он Димку, – долго ли они еще провозятся на дороге?
– Минут тридцать – не меньше. Может, и час. Здорово сели: больше чем на полколеса.
1 2 3 4 5 6 7