Лев Гунин. Сны доктора Гольца
--------------------------------
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Уважаемая редакция! Уважаемые господа!
Посылаемое мной письмо - это Шанс. Всего лишь шанс (один
из ста? из тысячи? ) быть услышанным. В наше время, когда все
определяется связями, знакомством, анонимного автора слушать
просто не хотят. Само общество делает отбор за редактора, за
редакционную коллегию, приближая к ним просеянных через сито
общественных связей журналистов, писателей, поэтов.
Рецензирование и дальнейшая публикация "проверенных" людей,
авторов, занимающих определенное место в системе сложившихся
связей и знакомств, как бы предохраняет редактора от серьезной
ошибки: в его окруженни черпает стартовую силу его газета,
отсюда он посылает ее читателю, это окружение -
саморегулирующаяся система, не позволяющая, по мнению
редактора, появиться безродному незнакомцу, способному своим
материалом нанести какой-либо ущерб газете. Ведь часто
невозможно определить, не повредит ли тот или иной материал
газете, ее статусу, ее имени, не восстановит ли против газеты
читателей. Пусть же за редактора это делает социальный отбор...
Вот почему даже когда редактору кажется, что он читает
незнакомца с видимой объективностью, подсознательно он не
ставит ero труд в одинаковое положение с работами тех, кто
хорошо ему известен и определен в системе его окружения. Так
работали и работают все редакторы, в том числе и ваш покорный
слуга.
Но иногда эту наезженную дорогу вдруг пеpecekает Случай
или иначе - Миссия. Кому из редакторов - пусть и не так часто
- не казалась, что помещением того или иного материала он
совершает то или иное благородное дело, исполняет определенную
Миссию, искупает совершенные просчеты, стирает время от времени
допускаемую на страницы газеты ложь? И никакая сила, никакие
уговоры не заставят ни одного редактора поверить в то, что вот
это - миссия, а вот это не миссия. Поэтому я лишь надеюсь, что
мой материал всколыхнет в тех, от кого что-то зависит,
определленные чувства, нажмет на нужную пружинку, повернув
таким образам благоприятное мнениие в свою сторону. И докажет
сам за себя, что конъюнктурное племя авторов нуждается в
притоке свежей крови.
В жизни бывают явлления, существующие между двумя мирами.
Они не открывают дверцы в метафизический мир, но только
указывают на возможность иных систем связей, иного измерения
времени, иных ориентиров и ценностей. На фоне этих явлений в
благоприятные моменты все привычное кажется таким маленьким,
незначительным, все интересы и пристрастия - коробящей
ерундой. Надеюсь, что мой материал хотя бы для кого-то окажется
таким явлением, если, конечно, будет плрочитан, а не отложен
сразу же в сторону. В моем материале звучит голос из прошлого,
от которого мы все еще не освободились и, наверняка, до конца
нашей жизни уже на освободимся. Э т о прошллое влияет на нас и
всегда будет влиять, предопределяя и наши судьбы и уровень
наших грехов. Отмахнуться от него, теперь, когда у него нет
защитников и дипломатов, было бы не по-джентельменски.
Предваряю свой материал предислловием автора, при этом
хочу предупредить, что предисловие и сам материал - это одно
целое, и (хоть и написаны в разное время) разделяться не
должны.
ВСТУПЛЕНИЕ
Я среди тех, кто верит, что до самого распада бывшего
Союза в его властных структурах гнездился чудовищный феномен
зла. Его каркас, его структура были неотделимы от вовлекаемых в
него людей. Вот почему ничего не могло дать ни подставление
новых людей в прежние структуры, ни трансформация или даже
гибель системы при сохранении прошлых кадров. И одно, и другое
неиизменно ведет за собой самовозрождение системы. Этим может
быть внутреннее самовозрождение без деклараций и внешней
атрибутики. На мой вэгляд, совершенно очевидно: после распада
уникальной империи во властных структурах почти всех бывших
союзных республик остались те же люди. Они могут носить другие
фамилии и имена, но это та же порода, тот же тип людей, у них
то же мышление и те же социальные реакции. И это, очевидно,
надолго. С одним из таких людей судьба столкнула меня, когда он
еще был директором огромного столичного /республиканского/
завода. Уже тогда один из его сотрудников сkазал о нем:
"Маленький фюрер". Другой человек, личность огромного размаха,
мыслитель и изобретатель высочайшего уровня, предсказал, что
тогдашний директор завода станет когда-нибудь правителем всей
республики. И оказался пророком! Постепенно я узнал такие
подробности и детали о жизни будущего правителя, до которых не
докопались даже патологически зацикленные на сенсациях
журналисты. Когда будущий правитель уже перепрыгивал через
ступеньки кровавой лестницы власти, я столкнулся с одним бывшим
партийцем, пенсионером, функционером очень высокого ранга,
который своей целью поставил остановить будущего властителя. У
него были две пухлые ручки, и такие же пухлые папки с
материалами, компроментирующими нашего общего знакомого, а
также список влиятельных лиц, интересы которых пересекались с
его интересьми. По мнению этого функциорера, этих людей надо
было заставить действовать заодно - тогда бы амбициям
потенциального правителя никогда не суждено было сбыться.
Порочащие материалы - это был лишь довесок в макиавелиевском
плане экс-функционера. Но свой план он не довел до конца: через
пять месяцев после нашего знакомства его сбила машина.
Несмотря на то, что он был чудовищем, каким он и выведен в
моем рассказе, Правитель не достиг того уровня падения,
ккоторый был характерен для "рядового" советского функционера.
Поэтому и дни его правления оказались так коротки.
Но для меня он все равно остался собирательным образом
этого типа Хомо Сапиенс Советикус - именно потому, что его
поступки и дела были очеловечены, в них была хоть какая-то
страсть: в нем не все умерло. В ротивном случае его невозможно
было бы сделать прообразом художественного произведения.
Надеюсь, что со временем вскроется доля его причастности к
смерти двух упомянутых мною людей (экс-функционера и второго
человека, талантливейшего изобретателя, добряка и умницу,
замечательного мыслителя, который работал
инженером-конструктором на заводе Властителя). Косвенная
причастность Властителя к этим двум смертям не вызывает
сомнения..
Это только кажется, что с падением, вернее, усечением
центральной "зловредной" власти опасность всего явления в целом
значительно снизилась. На самом деле это не так. Как в сказке
Андерсена, огромное зеркало зла распалось на множество
кусочков, так и чудовищная власть теперь распалась на осколки.
Это явление надо понимать гораздо шире. В странах, куда
иммигрируют бывшие советские люди, они обнаруживают или
знакомые явления, или - в некоторых частях Шарика (особенно в
одной южной стране) - полную копию, слепок с той самой
чудовищной системы власти. В такой стране они узнают в местных
князьках и начальничках знакомые черты своих "родных"
властителей. Спор (на самом деле это неприкрытая социальная
война) далеко не окончен, катастрофические последствия
неосуждения чудовищной вины Властителей, невосстановления -
пусть условной - социальной справедливости еще далеко не
окончательны. Сознавая, что "немодная" стилистика моего
рассказа и его объем могут стать серьезным препятствием к его
публикации, сокращать его или изменять стиль не считаю
возможным: монументальность задачи требует адекватного
воплощения. Направляю его в редакцию в том виде, в каком он был
написан более 4-х лет назад. Ф. Э. - мой литературный
псевдоним.
СНЫ ПРОФЕССОРА ГОЛЬЦА
1
"Мяу, - сказал Кот. А что же еще говорят коты? Он сузил
зрачки и пошел вокруг широкого круглого стола, ласково
потягиваясь и зевая. Этим столом был Гольц. Он стоял на своей
толстой ножке и обозревал все, что было вокруг него. Гольцом
его стали звать еще в институте, и это после того, как он
здорово поспорил с одним невеждой о том, есть ли такая
аристократическая игра "гольф". Теперь, когда он стоял столом,
профессор интуитивно ощущал сродство своего прозвища с деревом,
из которого делают столы.
Тем временем Кот разделился надвое, и вторая его половина
пошла навстречу первой, а, когда они снова соединились, на
месте этого соединения вырос высокий мраморный гриб: как
круглая столешница на ножке в кафе самообслуживания. Гольц был
теперь одновременно и столом, и этим мраморным грибом. Он еще
раз обозрел себя самого в виде этих двух предметов, потом
место, где его две части стояли. Это была комната в старом
деревянном доме, с двумя двустворчатыми дверями: напротив
окон-и в торце, напротив светивших за пианино окон веранды. В
межоконном проеме стояло большое черное старинное зеркало,
слева от него - старый большой радиоприемник и телевизор,
напротив зеркала, у противоположной стены - кресло, на стенах
висели картины. Когда Гольц закончил обзор, очнулся и снова
обратил внимание на себя, он уже не стоял так прочно, как
раньше, на плоской горизонтальной поверхности, ибо имел в этом
те недостатки, какие свойственны одушевленным предметам: он
снова стал человеком. Это заставило его испугаться и задрожать,
как бы от слабости, он показался вдруг себе таким беззащитным и
маленьким, таким беспомощным и слабым...
Потом вдруг внутри него самого произошло какое-то
движение. Как будто с каким-то хлопающе-хлюпающим звуком из
него выдавилась вторая половина, но ее - эту половину - он
еще не видел: и не знал, в какой из двух половин оказался он
сам. Тогда он безотчетно посмотрел в зеркало. Там стоял не
Гольц. Тот, в зеркале, был плотный, небольшого роста,
лысоватый, с полувыпученными глазами, мужичок, под взглядом
которого Гольц машинально съежился. Профессор посмотрел на свои
руки, на плечи и убедился, что тут - он, а в зеркале - не он.
Теперь ты - Валентин Францевич Кибрич, представился тот, что в
зеркале, и жестом руки пригласил в Зазеркалье. Профессор шагнул
- и слился с Кибричем, в то же время ощущая и свою
идентичность.
С обратной стороны зеркала была та же комната, только в
ней было все наоборот: за окном был не день, а ночь, вместо
стола была дырка в полу, вместо радиоприемника и телевизора -
пустые ящики, а на месте пианино стояла голая баба...
На глазах Гольца Кибрич превратился в маленького ребенка,
пространство, как ковер, смоталось, сложилось - и стало
несколькими десятками полуразвалившихся деревенских хибар,
которые все вместе занимали пространство, не большее, чем
прежняя комната.

2
"Дай рожу, - пролепетал Кибрич к кому-то потустороннему,
невидимому. "Тьфу, - плюнул ребенок прямо в рожу тому, кто
стоял "за кадром". Сочная оплеуха раздалась в темноте, и Гольц
пошатнулся от ее силы. "Хадземце сюды, - Кибрич был уже
взростлее, он, розовощекий ребенок, опять призывая кого-то
невидимого, подошел к огромной, на весь горизонт, обнаженной
даме, грудастой и заплывшей жиром, груди которой свисали в
вышине, как две большие бело-красные горы. Снова призывая
кого-то, ребенок окунул в ее пышное лоно свою большелобую бычью
головку. Лоно сделало напряженное "ы.. ", как пьяница после
хорошей попойки, - и обрыгало Кибрича. Тот, вырастающий прямо
на глазах, с идиотской, уже отроческой, ухмылкой на облеванных
губах, поспешил пройтись по деревне, похваляясь блевотиной и
показывая всем свою голову, украшенную кусками чего-то
невыразимого и отвратительного.
Пронеслись какие-то нерезкие пестрые полосы - и вот уже
Кибрич на тощем коне, неловко подпрыгавающий на хребте, мчится
куда-то вниз - и, одновременно, вверх. Под копытами животного
трещат и уходят ящики со станками, с пробирками, бюсты ученых и
математиков, масляные глазки деканов и профессоров, получающих
взятки. Прозрачные трусики девочек из общежития, кривые губы
секретарш-проституток, похмелье в углу измазанного
экскрементами и загаженного неприличными надписями
институтского туалета: единственные статисты этой сцены.
Гольц зажмурился, когда в зале зажегся свет. Все
аплодировали, вокруг была публика, цветы, новые костюмы.
"Почетный диплом нового полуневежды вручается Кибричу Валентину
Францевичу, - раздалось над ухом. И снова кто-то щелкнул
выключателем, и все растворилось в тумане.
В этой бесформенной не-темноте-не-свете, в этой
залепливающей глаза массе пространство сфокусировалось на
темном пятне, на неком сгустке, который постепенно приобрел
резкие очертания, превратился в чернильно-бесформенную,
шероховатую полужабу-полузмею с десятками маленьких и
страшно-зеленых человеческих лиц на ее спине, открывающих свои
зубастые зловонные рты. Гольц внутренне съежился и приготовился
к бою, но Кибрич в сладострастном порыве бросился к этой
страшной гусенице, обнял ее - и был моментально съеден
десятками маленьких зловонных ртов. Потом полугусеница стала
наливаться чем-то красным и сине-фиолетовым, разбухла, лопнула,
и лохмотья ее внешнего покрова расползлись, открывая нового
Кибрича, измазанного слизью и ставшего похожим на жабу. Он
тяжело дышал своим окровавленным ртом и смотрел прямо перед
собой красными лупоглазыми линзами.
Прямо перед ним, там, где он стоял, возник из пустоты
массивный стол с письменным прибором, с двумя телефонами и
переговорным устройством, с отделаными деревом стенами и с
красной ковровой дорожкой, ведущей к столу, возникло кресло и
неизменный портрет лысого человека в рамке.
1 2 3