Татьяна Устименко
Сумасшедшая принцесса


Хроники Рыжей Ц 1



Татьяна Устименко
Сумасшедшая принцесса

Сумасшествие – психическое заболевание, выражающееся в способности совершать неадекватные, рискованные поступки, зачастую несущие прямую угрозу для жизни больного.
Из медицинского справочника

ПРОЛОГ

Сады не радовали. Редчайшие растения, собранные со всего мира, трепетно пронесенные через порталы, бережно посаженные и отлично прижившиеся. Сады, достойные богов. Не радовали. Наряды из бесценных эльфийских шелков, обильно украшенные самоцветами. Приелись. Огромная библиотека, переполненная раритетными манускриптами, надежно оберегающая все тайны магии. Наскучила до смерти. Уроки волшебства под руководством мудрой и внимательной богини Аолы…
Ринецея завистливо посмотрела в сторону учительницы, заинтересованно наблюдающей за тиглем, где закипал очередной экспериментальный декокт. Глаза ученицы пылали ненавистью, смазливое личико перекосилось. Ну и что, что магичка? Подумаешь… Ну и что, что воспитанница самой богини? Ерунда. Да, хорошенькая, да, могущественная. Но ведь не красавица, не всесильная, как… некоторые. Злобный взгляд Ринецеи, словно притянутый магнитом, неотступно следил за Аолой, деловито сновавшей по лаборатории. Кровь стучала в висках, во рту пересохло от волнения и предвкушения. Как демона ни учи, во что ни одевай – Тьма прочно укореняется в черных сердцах. Богиня ошиблась, да еще хуже того – забыла, что за ошибки приходится платить. Вознамерилась перевоспитать юную, щедро одаренную способностями Ринецею, сделать из нее доверенную помощницу. А вместо этого пригрела в своем доме лживую, опасную тварь, с каждым днем все больше и сильнее ненавидящую добросердечную наставницу. О, если бы глаза Ринецеи могли превратиться в лезвия острых кинжалов…
Молодая демоница вздрогнула от собственных смелых мыслей и испуганно выпрямилась в кресле, уткнувшись в рукоделие, которым занималась лишь для виду. Но богиня так ничего и не заметила, по-прежнему увлеченная алхимическими опытами. Тогда Ринецея осторожно вытянула из широкого рукава тонкое длинное лезвие. Боязливо извлекла дагу из бархатных ножен. Вот он, решающий момент! Отныне история этого мира начнется заново, с чистого листа. Ибо в руки Ринецеи попала сама Нумриэль Алатора – Усыпляющая Игла, легендарное оружие демиургов, не что иное, как один из шести клинков Оружейницы, способных пошатнуть основы мироздания. Убить Аолу ей, конечно, не под силу, но… Ринецея гибко и бесшумно выскользнула из кресла, одним внезапным прыжком подскочила к богине и вонзила волшебное оружие в беззащитную, доверчиво открытую спину, достав до сердца.
Аола вскрикнула и повернулась к предательнице. Прекрасное лицо побледнело, вялость холодной волной разлилась по телу. Раненая пыталась поднять руки, успеть нарисовать в воздухе хоть одну исцеляющую руну, однако магия Усыпляющей Иглы действовала быстро.
– Как же ты посмела, девочка? – недоуменно шепнула Аола, опускаясь на пол.
Яркие зеленые глаза затуманились и закрылись, длинные локоны рыжих волос разметались по плечам.
Торжествующая демоница склонилась над спящей богиней.
– А вот посмела! – мстительно прошипела она. – Не ожидала? Ты глупа и наивна. Не тебе править миром. Отныне он будет принадлежать демонам. А ты, – подлая тварь пренебрежительно толкнула ногой бывшую покровительницу, – ты никогда не станешь прежней властительницей! Ты даже самой собой уже не станешь!
Одним размашистым движением Ринецея срезала кожу с безмятежного лика спящей богини и наложила на свое перекошенное от радости лицо. Белоснежная, подобная лепестку розы оболочка немедленно приросла к плоти демоницы, придав ей внешность богини Аолы.
Лжебогиня еще раз насмешливо взглянула на лежавшее перед ней тело, пугавшее видом обнаженных окровавленных лицевых мускулов, и громко, победно расхохоталась.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Еще в самом раннем детстве я неоднократно убеждалась в том, что разительно отличаюсь от всех прочих детей. Они просто не хотели со мной играть. Дети слишком быстро перенимают лживые повадки взрослых, поэтому внешне все выглядело вполне пристойно. Стоило мне только войти в комнату, где находились мои братья и сестры, как они тут же принимали чопорный вид и демонстрировали безупречные манеры, присущие отпрыскам благородного рода. Но принимать мою светлость в свои игры отказывались категорически. Самым бесцеремонным человеком в замке была немолодая нянюшка Мариза, которая имела привычку, высунувшись в окно третьего этажа, голосить на весь двор, призывая мою светлость выполнить какие-нибудь нудные ежедневные обязанности. А чего церемониться с малолетней непоседой? И заскорузлые, но заботливые руки рьяно намывали мою грязную шею или расчесывали вечно спутанные рыжие локоны. Костяной гребень непременно застревал в непослушных прядях, и по длинным коридорам разносились недовольные девчоночьи вопли, испытывая терпение взрослых обитателей замка. Родственники раздраженно хмурились и торопились укрыться за толстыми дверями. И лишь много позднее я смогла понять то, что долгое время внушало мне неосознанное чувство защищенности, неизменно испытываемое в присутствии Маризы или ее мужа, бывшего начальника гвардии замка Брен, а ныне просто старого, толстого, одноглазого Гийома. Они оказались единственными, кто при взгляде на меня не проявлял страха и отвращения, с трудом скрываемого, но все же постоянно проступавшего сквозь слащавую маску светского этикета. Возможно, именно неизменное обращение – «ваша светлость», преследовавшее меня с первых сознательных дней жизни, и проложило ту огромную пропасть между мной и моими сестрами и братьями, которых всегда называли просто «молодая госпожа» или «молодой господин». И пропасти этой было суждено сохраниться навечно.
До двенадцати лет самым близким человеком в мире я считала свою мать – графиню Антуанетту де Брен, с наивной непосредственностью радуясь любому знаку внимания и нежности с ее стороны. Вполне вероятно, самообман мог бы продолжаться и дольше, будь я менее наблюдательна или будь моя матушка более чуткой женщиной. Увы, блистательная графиня Антуанетта являлась в первую очередь тонкой ценительницей изящных манер. И только во вторую – женой и матерью. Не понимая этого и начиная замечать, что моя мать с некоторых пор старается под любым предлогом уклониться от ежедневных утренних и вечерних поцелуев, служивших чаще всего лишь данью правилам хорошего тона, я поначалу испытала безмерное удивление и замешательство. Тем более что матушке хватило такта не целовать в моем присутствии и всех остальных своих детей. Ведь до этого времени я с полным основанием могла считать себя любимым чадом богатых родителей, имея наряды, игрушки и личные апартаменты, во многом превосходящие мечты и желания моих братьев и сестер. Разобраться в непонятной ситуации мне помогло качество, неоднократно заклейменное нянюшкой Маризой как один из самых отвратительных пороков дурных людей: привычка подслушивать разговоры, для любопытных детских ушей вовсе не предназначавшиеся.
Помню, все произошло в один из тех редких вечеров, когда наша семья собралась на ужин в парадной зале замка Брен. Не знаю, было ли это промыслом небес или же стало роковой жертвой непредвиденного стечения обстоятельств. Но именно в этот вечер отец не уехал на охоту, мать не отправилась на какой-либо очередной прием в доме у соседей и никто из гостей не оказался приглашен к трапезе. Поэтому за огромным столом находились только мои родители и мы – три сестры и двое братьев – наследники славного рода графов де Брен. Погода в тот вечер выдалась на удивление отвратительная. Дождь за окном шел стеной, выбивая неумолчную монотонную мелодию по цветным витражам. Огромные свирепые волкодавы, которым доверяли охранять внутренний двор замка, не выдержали натиска холода и сырости и, поджав промокшие насквозь хвосты, убрались в теплое помещение псарни. Приходилось лишь сочувствовать стоически переносившим непогоду караульным, изредка перекликавшимся сиплыми голосами на стене замка, открытой всем ветрам. Подумав о том, сколь много молниеносно развивающихся насморков придется лечить завтра мэтру Кварусу, весьма посредственному магу, но довольно хорошему лекарю, я невольно хихикнула. О, я вынашивала изощренный план предложить свои услуги в качестве помощницы при составлении микстур, имея не совсем безобидное намерение незаметно подсыпать слабительное в противопростудные средства, предназначенные для облегчения страданий приболевших вояк.
Ужин протекал скучно. Сотрапезники позевывали и, несмотря на жарко полыхающий камин, все как один испытывали вполне объяснимое желание поскорее очутиться в теплом уюте своих спален. Мать выглядела обеспокоенной, бросая иногда рассеянные и как будто виноватые взгляды в мою сторону. Если взоры наши встречались иногда поверх серебряно-хрустальной сервировки изобильного стола, то слабое подобие улыбки появлялось на бледных губах матери, вновь сменяясь после этого задумчиво-расстроенным выражением. Отец не отвлекался от своей тарелки. Даже мои братья и сестры не затевали давно ставших привычными перепалок, взирая на меня с каким-то новым, затравленно-испуганным выражением серых глаз. Удивительно, но сама я, по словам нянюшки Маризы, обладала глазами насыщенного, изумрудно-зеленого цвета. Все мои братья и сестры родились одинаково белокурыми и невысокими, и в этот вечер, когда они по какой-то непонятной мне причине сели по другую сторону стола, наше различие стало особенно заметным. Честно говоря, меня совсем не огорчила незримая граница, проведенная между нами белым пространством накрахмаленной скатерти. Они не хотели играть со мной, я же в свою очередь – отвечала им полнейшим безразличием.
Тягостный ужин вскоре закончился, в отличие от дождя, который, похоже, зарядил на всю ночь. Сытые участники тоскливого вечера разбрелись по своим апартаментам, и в замке воцарилась тишина, изредка нарушаемая унылой перекличкой часовых. Повертевшись некоторое время под пуховым одеялом, я поняла, что уснуть не удастся. Тогда, неожиданно для самой себя, я решила, прогулявшись в библиотеку, выбрать книжку поинтереснее и провести остаток ночи, погрузившись в какой-нибудь завлекательный эльфийский роман двухсотлетней давности. Уж чего-чего, а писать романы эльфы умели – не в пример всем прочим расам.
Держа в одной руке массивный подсвечник, а в другой – на всякий случай – самый любимый кинжал из своей весьма обширной коллекции оружия, я приоткрыла дверь личных покоев и выскользнула в сумрак коридора, который в неярком свете единственной свечи казался бесконечным и чарующе-опасным. Впрочем, в опасность коридора чистосердечно верила только моя неврастеничная сестрица Луиза, но не я сама. Ну кого, скажите на милость, можно бояться в коридорах третьего этажа? Призраков? Нет, эти предпочитали места поукромнее. Например, давно заброшенные закоулки подземелья, в которых много лет назад один из ныне покойных графов де Брен устроил тайное узилище с жуткими инструментами отнюдь не врачебного назначения. Видимо, тот граф оказался большим выдумщиком. Я провела множество воистину упоительных часов, исследуя заброшенные лабиринты бывших тюремных катакомб. Представляю себе, что случилось бы со слабым нянюшкиным сердцем, если бы она поняла, что не все ее байки, описывающие обитающих в подвалах призраков, являются только байками.
Призраки и впрямь водились там в огромном количестве. Странно только, что, несмотря на многочисленные случаи загадочных исчезновений глупых служанок или пьяных стражников, по отношению ко мне привидения проявляли редкостное уважение и дружелюбие. И думаю, что наш престарелый архивариус умер бы от зависти, если бы узнал, какую увлекательную подборку правдивых историй, не отраженных в хрониках благородного семейства де Брен, поведали мне болтливые фантомы. Хотя, судя по некоторым деталям услышанных мною историй, семейство совершило много чего отнюдь не сочетающегося с кодексом чести и благородства. Несомненно, у каждого семейства свои скелеты в шкафу, как-то скаламбурила я, и призраки, в полном восторге от моих слов, долго хохотали в гулком мраке подземелий. Мрак сделал нас почти что родней. Так же как и привидения, я прекрасно видела в темноте.
Но на этот раз короткий поход в библиотеку не сопровождался какими-либо происшествиями. Дождь полностью заглушал мои и без того тихие шаги, когда я, не замеченная никем, проскользнула по длинному коридору, бесшумно распахнула дубовую дверь, ведущую в библиотеку, и в который раз застыла на ее пороге в безмолвном восхищении. Библиотека была огромна. Несколько сотен крепких полок заполняли все стены от пола до самого потолка. Всевозможные фолианты загромождали полки, радуя взор и обещая долгие часы приятного и полезного времяпрепровождения. В замке Брен знали толк в хороших книгах. Хроники и любовные романы, книги об искусстве разведения гончих и охоте с соколами, труды по алхимии и философии, трактаты о войне и управлении государством, – я с детских лет осознавала, что стоимость всего этого намного превышала ценность содержимого главной сокровищницы замка. Книги всех форм и размеров, переплетенные в простую телячью кожу и золотую парчу, книги в защитных футлярах и книги с золотыми застежками, инкрустированными самоцветами. Книги, стоившие кому-то жизни, и книги, обессмертившие чьи-то имена. Книги на всех языках мира и книги на наречиях, умолкнувших века назад. Книги, написанные людьми, эльфами, сильфами, орками и гномами. Книги, привезенные из великих столиц, и книги, найденные в разрушенных храмах давно забытых богов. Прославленные книга и проклятые книги… Я медленно шла вдоль полок, нежно ведя пальцем по корешкам хрупких переплетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9