Амели Нотомб
Словарь имен собственных
Восьмой час Люсетта мучилась бессонницей. Со вчерашнего дня младенец у нее в животе икал не переставая. Каждые четыре-пять секунд мощный толчок сотрясал тело девятнадцатилетней девочки, которая год назад решила стать супругой и матерью.
Начало сказки походило на сон: Фабьен был красавец, говорил, что готов ради нее на все; она поймала его на слове. Мысль поиграть в свадьбу показалась забавной этому мальчику, ее ровеснику, и вскоре их семьи, смущенные и растроганные, увидели своих детей в свадебных нарядах.
А вскоре Люсетта с победоносным видом объявила, что беременна.
Ее старшая сестра спросила:
– Не рановато ли?
– Чем раньше, тем лучше! – ликующе ответила младшая.
Однако мало-помалу феерия сошла на нет. Фабьен и Люсетта часто ссорились. И если вначале он с восторгом принял известие о ее беременности, то теперь говорил:
– Учти, когда родится ребенок, я твои безумства терпеть не буду.
– Ты мне угрожаешь?
Он вскакивал и уходил, хлопнув дверью.
Люсетта, однако, была уверена, что никакие это не безумства. Она мечтала о неистовой и бурной жизни. Это как раз безумцы желают чего-то другого! А ей хотелось, чтобы каждый день, каждый год были полны до краев.
Теперь она ясно видела, что Фабьен ее не стоит. Он обыкновенный. Поиграл в жениха, теперь играет в женатого мужчину. Ничуть не похож на сказочного принца. Она раздражала его. Он объявлял:
– Ну вот, опять у нас истерика!
Но порой сменял гнев на милость.
Гладил ее по животу и приговаривал:
– Если будет мальчик, назовем его Танги. А если девочка – Жоэль.
А Люсетта думала: ненавижу эти имена!
В библиотеке деда она раскопала словарь имен собственных, изданный еще в прошлом веке. Там можно было найти самые невероятные имена, сулившие своим обладателям яркую, необычную судьбу. Люсетта старательно выписывала имена на листочки. Иногда она их теряла. То там то сям попадались скомканные клочки бумаги, на которых было выведено «Элевтера» или «Лютегарда», но никто не понимал, зачем ей понадобилась эта изысканная мертвечина.
Очень скоро ребенок начал шевелиться. Гинеколог был крайне удивлен: он никогда еще не имел дела с таким активным зародышем: «Это аномалия!»
Люсетта улыбалась: ее ребенок уже сейчас не такой, как все. Беременность пришлась на те совсем недавние времена, когда пол ребенка еще не умели определять заранее. Но такие пустяки мало волновали будущую мать.
– Это танцор или балерина! – объявляла она, упиваясь мечтами.
– Нет! – возражал Фабьен. – Это либо футболист, либо просто занудная девчонка.
Люсетта испепеляла его взглядом. Он говорил так вовсе не со зла, – просто дразнил ее. Она же видела в его словах признак неискоренимой пошлости.
Когда Люсетта оставалась одна и младенец толкался и буйствовал у нее в животе, она нежно говорила ему:
– Давай-давай, танцуй, мой маленький! Я тебя в обиду не дам, ты у меня не будешь злосчастным футболистом Танги или занудой Жоэль, ты будешь танцевать, где захочешь – в парижской Опере или в цыганском таборе.
Мало-помалу Фабьен стал пропадать целыми днями. Он исчезал сразу после обеда и возвращался домой только к десяти вечера, не снисходя до объяснений. У Люсетты, изнуренной беременностью, не хватало сил дожидаться его. Когда он приходил, она уже спала. Зато по утрам он валялся в постели чуть ли не до полудня. Наливал себе кружку кофе, закуривал сигарету и лежал, уставясь в пустоту.
– Как самочувствие? Не слишком переутомился? – спросила она однажды.
– А ты? – парировал он.
– Ну, я-то вынашиваю ребенка. Надеюсь, ты в курсе?
– Еще бы! Ты только об этом и говоришь.
– Так вот, представь себе, что быть беременной – довольно утомительное занятие.
– Я-то тут при чем? Ты сама его захотела, этого ребенка. Не могу же я вынашивать его вместо тебя.
– Можно хотя бы узнать, чем ты занимаешься до самого вечера?
– Нельзя.
Люсетта рассвирепела:
– Ну конечно, мне уже ничего нельзя! Ты вообще больше ничего не рассказываешь!
– Потому что тебя ничего, кроме ребенка, не интересует.
– А ты возьми да стань поинтереснее! Тогда я и тобой заинтересуюсь.
– Я и так интересен.
– Нет, ты заинтересуй меня – если ты, конечно, на это способен.
Фабьен вздохнул, вышел из спальни и вернулся с кобурой, откуда извлек револьвер. Люсетта вытаращила глаза.
– Вот что я делаю днем. Стреляю.
– Это где же?
– В одном подпольном клубе. Ну, в общем, не важно.
– И что – в нем настоящие пули?
– Да.
– И можно убивать людей?
– Почему бы и нет?
Люсетта восхищенно погладила револьвер.
– И знаешь, я уже здорово стреляю. Всаживаю пулю в яблочко с первого раза. Это такое ощущение… ты даже представить себе не можешь! Обожаю стрельбу. Как начну, уже не могу остановиться.
– Понимаю.
Не часто они так хорошо понимали друг друга.
Старшая сестра, у которой уже было двое детей, обожала Люсетту и часто навещала ее. Она находила очаровательной эту хрупкую девочку с огромным животом. Однажды они поссорились.
– Скажи ему – пусть ищет работу. Ведь он скоро станет отцом.
– Ему же, как и мне, всего девятнадцать. И родители дают деньги.
– Но они не будут содержать вас всю жизнь.
– Ну что ты пристаешь ко мне со своими советами!
– Пристаю, потому что это важно.
– Вот вечно ты так – придешь и все настроение испоганишь.
– Люсетта, что ты несешь?
– Давай-давай, скажи еще, что нужно образумиться, подумать о завтрашнем дне, и так далее, и тому подобное.
– Ты с ума сошла! Я ничего такого не говорила!
– Ага, значит, я еще и сумасшедшая! Так и знала, что ты это скажешь! Да ты мне просто завидуешь! Доконать меня хочешь!
– Господи, Люсетта, что ты…
– Уйди! – завопила та.
Сестра в ужасе вышла. Она всегда знала, что у Люсетты неважно с психикой, но сейчас ее состояние действительно внушало тревогу.
С тех пор, когда сестра звонила, Люсетта, едва услышав ее голос, бросала трубку.
«И без нее проблем хватает», – думала она.
На самом деле она чувствовала, сама себе не признаваясь, что очутилась в тупике и старшая сестра это знает. Как они с Фабьеном будут зарабатывать на жизнь? Его интересует только пальба из револьвера, а она вообще ничего не умеет. Не идти же ей в супермаркет кассиршей! Впрочем, она и на это не способна.
И Люсетта накрывала голову подушкой. чтобы вовсе не думать.
Итак, той ночью ребенок непрерывно икал в животе у Люсетты.
Трудно представить себе, до чего это может довести девочку, которая и так находится на грани нервного срыва.
Фабьен безмятежно спал рядом. Люсетта же была на восьмом часу бессонницы и на восьмом месяце беременности. Ей казалось, что в раздувшемся животе скрывается бомба замедленного действия.
Ребенок икал, а Люсетте чудилось, будто это тикает часовой механизм, отсчитывая секунды до взрыва. И вот наваждение стало реальностью: взрыв действительно произошел – у Люсетты в голове.
Движимая внезапной уверенностью, она встала, удивляясь, как это раньше не приходило ей в голову.
Прошла в другую комнату, отыскала револьвер там, где Фабьен его прятал.
Вернулась к постели. Взглянула на красивое лицо спящего юноши, прицелилась ему в висок и шепнула:
– Я люблю тебя, но обязана защитить моего ребенка.
Приставив револьвер вплотную к голове Фабьена, она стреляла до тех пор, пока не кончилась обойма.
Взглянула на кровь, забрызгавшую стену. И совершенно спокойно набрала номер полиции:
– Я только что убила своего мужа. Приезжайте.
Приехавшие полицейские увидели маленькую девочку с животом до самых глаз. В правой руке она сжимала револьвер.
– Бросьте оружие! – грозно скомандовали они.
– Пожалуйста, оно не заряжено, – ответила Люсетта, подчиняясь их приказу.
Затем она провела полицейских к супружескому ложу, чтобы показать содеянное.
– Куда ее, в комиссариат или в больницу?
– Зачем в больницу? Я не больна.
– Этого мы не знаем. Но вы беременны…
– Мне еще рано рожать. Везите меня в полицию, – потребовала она так, словно это было ее неоспоримое право.
Люсетту доставили в полицию и сказали, что она может вызвать адвоката.
Она ответила, что это необязательно. Человек в кабинете задавал ей бесчисленные вопросы, в частности такие:
– Почему вы убили своего мужа?
– У меня малыш икал в животе.
– Ну и что же?
– Ничего. Я убила Фабьена.
– Вы его убили, потому что у вас в животе икал младенец?
Люсетта растерянно помолчала, прежде чем ответить:
– Нет. Все не так просто. Хотя теперь малыш уже не икает.
– Значит, вы убили мужя, чтобы ребенок перестал икать?
Люсетта истерически рассмеялась:
– Да нет же, что за глупости!
– Тогда зачем вы убили своего мужа?
– Чтобы защитить моего ребенка! – объявила она, на сей раз с трагической серьезностью.
– Ага! Значит, ваш муж угрожал ему?
– Да.
– Вот с этого и надо было начать.
– Вы правы.
– И чем же он ему угрожал?
– Он хотел назвать его Танги, если это будет мальчик, и Жоэль, если родится девочка.
– Ну, и?…
– И все.
– Вы убили своего мужа, потому что вам не понравились имена, которые он выбрал?
Люсетта нахмурилась. Она ясно чувствовала, что ее доводы не слишком убедительны, однако считала себя абсолютно правой. Сама-то она прекрасно понимала причины своего поступка, и ей было досадно, что не удается объяснить их другим. Тогда она решила хранить молчание.
– Вы уверены, что не нуждаетесь в адвокате?
Она была уверена. У нее все равно не получится доказать адвокату свою правоту. Он примет ее за сумасшедшую, как и все остальные. Чем больше она наговорит, тем скорее ее сочтут безумной. Значит, нужно помалкивать, вот и все.
Люсетту посадили в тюрьму. Ежедневно ее навещала медсестра.
Когда ей сообщали о приходе матери или старшей сестры, она отказывалась от свидания.
Отвечала только на вопросы, касавшиеся ее беременности. В остальных случаях упорно молчала.
Зато она мысленно говорила сама с собой: «Я хорошо сделала, что убила Фабьена. Он был не плохой, просто заурядный. Единственное, что в нем было незаурядного, это револьвер, но он и ему нашел бы самое обычное применение – стрелял бы в мелких воришек или, чего доброго, дал бы поиграть малышу. Нет, я поступила правильно, обратив это оружие против него. Назвать своего ребенка Танги или Жоэль – значит уготовить ему жизнь в заурядном мирке, заранее сузить горизонт. А я хочу подарить ему бесконечность. Пусть он не чувствует себя связанным, пусть имя поможет ему обрести необычную судьбу!»
Люсетта родила в тюрьме девочку. Взяв новорожденную на руки, она взглянула на нее с бесконечной любовью. Ни одна молодая мать не взирала на своего младенца с таким восторгом.
– Ты прекраснее всех на свете! – твердила она дочери.
– Как вы ее назовете?
– Плектруда.
Целые делегации надзирательниц, психологов, каких-то ничтожных юристов и еще более ничтожных врачей пытались отговорить Люсетту: она не может назвать так свою дочь!
– Нет, могу. У нас была такая святая – Плектруда. Не помню, чем она прославилась, но она точно существовала.
Проконсультировались со специалистом, он подтвердил наличие такой святой.
– Люсетта, подумайте же о девочке!
– А я только о ней и думаю.
– У нее будет куча проблем из-за такого имени.
– Зато люди сразу поймут, что моя дочь – необыкновенная.
– Можно зваться Марией и быть при этом необыкновенной.
– Нет. Имя Мария не оберегает. А имя Плектруда – надежно, его второй слог тверд и звонок, как щит.
– Ну назовите ее хотя бы Гертрудой, и то будет легче.
– Нет. Первый слог Плектруды напоминает «пектораль» [1]; это имя – талисман.
– Это имя – дикость, ваш ребенок станет посмешищем для людей.
– Нет. Оно сделает ее сильнее и научит защищаться.
– Но к чему давать ей лишний повод для защиты? У нее и без того будет достаточно неприятностей в жизни!
– Это вы меня имеете в виду?
– И вас в том числе.
– Успокойтесь, я недолго буду мешать ей. А теперь слушайте: я сижу в тюрьме, я лишена всех прав. Единственное, что у меня осталось, – право назвать моего ребенка так, как я хочу.
– Это чистейший эгоизм, Люсетта!
– Напротив. И потом, вас это не касается.
Она настояла на том, чтобы ребенка окрестили в тюрьме, – таким образом она могла проследить за исполнением своей воли.
Той же ночью Люсетта разорвала простыни, связала обрывки и повесилась. Утром надзиратели обнаружили в камере ее почти невесомый труп. Она не оставила никакого письма, никаких объяснений. Имя дочери, на котором она так упорно настаивала, было единственным ее завещанием.
Клеманс, старшая сестра Люсетты, приехала в тюрьму, чтобы забрать ребенка. Тюремное начальство было очень довольно, что избавилось от маленькой новорожденной, появившейся на свет при столь зловещих обстоятельствах.
У Клеманс и ее мужа Дени было двое детей – четырех и двух лет, Николь и Беатриса. Они решили, что Плектруда станет их третьим ребенком.
Николь и Беатрисе показали их новую сестричку. Им и в голову не приходило, что это дочь Люсетты, о которой они почти ничего не знали.
Они были еще слишком малы, чтобы воспринимать имя девочки как дикую нелепость, и свыклись с ним, несмотря на некоторые трудности в произношении. Довольно долго они звали ее Пекрудой.
Никогда еще свет не видел младенца, который бы так умел вызывать к себе любовь. Уж не чувствовала ли эта малышка, какие трагические события предшествовали ее рождению? Своими проникновенными взглядами она словно заклинала окружающих не принимать случившееся во внимание. Следует отметить, что глаза Плектруды обладали одним неоспоримым достоинством – они сияли неземной красотой.
Тщедушная кроха устремляла на свою цель бездонный взгляд магнетической силы. Казалось, эти огромные прекрасные очи говорят Клеманс и Дени: «Любите меня! Ваш удел – любить меня! Мне всего восемь недель, но, несмотря на это, я уже необыкновенное, высшее существо! Если бы вы знали, если бы вы только знали!..»
Дени и Клеманс как будто и в самом деле знали. Они с первого же дня восхищались Плектрудой. Все в ней было оригинально и странно – и невыносимая медлительность, с которой она сосала молоко из бутылочки, и то, что она никогда не плакала, мало спала ночью и много – днем, и манера властно указывать пальчиком на предметы, которые ее привлекали.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2