Дядя Миша усмехнулся. Почесал в затылке и снова отправился в путь.
Когда он вернулся с сигаретами и спичками, все закричали «ура». Подхватили его на руки и стали подбрасывать.
– Какой молодец наш папаша, наш дядя Миша! – слышались громкие возгласы.
– Да, вот это человек! С таким не пропадешь!
– Другого будешь просить два дня – и с места не сдвинется, а он…
– Сам не курит, а о нас позаботился, дай ему бог здоровья и крепкие ноги!
На следующий день дяде Мише уже поручали более ответственные миссии: узнать, какой фильм сегодня будут крутить, будут ли танцы на площадке в приморском парке. И еще: сбегать к высоким скалам, которые торчат из воды и возле которых причалила лодка с очаровательной девушкой – блондинкой с бронзовым загаром, в широкополой соломенной панаме и узнать, как зовут, в каком санатории отдыхает и пригласить ее сегодня в клуб на французский боевик с участием Жерара Филиппа.
Девушка попыталась обидеться на дядю Мишу, когда он подошел к ней, но через минуту уже охотно с ним болтала, смеялась и пригласила покататься на лодке.
И вскоре он с обаятельной незнакомкой-лодочницей причалил к нашему берегу, познакомил всех с милой девушкой, которая оказалась очень веселой и общительной, охотно шутила, смеялась и на время позабыла дорогу в свой санаторий, стала часто причаливать к нашему берегу.
Мы привыкли быстро к этому добродушному и скромному человеку, дяде Мише, которым запросто мог командовать каждый из нашей компании, и он охотно, с какой-то загадочной усмешкой выполнял все наши прихоти и поручения и ни на кого не обижался.
Все мы знали, что, придя на пляж, непременно застанем там дядю Мишу, который уже успевал соорудить из простыни нечто похожее на палатку, чтобы было где прятаться от солнца, хотя не всегда для него самого находилось там местечко. Ему, кажется, не было тяжело, когда он что-то делал для товарищей.
Да, трудно было найти среди нас такого безропотного, простого и услужливого человека. А ведь сказано в старой пословице: кто тянет, того и погоняют.
Некоторые из нас поражались его безропотности. Но иные объясняли это тем, что он приехал сюда сбросить несколько килограммов лишнего веса. Были и такие, которые объясняли это тем, что он, мол, по природе добряк, вежлив и чуточку, кажется, чудаковат: просто не смеет отказывать, когда ребята его просят.
В один из этих дней мы вернулись с пляжа, изнуренные жарой, и увидели у подъезда нашего корпуса несколько грузовиков, нагруженных мебелью. И, как бывает, не оказалось поблизости никого из персонала, чтобы сгрузить привезенное. Шоферы доказывали, что их дело сидеть за баранкой и что они-де не обязаны выполнять роль грузчиков. Расселись под платанами и равнодушно курили, заявив, что, если не разгрузят мебель, они ее отвезут обратно на базу.
Тогда собрались повара, сестры, врачи и сами стали сгружать мебель.
Увидев это, дядя Миша тут же сбросил с себя курточку и энергично стал помогать носить стулья, столы, шкафчики и все, что попадалось под руку.
Глядя на дядю Мишу, в дело включились и другие отдыхающие, правда, их было не так уж много. Некоторые, поглядев, как кипит работа, отделывались кое-какими шутками, остротами и отправились в палаты…
Бывало, что спустится дядя Миша со своего этажа, посмотрит, как старенький садовник убирает в саду, схватит Шланг и начинает поливать цветы, деревья, окаменевшие от зноя. Не гнушался и браться за метлу, чтобы подмести аллею от сухих листьев.
И многие пожимали плечами:
– Ну и дядя Миша! Оригинал!..
– Какой-то странный человек. Чудак. Делать ему, что ли, нечего?
– Приехал на отдых, так отдыхай, и все тут!..
Когда дядя Миша не приходил на пляж, становилось как-то пусто, скучно. Не над кем было подтрунивать.
Спрашивали друг друга, куда же он девался. Не простудился ли наш новый отдыхающий вчера вечером, когда хлынул вдруг проливной дождь, а он, чудак, стоял под холодными струями с лопатой и копал канаву, чтобы не залило подвальное помещение санатория, где хранятся продукты. Он, дядя Миша, да еще старенький инвалид-садовник, стояли и рыли сток, не прячась от дождя, в то время как все укрылись под навесом и под платанами.
Не спустился дядя Миша сегодня к берегу, и мы забеспокоились: где же он? Не захворал ли?
Решили отправиться к нему в палату, посмотреть, что с ним. Может, какая-нибудь помощь нужна.
Но тут кто-то из наших пришел и сказал, что видел дядю Мишу в главном корпусе, мотается очень, чем-то расстроен. Он получил телеграмму-«молнию» из Москвы. Его вызывают срочно в Москву, и он ищет медсестру, чтобы та выдала ему из кладовой его одежду. Машина ждет уже у подъезда, – директорская машина, – чтобы отвезти дядю Мишу на аэродром.
Что? Дядю Мишу «молнией» вызывают в Москву? Странно, что он за такая важная персона, что его «молнией» вызывают? Но ведь прошло всего лишь несколько дней, как он сюда приехал, и то просрочил путевку… Так что же, не добудет до конца срока? Пропадет путевка? Пожар там, что ли? Не могут без него обойтись? «Молнией» вызывают. Подумаешь, эка важность…
Мы разводили руками, никак не могли понять, что произошло. Редко ведь кого отзывают из санатория. Если так – значит, не какой-нибудь замухрышка. Выделили ему директорскую черную «Волгу», Не то, что скрипучий автобус, на котором отправляют на вокзал отдыхающих после окончания срока отдыха.
Нет, тут, ребята, что-то не того. Что-то мы с этим дядей Мишей проглядели.
Но как бы там ни было, нам жалко стало расставаться с этим жизнерадостным добрым человеком. Без него здесь скучновато будет. Жаль, не дали ему отдохнуть, поваляться на пляже. Отзывают… Куда? Зачем? Неужто без него там не могут обойтись?
Мы все были заинтригованы. И хотя стояла невыносимая жара и никому не хотелось взбираться на крутую гору, в наш санаторий, а тем более не хотелось уходить от моря, но мы, как бы сговорившись, дружной толпой отправились наверх проводить и попрощаться с дядей Мишей, которого, должно быть, больше никогда не увидим.
По дороге мы нарвали большой букет цветов (да простит нас милый наш садовник) и поспешили к главному корпусу санатория, к площадке, где обычно останавливается наш маленький, видавший виды автобус.
На сей раз его здесь не было, а вместо него у самого входа стояла новенькая, вымытая до блеска черная «Волга».
Мы многозначительно переглянулись.
«Ишь ты! – мелькнуло в голове. – Какой почет, какое уважение оказали нашему чудаку». Да вот и директор о чем-то хлопочет, главврач суетится, врачи, сестры. Странно. А может, и на сей раз хотят подшутить над ним? Может, не дядю Мишу вызывают «молнией», а кого-нибудь другого? Неужели отвезут его на аэродром директорской «Волгой»?
Мы все еще были растерянны и в полном недоумении.
А на всякий случай выстроились перед входом в шеренгу, договорившись, что, когда появится на пороге дядя Миша, хором Крикнем: «Физкульт-ура, дядя Миша!» Мы также условились, кто из наших женщин ему торжественно преподнесет букет цветов.
Не успели договориться о порядке проводов, как там, в вестибюле, послышались торопливые шаги.
Все насторожились, но тут же оторопели: из вестибюля вышел твердой походкой подтянутый человек в генеральском мундире. В глаза бросились несколько рядов разноцветных орденских планок, а над ними – Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Все мы на какое-то время потеряли дар речи. Наша «репетиция» пошла насмарку. Вылетело из головы все, что должны были сказать ему. Никак не могли представить себе, что перед нами был тот самый дядя Миша, который был с нами на пляже и которого – стыдно было об этом подумать – так бессовестно и безбожно эксплуатировали.
Пристыженные, ошарашенные, не без восхищения и зависти, глядели мы на нашего доброго знакомого, который, казалось, тоже теперь испытывал некоторое смущение. Испытующе минуту смотрел на нас. Лицо, несколько загорелое, добродушное, озаряла мягкая, так хорошо знакомая нам улыбка.
Он неловко развел руками, всем своим видом показывая, что очень сожалеет, ему, мол, не хочется расставаться с нами, с такой веселой, дружной и непринужденной компанией, но что поделаешь – служба!
– Прибыла срочная телеграмма, – сказал он, пожимая нам руки, – приходится все бросить и лететь в Москву. Будьте все здоровы и веселы. Не поминайте лихом!
Машина помчалась к чугунным воротам мимо стройных ярко-зеленых кипарисов, мимо ярких клумб и свернула на извилистую, раскаленную от сильного зноя асфальтовую дорогу.
Через минуту она скрылась из виду.
Мы стояли, не двигаясь с места, как пришибленные. Никто не мог слова произнести.
Каждый из нас, должно быть, думал про себя: как хорошо, что в эту минуту не оказалось поблизости фотографа и нас никто не запечатлел на пленке. Очень мило выглядели бы мы все, получив такой урок великодушия, благородства и скромности.

1 2