— Камфару? — спросила Лена.
— Лучше бы бутерброд с ветчиной, — мрачно пошутила Катя и будничным тоном обратилась к Васнецову: — Кто он?
— Не знаю, — развел руками Васнецов. — Мы подобрали его на тротуаре.
Катя просунула руку куда-то под пальто неизвестного, вытащила потертый кожаный бумажник, извлекла оттуда серую картонную карточку и, подойдя ближе к лампочке, прочла вслух:
— Завод «Севкабель». Ковалев Василий Павлович. Токарь.
— Что же с ним? — нетерпеливо спросил Васнецов.
— Голодный обморок, — последовал ответ. — Сегодня двадцатого отхаживаем…
Какое-то время Васнецов стоял неподвижно, потом махнул рукой и, ссутулившись, медленно пошел к двери. О том, что голодные обмороки становились в Ленинграде все более частым явлением, он хорошо знал. Но рухнувшего прямо на улице человека — от голода рухнувшего! — видел впервые.
— Оклемался? — спросил водитель, когда они опять тронулись в направлении Смольного.
— Что? — вздрогнул от неожиданности Васнецов.
— Жив, спрашиваю?
— Жив, — ответил Васнецов.
— Сердце, что ли, сдало?
— Сердце…
У самого уже Смольного их застал очередной артобстрел. Снаряды рвались где-то далеко, но метроном в невидимых репродукторах сразу же зачастил.
Водитель, притормозив, мигнул фарами, прикрытыми козырьками. Часовые распахнули ворота, и машина, обогнув слева главное здание Смольного, остановилась у бокового подъезда.
Васнецов быстро скрылся в этом подъезде, на ходу сняв шапку-ушанку и сбивая ею крупинки снега с воротника. Боец, охранявший вход, протянул было руку к дверце лифта, Васнецов остановил его жестом, поднялся на второй этаж по лестнице, прошел к себе в кабинет. Хотел спросить дежурного, на месте ли Жданов, но дежурный опередил его, доложив:
— Звонил Андрей Александрович. Два раза. Просил зайти, как только вернетесь.
Васнецов молча снял полушубок, повесил в шкаф, рядом с шинелью, зажег настольную лампу. Взглянул на часы — было без пятнадцати девять.
На столе лежала красная папка, полная бумаг, поступивших за день. Васнецов отодвинул ее в сторону: перед разговором со Ждановым хотелось сосредоточиться…
«Что я должен сказать ему? — спросил себя Васнецов. — Он же знает положение на переправе не хуже меня. Да, пожалуй, и не ждет от меня новостей…»
Это походило на самообман. Интуиция Жданова хорошо была известна Васнецову. Жданов наверняка понял, зачем он помчался к Невской Дубровке на другой же день после заседания Военного совета, и теперь, конечно, ожидает подробного доклада.
Бывают минуты, когда человеку даже такого масштаба, как Жданов, очень нужна психологическая поддержка. Что ж, Васнецов еще раз окажет ему такую поддержку и сделает это от чистого сердца, с твердой уверенностью в своей и его, Жданова, правоте…
Но вдруг, где-то в глубинах памяти, зазвучал голос Суровцева:
«А от тех, кто на „пятачке“, — можно требовать невозможного?!»
«Можно и нужно! — ответил мысленно Васнецов. — Только в этом спасение Ленинграда!»
И направился к Жданову.

Эти два человека знали и понимали друг друга и умели даже на расстоянии взаимно угадывать душевное состояние и читать потаенные мысли!
Жданов действительно с нетерпением ожидал возвращения Васнецова и очень нуждался в его поддержке. В течение дня у Жданова не раз появлялось желание снова объясниться с Хозиным. Он даже позвонил ему утром, намереваясь пригласить к себе, но услышал в ответ, что командующий выехал в район больницы Фореля для проверки хода фортификационных работ.
Звонить вторично Жданов не стал. Зачем? Разве Военный совет не принял вполне определенного решения?
Однако Жданов не мог не чувствовать, какая ответственность ложится на него за все последствия этого решения. Прорыв блокады был для Жданова, как и для сотен тысяч других ленинградцев, вопросом жизни и смерти. Если не физической, то политической. А возможно, той и другой.
От этого в конечном счете больше всего зависело и восстановление доверия к нему Сталина, которое — Жданов чувствовал это — сильно поколебалось, в особенности после неудачи октябрьской операции.
Если бы Жданов знал, что Сталин поддержит вчерашнее решение Военного совета, всем его сомнениям пришел бы конец. Но Сталин был далеко. А звонить ему по телефону, когда сам он не звонит, Жданову не хватало решимости.
…Перед вечером ему удалось выкроить время для посещения одного из детских домов. Такие дома для ребят, у которых родители погибли на фронте или оказались жертвами блокады, стали создаваться недавно. Около часа Жданов провел в помещении с давно остывшими батареями парового отопления, расспрашивая директора, пожилую измученную женщину, бывшего инструктора райкома, о том, как и чем кормят детей, как поставлено медицинское обслуживание и сколько потребуется железных печек, чтобы установить их во всех комнатах. Одновременно вглядывался в фигурки детей, неуклюжие из-за напяленных на них кофт, платков и неподходящих по размеру ватников. Из многочисленных одежек едва высовывались наголо остриженные ребячьи головки, исхудавшие, землистого цвета лица с недетской печалью в глазах.
А тут еще совсем рядом стали рваться немецкие снаряды. Детей поспешно увели в убежище. Жданов же, вернувшись в Смольный, схватил телефонную трубку, вызвал командующего Балтфлотом Трибуца и попросил его нанести массированный удар из дальнобойных корабельных орудий по району Вороньей горы и другим пунктам, с которых немцы обстреливают Ленинград.
Он стоял посредине комнаты, сжав кулаки и тяжело, прерывисто дыша, когда балтийцы открыли огонь и в Смольном мелко задребезжали оконные стекла. В тот именно момент и появился Васнецов.
Жданов присел к столу, откинулся на спинку кресла и, стараясь скрыть нетерпение, негромко спросил:
— Ну… как?
— Разговаривал с Болотниковым и Бычевским, — сказал Васнецов, тоже опускаясь в кресло. — С переправой танков дело обстоит по-прежнему плохо.
— Надо будет провести дополнительную работу с понтонерами.
— Это мало что даст. С одним из них я беседовал.
— На самой переправе? — настороженно спросил Жданов.
— Нет, — несколько смутившись, ответил Васнецов. — Вылезать туда не было прямой необходимости. — Не мог же он сказать, что его не пустили. — Вопрос ясен и так: единственная паромная переправа пристреляна немцами. К тому же мало понтонов.
— Новое дело! — нахмурившись, воскликнул Жданов. — Это же смешно — ленинградские заводы не могут сделать понтонов!
— Сделать могут, Андрей Александрович, но не хватает электроэнергии для сварочных работ. Бычевский подсчитал: на это потребуется пять тысяч киловатт.
Названная цифра вернула Жданова к реальности.
— Это невозможно, — сказал он решительно, и перед ним возникли посиневшие от холода лица детей. — Вы сами знаете, что это невозможно.
— Да, конечно, — согласился Васнецов. — Но сейчас на Неве сложилась такая обстановка, что танки можно перебрасывать только по единственной еще не замерзшей полынье. И надо использовать эту возможность. Потом придется ждать, пока лед сможет выдержать тяжелый танк.
Жданов молчал.
— Если не возражаете, — продолжал Васнецов, — я все же свяжусь с Ленэнерго. Может быть, тысячи две-три киловатт они сумеют наскрести. Между прочим, — поспешно переключился он на другую тему, чтобы не дать возможности Жданову ответить отказом, — Лагунов грозится урезать паек понтонерам до тыловых норм. Это неправильно! Люди работают в самом пекле. Я хочу переговорить с Лагуновым. — И снова, опасаясь, чтобы Жданов не успел наложить запрет, Васнецов быстро перешел на другую тему: — У Бычевского есть проект строить ложные переправы, чтобы отвлечь на них огонь противника. Потом, когда лед окрепнет, они смогут стать реальными. Переправы эти необычны, Бычевский называет их «тяжелыми», хочет вмораживать в лед тросы. С тросами, полагаю, задержки не будет, они есть у Балтфлота. Я сегодня же переговорю с Трибуцем…
И умолк.
Жданов догадывался, что Васнецов умышленно уходит от главного. Пристально глядя в глаза ему, спросил:
— Это все?
— В основном да, — неуверенно произнес Васнецов и отвел глаза в сторону, потому что умолчал о своей беседе с Суровцевым и, главное, об убежденности капитана в том, что лишь тройное или минимум двойное увеличение танков и орудий может обеспечить успешное продолжение наступательных операций на «пятачке».
Васнецов всегда был предельно искренним со Ждановым. После каждой поездки на завод, в воинскую часть, по возвращении с заседания того или иного партийного комитета, с собраний актива он никогда не ограничивался чисто формальным отчетом. Старался непременно передать Жданову не только существо, но и все оттенки услышанного и увиденного. Но сейчас этого не получалось.
Васнецов не решался рассказать Жданову о беседе с Суровцевым, потому что, передавая ее содержание, должен был бы сам занять какую-то определенную позицию. Но какую?..
И о том, что по дороге видел, как прямо на улице упал человек в голодном обмороке, Васнецов умолчал сознательно. Что мог прибавить или убавить этот факт к уже известному? Правда, случаи такого рода на ленинградских улицах еще редки. Однако в цехах, у станков, рабочие частенько теряют сознание — сказываются и напряженная, во многих случаях две смены подряд, работа, и нервное переутомление, и, конечно, длительное недоедание.
Жданов, видимо, интуитивно догадался, что Васнецов чего-то не договаривает и что эта недоговоренность имеет какое-то отношение, пусть косвенное, к тому главному, к чему были прикованы его мысли вот уже второй день.
— Сергей Афанасьевич, — сказал он наконец, — давайте попытаемся еще раз оценить общую ситуацию. Значит, так… Волхов нам удалось отстоять, но гарантий, что немцы не попробуют снова захватить его, у нас нет. Тихвин в руках врага. Несомненно, фон Лееб знает, каково ленинградцам. Может быть, проведал даже о том, что мы вынуждены урезать паек войскам. Как бы в этих условиях поступили на его месте вы?
— Наверное, попытался бы снова штурмовать город, — ответил Васнецов.
— И я почти уверен в том же! — с ударением произнес Жданов. — Тем более что под Москвой немецкое наступление, похоже, провалилось и Гитлер может теперь вернуть фон Леебу те части, которые забрал у него. Какой же вывод следует отсюда? Позволительно ли для нас медлить с прорывом блокады и даже выводить из Ленинграда войска?
Еще сегодня утром Васнецов не задержался бы с ответом ни на секунду. Но сейчас он молчал, погрузившись в тяжкие раздумья.
«Допустим, что Бычевскому удастся его затея с ложными переправами, которые затем превратятся в действующие. Сколько танков в этом случае мы сумеем перебросить на плацдарм?
Работа на Кировском заводе, как и на других предприятиях, замирает из-за нехватки электроэнергии, топлива, а главное, из-за резкого снижения работоспособности страдающих от голода людей. Рассчитывать на быстрый ремонт поврежденных машин уже нельзя, а надеяться на поступление извне новых совсем невозможно. Для того чтобы удержать плацдарм, сил там достаточно, но для успешного наступления их надо больше, гораздо больше!»
Непроизвольно вырвались слова:
— Мы в тяжелом положении. Мы в очень тяжелом положении. Иногда я задаю себе вопрос: простят ли нам это ленинградцы?..
Жданов с недоумением посмотрел на Васнецова. Он не привык слышать от него такое.
— Это неправомерная постановка вопроса, товарищ Васнецов! — решительно произнес Жданов. — Кому это «нам»? Ленинградцы не отделяют себя от партии и от нас с вами.
— Андрей Александрович, — сказал Васнецов, никак не реагируя на его очевидное недовольство, — может быть, все же есть смысл снова посоветоваться с Козиным? В такое время нам нельзя позволить себе роскошь разногласий.
Жданов неопределенно пожал плечами, как бы нехотя протянул руку к столику, на котором стояли телефонные аппараты, снял трубку с одного из них, спросил:
— Товарищ Хозин вернулся?.. Передайте, что я прошу его зайти.
Потом, не глядя, взял из коробки папиросу и закурил. Густой клуб дыма на мгновение скрыл от Васнецова его лицо. Разговор переключился на частности.
— Я был сегодня в одном из детских домов, — сказал Жданов. — Отопление не работает. Ребята замерзают. Надо срочно наладить изготовление железных печек.
— А чем их топить? — тихо спросил Васнецов.
— Если в ближайшее время положение не изменится к лучшему, надо будет подумать о разборке деревянных домов на окраинах. Все равно многие из них сейчас пустуют.
— Это не выход, Андрей Александрович. Как только откроется Ладожская трасса, надо продолжить эвакуацию детей и постараться вывезти всех. Дети не выдержат голода.
— Мы не должны допустить, чтобы в городе начался голод!
— Он уже начался. И если…
Васнецов не договорил. Дверь в кабинет открылась, и на пороге появился Хозин.
— Здравствуйте, товарищ Хозин, — сказал Жданов. — Мне и товарищу Васнецову хотелось еще раз…
— Извините, Андрей Александрович, — прервал его взволнованно командующий. — Я только что получил чрезвычайно важные указания Ставки… — И подал Жданову плотное колечко телеграфной ленты.
Тот схватил колечко, склонился ближе к настольной лампе и, протягивая ленту между пальцами, прочел, что Ставка Верховного главнокомандования рассмотрела соображения, изложенные в письме командующего Ленинградским фронтом на имя начальника Генерального штаба, одобряет их и приказывает немедленно приступить к исполнению.
Кровь бросилась в лицо Жданову. Молча передав ленту Васнецову, он спросил командующего:
— О каких соображениях идет речь, товарищ Хозин?
— О тех, которые я докладывал вчера вам и Военному совету. Я счел своим долгом написать письмо в Генштаб и передал его с генералом Вороновым.
— А вы сообщили при этом, что мы против? — резко спросил Васнецов, кладя ленту на стол.
— Так точно.
Жданов промолчал…
2
Данвиц уже не раз проклинал себя за свой сентябрьский рапорт, в котором просил фон Лееба не отправлять его с войсками Хепнера на Центральный фронт, а оставить под Ленинградом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17