Но вот вторая попытка убить чернокожих любимцев. Петр из-под нахмуренных бровей гневно, а в гневе он необуздан и страшен, всматривался в старца с таким же упрямым гневом в запавших глазах. Царь спросил:
– Ну и кто надоумил тебя арапов убить?
– Господь, – не задумываясь, ответил старец.
Петр опустил взор на каменные плиты под ногами и начал:
– А ну-ка, скажи, где сказано, что господь разрешает мальцов побивать? Вот Писание, – царь тронул книгу в кожаном переплете, лежавшую на столе, – найдешь и покажешь – отпущу, не наказывая.
Глаза старца забегали, блеснула в них надежда...
– Не старайся, не припомнишь, – усмехнулся государь. – Ибо господь нигде не велит истреблять себе подобных.
– И ты убиваешь! – возразил старец. – Казнишь людей, на войну посылаешь...
– Да, – согласился Петр, почему-то обрадовавшись. – Господь дал мне царскую власть, а ты должен помнить: «Не мир я принес вам, но меч!» Мечом я и караю преступивших Закон Божий и человеческий, также оберегаю Отечество от иноверцев, посягающих на веру и земли наши. А вот детей господь не велел избивать, а заповедал заботой окружить, и не сказано каких: черных аль белых. Знать, цвет господу равен, ибо он создал все живое и неживое на земле, стало быть, арапов тоже. Ты же, посягнувший на создание божье, и есть преступник.
Петр у церковников научился использовать в свою пользу цитаты из Писания. Владея в совершенстве красноречием, он не однажды выигрывал спор, ставя попов в тупик, а в качестве наказания заставлял выпить кубок водки, после оного проигравший спор оказывался под столом в состоянии полного отключения. Старец не сдавался:
– Господь создал по образу и подобию своему человека с белой кожей, а сатана по образу и подобию своему – черного. На отродье сатанинское поднял я руку.
– Покажи, где написано, – иезуитски ласково сказал Петр и открыл Писание. – Вот: «И сотворил Бог человека по образу своему... мужчину и женщину». Все. Дале велел плодиться и размножаться. Про цвет ничего не сказал, стало быть, равны мы пред ним.
– Антихристовы речи ведешь, – зло зашипел старец. – Диаволово семя у себя приютил, обласкал...
Петр резко встал. Надоел старик, стоявший на своем и не желавший доказывать истину. Скучно. Царь повелел палачу:
– Десять плетей. Коль жив останется, отпустить на все четыре стороны...
* * *
Стояла глубокая ночь. На новом месте не спалось. Свою койку у окна Даша уступила Асе, которой нужен был свежий воздух, а вторая причина – днем и по вечерам ее раздражали громкие голоса, доносившиеся снаружи. На новом месте и не лежалось. Она вышла в пустой полутемный коридор.
Две тусклые лампочки в обоих концах коридора бросали скудные световые пятна на пол. Даша бродила от одного пятна к другому, пока не надоело. В «камеру» возвращаться не хотелось. Прилегающий к середине коридора небольшой холл стал местом полного уединения и покоя. Никто не сопит и не стонет во сне, никто не ворочается на скрипучих койках. Здесь, в больнице, невозможно побыть одной, только ночью, вот так, забравшись с ногами на диван, спрятавшись за кадкой с китайской розой. Ни телевизор, ни кресла, ни цветы не издадут ни звука, не полезут разговаривать. Даже часы под потолком двигают стрелками бесшумно. Без пятнадцати три... Ночь решила Даша просидеть, а днем будет спать, чтоб никого не видеть... никого...
Шаги.
Кто-то поднимался по лестнице чуть слышно.
Сквозь ветки китайской розы она увидела молодого человека. Он остановился в световом пятне, некоторое время прислушивался, затем, ступая исключительно на цыпочках, приближался к холлу.
Даша бессознательно затаилась. У дверей ее «камеры» он поднял воротник тонкого свитера, закрыв им пол-лица. Жара, а напялил свитер... Неожиданно для Даши он вошел в палату. Пока носились в беспорядке мысли, пока она строила предположения – что ему там нужно, – молодой человек вышел, быстро удалился. Поведение его в столь поздний час, или ранний, показалось более чем странным.
Даша даже тапочки забыла надеть, босиком на цыпочках проследовала в палату. В нос ударил резкий запах, пришлось задержать дыхание. Нащупала выключатель... и едва удержала крик – Ася задушена. Шею девушки стянул ремень, привязанный к батарее. Первым делом Даша быстро освободила девчонку от ремня, затем разбудила медсестру. Пока та бегала за дежурным врачом, Даша приводила Асю в чувство как умела. Окончательно откачали несчастную в реанимации, где непосредственную помощь оказывали Даша и медсестра, а сонный врач в алкогольных парах давал советы. Когда же он назвал девушку самоубийцей, Даша разошлась:
– Вы соображаете, что говорите? Какое, к черту, самоубийство?! Ее приходили убить, я видела того, кто это сделал. А запах в палате? Он, кажется, воспользовался газом или еще чем, а потом задушил девочку.
– Тогда почему вы не в отрубе? – сообразил спросить врач.
– Мне не распыляли его в нос. А вы должны знать... Короче, вызывайте милицию, я с ними буду разговаривать. Кстати, ответьте, глубокоуважаемый, почему по больнице ночью шатаются посторонние?
Говорила без эмоций, жестко и четко, словно не замечая надутой красной рожи полупьяного эскулапа, пыхтевшего и хмурившегося в ответ.
Через полчаса явилась милиция. Ввалили гопкомпанией, сделали вид, что осмотрели место происшествия. Обратились к старушке, лежавшей без движений... Отнесли старушку в морг... Ужас какой-то!
Протокол Даша читала совершенно измученная, понимая бессмысленность вызова охранников порядка, которые и протокол-то составили возмутительно: неразборчиво написали, безграмотно и непонятно. Голова раскалывалась. Вот так и встретила рассвет...
Спала чутко, тревожно, поэтому моментально подскочила, когда в палату вернули Асю. Девушка взяла Дашу, подсевшую к ней, за руку и со слезами произнесла всего одно слово:
– Спасибо.
– Как ты?
– Горло болит.
Ася приподняла подбородок. Странно, вид задушенной девчонки произвел меньшее впечатление, чем синюшный след петли.
Даша сжалась. Ночью, забыв о собственном несчастье, бросила все силы на спасение Аси. Тогда мысль, что девчонка может погибнуть, придавала решимости, подстегивала к действию. Теперь же, увидев ею же, но спасенную, со страшным следом от ремня, убежала в туалет, пропахший хлоркой и с постоянными перебоями воды, где у раковины стоял бак с ковшом на крышке. Запершись в кабинке, Даша рыдала взахлеб, оплакивала близких. Ее сына некому было спасти. Этими горючими слезами и громкими всхлипываниями, уткнувшись лбом в кафельную стенку, она прощалась с ними, пытаясь смириться с их гибелью. Если в туалет кто-то заходил, зажимала рот обеими руками, стараясь не выдать себя.
В палату вернулась совершенно измученная, шатаясь из стороны в сторону. Ее встретила с благодарностями мать Аси, широкая и щедрая душа которой не представляла, чем отблагодарить спасительницу, чем угостить. Даша, плохо соображавшая, от подарков отказалась, выпила только фаянсовую кружку молока и повалилась на кровать, с безразличием слушая мать Аси. Оказывается, приходил брат с женой (с новой золовкой Даша еще не успела познакомиться), но сестру ему не нашли, так и ушли, оставив гостинец. В полудреме провалялась до вечера, пока вновь не появился Роман.
– Проезжал мимо, дай, думаю, заскочу. Были с Танюхой утром, а тут такое... И тебя нигде нет... Мы перепугались. Так что случилось тут, Даня?
– Ночью кто-то приходил убить девочку.
– У нас такое бывает. Ходит сначала с одним, а потом ходит с другим. Ну и первый, бывает, мстит. Или девчонке мозги по-своему вправляет, или парню накостыляет до инвалидной коляски. Девчонки тоже счеты сводят, ну те вообще страшно калечат.
– Дикость какая-то. Как пещерные жители, – пробормотала Даша, ежась от слов брата.
– У нас свои законы.
– Законы у всех должны быть одни, Роман, человеческие. Девушка не хочет с тобой видеться, так ее надо непременно убить? Это не закон. Этому названья нет. Даже у животных идет честная борьба за самку.
– А у нас так. А где ж Ася?
– Мать забрала. Ты б оставил дочь здесь после ночных ужасов?
– Ты что, одна тут теперь? – напрягся он.
– Как видишь.
– Ты, Даня, закройся покрепче на всякий пожарный.
– Рома, в больницах двери изнутри не запираются.
– Все ж поосторожней будь. Ну, поехал я? Проводишь?
Они вышли за больничную ограду, где у обочины стояла машина-хлебовозка. Брат торопился на хлебозавод, где работал шофером, нервничал: сейчас начальство лютует за любое нарушение, а он и так застрял у сестры. Работы в городе нет, потому приходится спину сгибать. Он уже прыгнул в кабину, а Даша сделала несколько шагов в сторону больницы, как вдруг Роман окликнул ее:
– Даня! Забыл, тут такое дело...
Он огляделся по сторонам, удостоверившись, что их никто не слышит, жестом пригласил сестру подойти поближе. Она остановилась у ступенек кабины, подняв голову.
– Ты больше не давай показаний.
– Почему?
– Да там одни сволочи.
– Где – там?
– В ментовке нашей. Тебя же могут и обвинить... У нас так.
– Что за чушь?
– Да, Даня, да. Напрасно ты их...
Неожиданно из-за поворота вывернул легковой автомобиль. На предельно высокой скорости он мчался к хлебовозке. Даша успела лишь повернуть голову на звук визжащих шин и широко раскрыть глаза. Машина неслась прямо на нее... Все, автомобиль уже не успеет свернуть... сейчас будет удар... мгновенный и сильный... Но Роман схватил сестру за волосы и в мгновение ока втащил на ступеньку, тут же завалился с ней в кабину. Машина промчалась мимо по тому месту, где стояла Даша.
– Не ушиблась? – спросил Роман.
– Нет, кажется... – поднималась она.
– Лихачи гребаные, – ругался он еле слышно. – У, суки... Узнаю кто – пасти порву. Мудаки недоношенные...
Бледный Роман с трясущимися руками и полными страха глазами заставил Дашу задуматься о том, что не случилось, но могло произойти. Ее сковал ужас уже не перед только что промелькнувшей мимо смертью, одна ужасная мысль пронзила: она хотела жить. Да, потеряла родных, сына, без которого не мыслила существования, да, жизнь не мила, в минуты отчаяния призывала смерть. И вдруг, когда косая была ближе собственной тени, жить захотелось больше прежнего. Зачем жить? Чтобы страдать, помня о потере, с отравляющими каждый день муками совести, что сама спаслась из огня, бросив в пламени сына и мать? Проводить страшные вечера в одиночестве? Да, именно так, но жить! Жить! Разве такое возможно? Ненавидела себя за это.
– И все? – спросил Артур, когда Даша замолчала и, казалось, не собиралась продолжать рассказ.
– Нет, – сказала она. – В «камере» невозможно было находиться, хоть я и осталась там одна, но покой оказался еще хуже, особенно ночью, когда в тебя словно вгрызается тишина. Ты не знаешь это жуткое состояние, когда в палате находишь повешенную, и старушка ведь умерла ...
– Немного представляю, – улыбнулся Артур.
– Я устроилась на диване, на котором сидела прошлую ночь, думала, как жить дальше и что делать потом, когда выйду из этой проклятой больницы. И вот слышу – снова шаги! Тот же молодой человек вошел в мою палату... Артур, я решила, что схожу с ума. Предыдущей ночью было то же самое. Как будто вернулось время и мне предстоит пережить еще раз вчерашний кошмар. Потом он вышел из палаты, поставил руки на бедра, нервно поворачивал голову в обе стороны, прошел мимо холла, где я затаилась. Знаешь куда? В туалет. В женский! Артур, я вдруг поняла: он ищет меня. Знал, что я должна быть в палате, но меня там не оказалось. Куда я могу пойти ночью? Конечно, в туалет. Возвращаясь оттуда, он еще раз заглянул в палату и был таков. Я сопоставила. Койками с Асей мы поменялись вечером, никто этого не знал, значит, этот парень приходил душить не ее, а меня, зная точно, где я лежу. Зачем ему приходить еще, когда вся больница день целый мусолила ночное происшествие, а слухи в городе распространяются мгновенно. Но он рискнул зачем-то прийти еще. И второй раз двери корпуса оказались открытыми, что само по себе подозрительно. И машина летела на меня не случайно. Все как бы зацикливается на мне. Когда я это поняла, стащила у спящего дежурного ключ от кабинета главврача и позвонила тебе.
– А сегодняшней ночью он не появлялся?
– Не знаю. Я не стала рисковать, напросилась к раздатчице еды помыться. Здесь народ в основном сочувствующий, она с радостью откликнулась на мою просьбу. Из больницы мы ушли довольно поздно, когда стемнело. Я настояла, объяснив, что в таком виде ходить по городу просто неприлично. На самом деле страшно боялась встретить того типа по дороге, все же ночью безопаснее, он может не узнать меня ночью. Раздатчица согрела воды, я выкупалась в летнем душе... Это такое строение, где принять душ можно только летом. Потом мы долго беседовали, так что вопрос – где мне спать – решился сам собой. Утром приехал ты. Вот и все.
– Мда... – протянул Артур, почесывая подбородок. Звучит логично, но не убедительно, правда, Дашке этого не скажешь.
– Ты мне не веришь, – догадалась она.
– В принципе верю, но...
– Ты не веришь! – оттолкнула она его.
– Даша, а какая теперь разница? – вдруг сказал Артур. – Сейчас я увезу тебя из этой деревни, пройдет время – ты все забудешь.
– Забуду? Невозможно. Ладно... поехали.
– Дашенька, есть один щепетильный вопрос... Твой брат... Надо забрать у него свидетельства о смерти. Понимаешь, документы должны быть у тебя.
– Как скажешь. Поехали к Роману.

Принц и – нищий

Арапчиков окрестили. Старшему дали имя Алешка, а Ибрагима нарекли Абрамом, их крестным стал царь. Перед Петром стояли оба мальчика, сам же государь, сидя на лавке в деревенской избе, определял каждого на дело после соответствующих экзаменов:
– Ты, Алешка, ловко на гобое играешь. Пойдешь гобоистом в мой любимый полк, в Преображенский. А ты, Абрам, при мне останешься. Проститесь, ибо долгонько не свидитесь.
Прощание происходило под неусыпным оком Петра, возможно, и это было для него развлечением.
1 2 3 4 5 6 7